1.
В просторной пустой палате совсем потерялась единственная высокотехнологичная кровать.
– Вот и вы, – просто сказала Татьяна Лепёхина.
С того момента, как я в в-ском парке передал ей записку с адресом, принесенную из Фриланда, для нее явно успела пройти еще одна эпоха.
Она не выглядела удивленной. Она сидела у кровати и переводила взгляд с меня на Машу и обратно. И не то чтобы усталость была во взгляде – а просто что-то, о чем я не имел понятия. Вряд ли она испугалась бы, зайди сюда хоть взвод таких, как Морган. Вряд ли она вообще заметила бы это. Я открыл было рот для приготовленной фразы, да так и закрыл. Даже не поздоровался.
– Ну, а почему бы и нет, – пробормотала Маша как бы в размышлении. – Вы разрешите?
Та не ответила, только смотрела. Иногда я видел в глазах своих адресатов что-то подобное: уверенное, твердое ожидание. Даже требовательное. Но ни разу оно не было таким… насыщенным. Мы подошли к кровати.
Он был небольшого роста, не мускулистый, совсем не похожий на байкера. В хорошие времена друзья наверняка называли его Лепёхой, и он был тогда кругленький и жизнерадостный, улыбчивый и румяный. Сейчас он терялся под больничным покрывалом; лицо было мертвенно-бледным и исхудавшим. Видно, не помогали ему все эти примочки и трубки, и зря мигали огоньки на высокотехнологичных мониторах.
– Он всегда стремился куда-то, – тихо проговорила Маша, глядя на больного. – Да? Убегал. Никогда вы не могли его удержать.
– Причем ведь и зрение плохое, – ответила мать тоже тихо, как будто они с Машей продолжали долгий, неспешный, задушевный разговор. – И лишний вес. И рассеянный. Всегда был. Всё сидит, мечтает. Зачем ему этот мотоцикл сдался, куда ему на мотоцикл-то!..
Она запнулась, некрасиво кривя рот.
– Призвание – это не то, что выбираем мы, это то, что выбирает нас, – отозвалась Маша. – Призвание не смотрит, есть ли у тебя какие-то там способности. Ему это безразлично.
Она взглянула на мать и твердо сказала:
– Вам нужно перестать его удерживать.
Они обменялись взглядами. Маша кивнула. И попросила:
– Митя? Достань, пожалуйста, наш препарат.
Как бы там ни было, вот тут мать заколебалась.
– Но что это? – спросила она.
– А, – Маша помолчала. – Да, конечно. Мы вам покажем. Аптека, ты не мог бы взять какую-нибудь чашку и несколько капель состава развести водой?
Стакан нашелся на тумбочке. Я сообразил, выдвинул удобный процедурный столик в ногах кровати, поставил стакан. И выкрутил пробку из фиала.
Как можно аккуратнее я наклонил фиал над стаканом. Оказывается, не так просто было пролить этот эликсир: во флаконе был очень узкий дозатор. Одна-единственная крошечная алая капля повисла на горлышке и упала на стеклянное дно. Почему-то с тихим, еле слышным звоном.
Я сглотнул от изумления. На дне граненого больничного стакана лежал микроскопический алый кристалл. Он был почти неотличим от рубина, разве что цветом: по-моему, у рубинов не бывает такого алого земляничного оттенка. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но этот выглядел так, как будто его можно было хоть сейчас брать в вставлять в оправу. Он лежал в стакане и как будто освещал его алым уверенным светом.
– Еще, – сказала Маша.
Еще одна капля упала в стакан. Мгновение два одинаковых крошечных кристаллика лежали рядом, и тут же – снова один. В два раза больше первого.
– Так странно, – сказал я, разглядывая его.
– Что? – спросила Маша. – Он таким и должен быть, если ты об этом.
– Нет. Так странно видеть здесь вещи из Фриланда.
– Еще, – сказала Маша. Она улыбалась. – Для уверенности добавь еще капель десять.
Двенадцать капель вместе оказались камнем шириной в детский ноготь. В палате стоял отчетливый запах свежей клубники.
– Но это ведь не лекарство? – спросила мать почему-то шепотом.
– Отчего же, это лекарство, – сказала Маша. – Митя, теперь воды. Вот графин, возьми оттуда.
Я огляделся, взял со столика графин.
– Сколько?
– Поменьше половины стакана.
Пока я осторожно лил воду в стакан, она окрашивалась в розовый. Но не успела вода устояться, как стала снова совершенно прозрачной – без какого-либо цвета.
– Потрясающе, – сказал я, рассматривая стакан на просвет.
– Ну, теперь пей, – просто сказала Маша. – Татьяна Ивановна, смотрите внимательно.
В первый момент я не понял, что произошло. Просто что-то изменилось. И тут же до меня дошло: резко обострилось зрение. Я вдруг увидел... эту палату, четко и до последней детали, сразу всю: углы и гладкие поверхности приборов, изгибы трубок, шероховатость и мягкие ворсинки на белье; бледность, вялость и обескровленность кожи больного; небрежные мазки краски на репродукции Ван Гога над кроватью; паука, торопливо бегущего по полу вдоль стены: у него на спинке был еле заметный черно-серый узор удивительной красоты, и лапки переступали со спорой и экономной грацией.
И одновременно я увидел всё... как будто насквозь. Не знаю, как объяснить. Палата и вся больница, и весь Лабиринт вокруг были абсолютно реальны – до мельчайшей черточки, до блика на сменяющихся в канюльке каплях. Но одновременно этого блика... как бы не было. Был блик на мокром дрожащем листе, и запах теплой мокрой травы, и тихое лопотание дождя по листве, и у Баламута, которого я отчетливо видел сквозь стену палаты сидящим рядом с Морганом на узкой больничной кушеточке, была темная кожа и буйные рыжие волосы, и в путанице косм проглядывали кончики ушей. И у меня – я увидел свое отражение в мониторах – снова была моя, нормальная, светлая кожа и светлые волосы. И тут всё прекратилось.
...Всё это продолжалось в пятьсот раз короче, чем я тебе об этом рассказываю, мой добрый адресат. Какие-то пару секунд. И когда это ушло (и хорошо, что ушло, потому что это было совершенно невыносимо, как будто тебя с одной стороны поливают кипятком, а с другой – ледяной водой), так вот, когда это ушло, остался Лабиринт, палата, глаза Маши. И еще кое-что. Дверь и окно. Они не были гейтами. Ни одного признака я не видел. Но я был практически уверен, что стоит мне захотеть – и я смогу сейчас выйти через них прямо под теплый дождь в Пограничье.
– Неплохо, да? – с улыбкой спросила Маша.
– Действие... быстрое, – сказал я. Собственный голос показался мне хриплым, как будто пропущенным через неисправный микшер. Наверное, по контрасту с ее голосом.
…Мы вышли из палаты и наткнулись на вопросительный взгляд Моргана. Саша, сидящий в больничном креслице, вцепился в подлокотники и быстро взглядывал на нас с Машей.
– Ну что? – жадно спросил Рыжий.
Но нам нечего было рассказывать. После того, как Маша ввела лекарство в катетер капельницы больного, ничего не произошло. «Теперь надо подождать», – сказала она. Встала и поманила меня к выходу.
– Надо подождать, – сказала Маша. – Саша, мы могли бы попросить вас остаться здесь на несколько минут?
– Конечно, – с готовностью отозвался тот, вскакивая с креслица.
– Не входите в палату. Вероятно, она скоро позовет кого-нибудь из персонала. Тогда заметьте время. А нам надо подышать свежим воздухом.
Она повернулась к выходу. Рыжий подскочил и подставил локоть калачиком. Маша взяла его под руку, и он немедленно изогнулся, заворковал что-то, повел ее по коридору.
– Прохвост, – с досадой пробормотал Морган.
Я про себя помянул Баламута куда более крепким словцом. Почему он всегда оказывается быстрее нас?
Нет, ничего такого, но я знал, что если его усилия увенчаются успехом, то я сдохну от горя. Вот прямо на месте хлоп – лягу и помру.
Как они, спрашивается, тогда во Фриланд вернутся?
Морган дернул меня за рукав:
– Пошли.
9.
Из двора больницы, поверх низенького белоснежного парапета, открывался вид на утреннее море.
– У нас получилось? – спросил я Машу.
– Конечно, – с недоумением взглянула она на меня. – Но я устала. Нам пора возвращаться. Аптека, мы же можем отправиться прямо сейчас?
– Конечно.
– Только нам надо дождаться, пока препарат сработает, – добавила она. – Сейчас Саша скажет нам время, и пойдем. Нам ведь надо будет идти пешком?
– Верно. Вряд ли придется долго искать: я за это время уже видел гейтов… штук двадцать. Редко так бывает.
– Это прекрасно, – пробормотала Маша, и мы помолчали, глядя на море.
– Ну, и что думаете? – безразличным голосом спросил Рыжий.
– Про что? – спросил Морган.
– Про Сашу? – спросил я и улыбнулся.
– Ну да.
– Но у меня не получится его вывести, – сказал я. Морган хмыкнул.
– Можно хотя бы рассказать, – предложил Рыжий безразлично. – Он заслужил.
– Маша, что ты думаешь? – спросил я.
– Вы хотите рассказать Александру о Фриланде и попробовать провести его туда? – уточнила она. – Я не против. А что касается средства, то... впрочем, мы увидим.
Над морем поднималось розовое солнце. Вот она, Греция. Я поднял голову и вдохнул воздух, пахнущий морским ветром, виноградным соком и мраморной пылью. Двор больницы – просторный, вымощенный маленькими белыми плитками – с двух сторон огораживали каменные стены в благородно облупленной побелке, нанесенной, должно быть, еще во времена Аристотеля. По побелке вилась виноградная лоза. Во дворе стояло с десяток машин «скорой помощи», под стенами густо росли белые цветы. В ворота, фырча, въехала еще одна «скорая» и аккуратно припарковалась совсем рядом с нами. Из машины вальяжно вылез вылез толстый усатый грек-водитель и принялся с удовольствием раскуривать трубку.
– Лично мне и без тебя кажется, что мы сейчас во Фриланде, – жмурясь на солнце, сказал Баламут.
– Герман Богданович? – окликнул его негромкий голос.
В нескольких шагах позади нас мы увидели приближающегося Арчева.
...Вот тебе, Рыжий, твои прогулки по особым заведениям и посиделки в особых казино. Странно, что нас только сейчас догнали!..
Арчев приближался неторопливо, помахивал серенькой папочкой. Он почти не изменился: был такой же гладкий, с мягкой улыбочкой, невыразительный, как в ту единственную нашу встречу. Разве что немного округлился. Костюм на нем сидел так же безукоризненно, как в прошлые времена.
– Привет, – сказал я (надо было что-то говорить). – Давно не виделись.
– Давненько, – неторопливо ответил Арчев. – Три года? Добрый день, господа. Добрый день, мадам.
Он знает, кто такая Маша? – пронеслось у меня в голове. Или не знает? Откуда он может знать?
– Здравствуйте, – вежливо ответила Арчеву Маша. Рыжий замер, задрав подбородок, верхняя губа у него вздрагивала, веснушки резко выступили на лице. Он явно потерял способность соображать. Надо было как-то потянуть время.
– Вы сегодня... без ваших друзей? – спросил я. – Как-то странно. Или они снова прячутся?
– Тю, – простецки сказал Арчев, глядя на Моргана, – никто не прячется. Сегодня у меня совсем другие задачи.
Морган как будто вообще не замечал его. Он стоял рядом с Машей и с каким-то странно спокойным любопытством разглядывал замысловатую трубку во рту у толстого водителя-грека.
– И какие задачи у конторы сегодня? – спросил я. – Поприветствовать нас в дружественной стране? В стране – колыбели цивилизации?
Арчев посмотрел на меня. Да, он мало изменился, и по крайней мере одно у него точно осталось прежним.
Глаза.
Помолчав, Арчев ответил:
– Сегодня я представляю не контору. У меня теперь другой… наниматель, чему я не могу не радоваться.
– Вранье, – сказал я. – Из вашей конторы не уходят.
– Вы всё очень правильно понимаете, Дмитрий Васильевич, – Арчев кивнул. – Но иногда – крайне редко – бывают ситуации, когда наше ведомство... командирует служащего в... иную систему.
– В какую еще иную систему, что вы чушь городите, Арчев, – с отвращением сказал я. – Хватит нам голову морочить. Что вам нужно?
– И по крайней мере в одном я могу вас уверить, – неторопливо продолжал тот, не двинув бровью. – Полковник Григоренко-старший не входит в число сотрудников, задействованных в текущей разработке. Хотя для вас это скорее плохая новость. Для вас во всех отношениях было бы лучше иметь дело с полковником Григоренко, чем с моим нанимателем.
Он помолчал. Он никуда не торопился. Я подумал и не придумал ничего путного. Ни Баламут, ни Морган мне никак не помогали: первый хлопал глазами, как дурак, а второй спокойно вполголоса разговаривал с Машей. Почему Морган так спокоен?..
– Знаете, не буду делать вид, что мне жаль, – сказал я. – И у кого же вы теперь служите на побегушках?
– Мой наниматель, – неторопливо повторил Арчев, – уполномочил меня провести с вами переговоры. И я горжусь тем, что являюсь его представителем на этих переговорах. Мой наниматель... очень влиятельный человек.
Он помолчал и выделил:
– Очень влиятельный. А переговоры на этот раз очень просты и ни у вас, ни у меня не отнимут много времени. Ну что, Герман Богданович? – обратился Арчев прямо к Рыжему. – Не будем ходить вокруг да около. Безусловно, вы понимаете, что я пришел по вашу душу.
О чём вообще идёт речь?..
– О чём идет речь? – прямо спросил я.
– Ну как же о чем? Безусловно, господин Григоренко понимает, что о... некоей закладной.
– Так, значит, – сипло проговорил Рыжий и прокашлялся, – ты теперь заделался коллектором? Поздравляю со служебным ростом.
Он наконец взял себя в руки, и это было хорошо.
– Вы правы во всех отношениях, – ответил Арчев неторопливо. – Итак, боюсь, что у нас мало времени, поэтому вернемся к нашим делам, то есть к закладной, которую вы подписали 15 сентября сего года. Как вы помните, условия договора предусматривают три (три – прописью), – (Арчев научился шутить), – предупреждения.
– Закладная бессрочная, – процедил Рыжий сквозь зубы. Я смотрел на Моргана. Морган, наклонившись к Машиному уху, что-то тихонько рассказывал, улыбаясь при этом. Маша слушала внимательно. Усатый водитель «скорой» стоял рядом и курил трубку, с удовольствием глазея на прекрасную барышню. У Капитана потекла крыша? Затевать флирт в такой момент?..
– Безусловно. Так я продолжу. Я работаю на... инвестора, – Арчев немного запнулся перед этим словом, – который перекупил вашу закладную. Мне поручено передать вам первое предупреждение.
Он копался в папке. Я посмотрел на Рыжего. Рыжий совсем пришел в себя. Он стоял, прищурившись и покачиваясь с носков на пятки. Он церемонно чуть поклонился Арчеву.
– Считай, что я его получил. Только знаешь что? Можешь ответить своему хозяину, что платить я не буду. И знаешь, почему? Потому что я намерен вернуть предмет сделки. Так и передай. Я не намерен пользоваться этой вещью, и поскольку она не получила повреждений, имею право возвратить ее продавцу. Если хочет, пусть оспаривает возврат через суд.
– Надо полагать, вы думаете, что это очень остроумно, – задумчиво проговорил Арчев, взглядывая на него. – Но у моего нанимателя, – он продолжил копаться в папке, – уже сложилось ощущение, что вы в любом случае не собирались платить. Даже если бы получили желаемое. Мой наниматель сказал, цитирую: «Это совершенно обычная история при подобного рода сделках». Конец цитаты. На случай, если вы будете настроены таким образом, он просил меня озвучить вам мое личное мнение по этому вопросу.
О чём вообще речь?!
– Мое личное мнение таково. Сделка была с вашей стороны весьма, весьма опрометчивой. Моему нанимателю платят. Всегда.
– Всегда? – цедит сквозь зубы Рыжий, покачиваясь с носков на пятки.
– Всегда.
В этот момент начинаются события.
Сначала краем глаза я замечаю какое-то движение у «скорой помощи». Морган, который только что рассказывал Маше какую-то историю, стоя очень близко к распахнутой дверце машины, вдруг молча, стремительно, аккуратно хватает целительницу двумя руками за талию и буквально закидывает в кресло пассажира. Сам он через мгновение уже на водительском месте. Дверца захлопывается, машина прыгает с места и визжит, закладывая ужасный вираж. Арчев отшатывается. Изо рта грека падает трубка. Прежде, чем она успевает достигнуть земли, мимо нас проплывает распахнутая задняя грузовая дверь «скорой».
– Сигайте! – ревет Морган из кабины.
В такие моменты у нас с Рыжим, к счастью, срабатывает рефлекс: когда Морган начинает командовать, слушаться его надо очень быстро. Мы прыгаем в машину.
«Скорая» с визгом снимается с места. Нас дергает так, что Рыжий чуть не вываливается в грузовую дверь.
– Дверь закрыли! – ревет Морган. И включает сирену. Рыжий висит на поручне, как будто прилипнув к нему. Позади в распахнутую дверь я вижу, как от нас стремительно удаляются в клубах белой пыли ворота госпиталя. Шатаясь и спотыкаясь, я кое-как захлопываю дверь.
– Какого шута? – опомнившись, вопит Рыжий, не отлепляясь от поручня. – Кэп, ты что творишь?!
И он замолкает.
Потому что мы слышим чпокающие звуки. Это в закрытую заднюю дверь «скорой» начинают врезаться пули.
– Рыжий, – спрашиваю я, – сколько же стоила эта гребаная контрабанда?
Рыжий ошеломленно поднимает руку, как будто пытается защититься.
– Зачем... зачем они стреляют? – ошеломленно бормочет он. Сирена воет, воет сцепление, но я все же слышу его слова. – Если они меня убьют, то тем более ничего не получат!
– Сколько ж она стоила, Рыжий, – говорю я, – что теперь ты не можешь заплатить?
– Печкин, быстро сюда! – орет из кабины Морган. Я поворачиваюсь и мимо трубок и аппаратов начинаю пробираться в кабину.
– Ищи гейт, – быстро говорит Морган, когда я просовываю голову между ним и Машей. – Ищи гейт, смотри в десять глаз. Мы и пяти минут не протянем.
– С чего ты взял? – вскидывается сзади Рыжий.
– А ты сиди и не высовывайся! – гаркнул Морган. – И вообще ляг мордой в пол!
Маша сидит на месте пассажира непринужденно, как на троне. И безмятежно перебирает что-то в своей зеленой сумке. Я вижу, как Морган ведет машину, и на мгновение зажмуриваюсь. Машина идет 140 по утреннему городу.
– Митя, – спокойно, с расстановкой, говорит Морган. – Смотри вперед, прошу тебя. Всё зависит от того, найдешь ли ты гейт.
– За пять минут – не найду, – отвечаю я. Мы оба это понимаем. – Гони. Может, оторвемся.
– Не оторвемся, – говорит Морган спокойно. – Смотри.
В зеркальце заднего вида мелькают черные рыла BMW. Прямо в глаза взблескивают маячки. Я понимаю, что уже некоторое время слышу не одну сирену, а несколько.
– Тут тебе не художественный фильм «Перевозчик», – говорит Морган, скалясь. – Если они саданут в нас из стингера, мы сгорим самым что ни на есть синим пламенем. Чего они хотят, я не понимаю…
– Да зачем им нас жечь! – жалобно подает голос сзади Рыжий. – Я же им живым нужен!
– Сиди на полу, – бросает ему Морган. – Где бы мы сейчас были с твоими советами, а? Что это за хвост у тебя, ты вообще можешь мне сказать?
Рыжий возится сзади и ничего не отвечает.
– Перестрелка посреди города? – бормочет Морган. – Арчев? Международный инцидент? Это уж точно не коллекторские дела…
– Гони, Капитан, – попросил я, и мы оба замолчали. А Маша вдруг сказала:
– Аптека, возьми.
Она протягивала мне... нечто. Белое, мягкое, компактное. Я с недоумением уставился на разворачивающуюся у меня в руках ткань: белую, тонкую, гладкую и мягкую на ощупь. Больше всего она похожа на длинное шелковое полотенце. Маша только что извлекла его из своей зеленой сумки.
– Маша... – начал я.
– Брось это на дорогу, – говорит Маша. – Просто выброси в окно. Понимаешь? Из нас всех только ты это можешь сделать. Лучше, чтобы наша машина по этому проехала, но это не принципиально. Ну же, бросай. Быстрее.
Она выкручивает стекло и откидывается назад, чтобы мне было удобнее бросать. Рыжий сзади возится и хрустит чем-то, невнятно бормоча.
– Давай, – говорит Морган, и я, просунув руку в окно, неловко бросаю белый плат под колесо «скорой».
Я смотрю вперед и в изумлении смаргиваю.
Гейт открывается прямо на дороге, посреди города. Утренняя дорога перед нами пуста, и гейт, четкий и ясный, радужный по контуру, стоит примерно в пятидесяти метрах впереди. Только что его не было здесь. Это ключ, это одноразовый ключ, понял я. Древняя технология. Выходит, применять ее может только проводник. Полезная штука. И редкая.
Впрочем, кто их там, в Городе, разберет: чтó для них редкость, а что – нет.
– Маша, – спросил я, – а вы там, в Городе, никогда не задумывались над тем, чтобы найти способ научить обычного лабиринтца пересекать Границу?
На скорости 140, воя сиреной и визжа сцеплением, мы влетаем в гейт.
Машина тут же теряет искру и некоторое время катится по инерции по пыльной пустынной дороге.
Следом по инерции катится потерявший искру черный BMW.