Подземный мир и живая вода

3. Глава. Жалованная грамота

От Вены до Кракова Ласка и Вольф, отягощенные обозом из телеги и беременной кобылы, плелись почти десять дней. В столицу Польши въехали во второй половине дня пятницы, двадцать девятого ноября. Первого декабря начинался Адвент — католический Рождественский пост, включающий в себя четыре воскресенья до Рождества.

От Кракова до Чорторыльского, как запомнил Ласка, три недели пути. Через Сандомир, Люблин, Берестье и Минск. Чтобы прибыть самое позднее, днем в сочельник, двадцать четвертого, надо выехать из Кракова не позднее третьего. Запаса времени совсем нет, а гнать без отдыха нельзя. Хотя, когда ехали в ту сторону, тоже особо не гнали.

На постоялом дворе нашли место, хотя и не без труда.

— Зачем ты тащишь все эти посудины? — недовольно сказал Вольф, наконец-то сев за стол, — Из-за них телегу пришлось нанять. Из-за телеги встали на постоялом дворе в три раза дороже, чем в ту сторону ехали.

— Доминго мерзнет, — ответил Ласка.

— Толстушка пустая идет. Сообразил бы ему гнездо на лошади какое-нибудь.

— С чем я домой приеду? С одним пузырьком за год в пути?

— Еще кобыла с приплодом. И золото останется.

— Мало. Я еще в Кракове посчитаю, сколько золота до дома отложить, а на остальное сукна куплю. Тогда будет в самый раз.

— Как хочешь.

Неспешно поели-попили, поглядели по сторонам, послушали соседей по столу.

— Я тебя, получается, зря за телегу журил, — сказал Вольф и сыто рыгнул.

— Почему? Правда же телега. И постоялый двор не тот.

— Вокруг смотри. И слушай. Туда, где селятся люди, которые верхом и без телег, мы бы не влезли. Видел, сколько нарядных шляхтичей на улицах?

— Столица же.

— Соседи говорят, что перед Адвентом молодой король Сигизмунд Август решил дать пир. Вроде как Масленица перед постом, чтобы скоромного обожраться на месяц вперед и успокоиться. И со всей округи съехались шляхтичи, от магнатов до худородных. Чтобы отобедать за казенный кошт.

— Может, чтобы Его Величеству свое почтение выразить?

— Или так.

— И немцы будут?

— Благородные будут.

— Думаю, что и мне, московскому дворянину, невежливо будет не засвидетельствовать свое почтение Его Величеству, — сказал Ласка, — Я же не мужик какой, чтобы мимо пройти, когда всех дворян за открытый стол зовут. Переоденусь в чистое и пойду. Ты со мной?

— По материнской линии я происхожу из литовского бедного, но шляхетского рода, — сказал Вольф, — И с моей стороны тоже бы было невежливо проигнорировать открытое приглашение короля для всех шляхтичей. Воровать я там ничего не собираюсь, и в волка оборачиваться тоже.

— Возьмите меня, — сказал Доминго, — Я тоже хотел бы посмотреть на королей Старого Света.

— Как мы тебя возьмем?

— Посади на луку седла перед собой. Вы сами по себе недостаточно нарядные для того, чтобы ехать к королю в столице, а со мной будете в самый раз.

— Там же и Твардовского встретим, раз уж он пан, — сказал Вольф.

— Поехали, — согласился Ласка.

Пир начался торжественным шествием, или процессией, к которой на ходу присоединялись все новые гости. Ласка с Вольфом удачно заняли место в переулке, и мимо них проследовала вся процессия.

Впереди шли все музыканты, каких только можно было достать в Кракове, которые играли поочередно. За ними ехали верхом герольды и знаменосцы с гербовыми знаменами. За герольдами следовали оба короля на лучших в Польше конях.

Сигизмунд Старый выглядел действительно старым. И не особенно здоровым. И любителем выпить. Но на коне сидел не хуже многих молодых.

Сигизмунд Август выглядел на свои двадцать лет. Темноволосый, стройный, по-королевски статный. На лицо умный, но как-то несколько нерешительный.

За королями ехала королева Бона с тремя дочерьми на выданье в открытой карете. Вот королева — тетка строгая и решительная. Она на четверть века моложе старого короля и наверняка займет после его смерти при младшем то же место, которое заняла во Франции Луиза Савойская при своем сыне Франциске.

У Старого и Боны Сфорца четыре дочери. Три золотоволосые красавицы пока ждут своих женихов, а старшая, Изабелла, в прошлом году выдана за венгерского короля Яноша Запольяи, а сейчас уже вдова и сидит с младенцем Яношем Вторым в осаде в Буде.

За королевской семьей ехали представители знатнейших родов Польши, иноземные послы, придворные от старших к младшим, а далее к процессии присоединялись конные шляхтичи. Так, длиннющей колонной, высшее общество Кракова въехало в замок Вавель. Придворные бросили поводья конюхам, которые отвели коней в замковые конюшни. У прочих же гостей лошадей приняли заранее посланные к замку слуги, а у кого слуг не нашлось, у тех стражники. Слуги и стражники вывели лошадей к устроенной за стенами замка коновязи.

Крепость на Вавельском холме как укрепление на господствующей высоте стояла с незапамятных времен. Казимир Великий в середине XIV века достроил крепость до замка и добавил к архитектурному ансамблю Вавельский собор. Лет сорок назад замок сильно пострадал от пожара и стоял обгорелым, пока Сигизмунд Старый не поручил его восстановление итальянским архитекторам. Начал работы Франческо Флорентино, его сменил польский мастер Бенедикт Сандомирский, а закончил строительство Бартоломео Береччи. Общими усилиями мастера создали достойный короля трёхэтажный дворец.

Как и в Истанбуле, дворец предназначался не только для отдыха правителя, но и для работы. На первом этаже находились канцелярия, судебная палата и королевская сокровищница. В подземелье — арсенал. На втором этаже — Тронный зал, который называли залом «Под головами». Краснодеревщик Себастьян Тауэрбах увековечил память королевских придворных в резных деревянных головах, которые разместил на потолке тронного зала строго смотрящими вниз.

Внутри периметра появился прекрасный внутренний двор, подходящий, чтобы принимать больше гостей, чем влезает в самые просторные палаты.

Стена к стене с замком стоял собор святых Станислава и Вацлава, где короли короновались и где они находили свой последний приют. С Часовой башни собора строго смотрели механические часы с двадцатичетырехчасовым циферблатом, а в башне Серебряных Колоколов находилась звонница с пятью большими колоколами, включая огромный «Сигизмунд», от густого баса которого разбегались тучи на небе.

С утра армия слуг накрыла столы. Замковая кухня и подрядчики наготовили скоромных кушаний из нескольких десятков свиней, быков и баранов и множества домашней птицы и дичи. Испекли несколько телег пирогов и хлебов. Привезли и расставили бочки с вином, медом и более крепкими напитками. Простому же народу молодой король распорядился раздавать выпивку и закуску на других городских площадях.

Шляхтичей рассадили за столы. Королевская семья — за королевский стол. Магнаты со свитами — за отдельные длинные столы. Шляхтичи, которые на ступеньку уступают магнатам, отдельно. Богемцы и моравцы отдельно. Немцы отдельно. Вольф нашел знакомых и посадил Ласку к ним за немецкий стол.

Епископ прочитал молитву, гости перекрестились, выпили по первой и взялись за кушанья.

Вот пяток разновидностей колбасок. Вот тушеные свиные ребра, судя по запаху, предварительно замаринованные. Печено вепрево колено, которое чехи тушат в пиве. Свинина, которую тут же жарят в кипящем масле и разносят по столам еще горячими кусками.

Цыплята по-польски, фаршированные потрохами и белым хлебом. Гуси в яблоках. Свиные языки в тесте. Зразы из говядины с грибами.

Кому тяжко питаться одним мясом, для тех стоят котлы с тушеной капустой, соленые огурчики, сладкие пироги и блины. Однако же, пост начнется завтра, а сегодня на столах мясное практически все.

За немецким столом огромная яркая птица сразу оказалась в середине всеобщего внимания. Доминго поддерживал светскую беседу совершенно как человек. Даже как благородный человек. Как образованный благородный человек. Поминал Господа, рассказывал забавные истории, смеялся над чужими шутками и шутил сам.

— Господа! Чья это удивительная птица? — спросил нарядно одетый шляхтич.

— Наша, — ответил Ласка.

— Ясновельможный пан Юрий Радзивилл приглашает вас с птицей к себе за стол.

— Покорнейше благодарю.

Ласка и Вольф поднялись, Доминго сел Ласке на плечо, и так они подошли к столу клиентов Радзивилла. Как раз наступило время панам поговорить со своими верными сподвижниками, и король отпустил их от своего стола.

Юрий Радзивилл по прозвищу Геркулес в то время служил каштеляном виленским. Крепкий шестидесятилетний старик с роскошными для своего возраста белыми волосами и длинной белой бородой. С ним за стол к гостям из далекого Вильно сели новогрудский воевода Станислав Гаштольд с красавицей женой Барбарой Радзивилл, дочерью Юрия.

Доминго очаровал и представителей высшего света.

— Сколько стоит эта птица? — спросил Юрий.

— Не в обиду вам будет сказано, но где вы ее взяли? — спросила Барбара.

— Птицу мне пожаловал император Карл, — гордо ответил немного выпивший Ласка, — За то, что я пригнал ему из Франции вороного дестрие.

— Ха-ха-ха! — низким басом засмеялся Радзивилл, — Не пришлось табличку над стойлом снимать!

— Зачем тебе такая птица? — спросила Барбара, — Ведь такие диковины содержать очень дорого.

— Я привез певчую птицу попугая к пану Твардовскому.

— Зачем ему?

— Долг чести, ясновельможный пан. До Рождества обещал отдать ему птицу, а не птицу, так саблю.

— Какую саблю?

— Вот эту, — Ласка повернулся и немного выдвинул клинок из ножен.

— Так отдай ему саблю, а птицу мы у тебя купим, — предложила Барбара, — Зачем ему в глуши такая птица?

Ласка сжался, поняв, что попал в глупое положение. Спорить с Радзивиллами, будучи по сути никем, очень сложно.

Выручил лакей в королевской ливрее.

— Пана Юрияи пана с птицей Его Величество просит к столу.

Раздивилл встал. Ласка подивился, какие у него широкие плечи. И правда, Геркулес. Хотя уже сохнет от возраста, но еще должен быть очень силен. Вдвоем они подошли к королевскому столу и поприветствовали обоих королей, королеву и принцесс. Даже Доминго раскланялся, сидя на плече.

Рядом с королевским столом сидел пожилой мужчина в колпаке с тремя хвостами и пел, аккомпанируя себе на лютне.

Искренне прошу — смейтесь надо мной,

Если это вам поможет!

Да, я с виду шут, но в душе король,

И никто как я не может!

Я всех высмеивать вокруг

Имею право!

И моя слава

Всегда со мной, всегда со мной!

Пускай все чаще угрожают мне расправой,

Но я и в драке хорош собой! Хорош собой!

Как, голова, ты горяча!

Не стань трофеем палача! [1]

Сигизмунд Старый поднял палец, намекая, что надо подождать окончания песни. Шут допел, улыбавшиеся королева и принцессы только сейчас рассмеялись в голос.

— Прекрасно! Прекрасно!

— Подожди, Станчик, у нас гости, — сказал старый король.

— Смоленск ждет, и я подожду, — ответил шут.

Ласка поклонился и поздоровался, подражая Радзивиллу.

— Я смотрю, ты привез птицу Твардовскому, — улыбнулся Сигизмунд Август.

— Да, Ваше Величество.

— Я смотрю, — молодой король бросил взгляд на Радзивилла, — Мой возможный тесть Фердинанд решил поссориться с королем Польши и пойти войной на его дочь и внука.

— Стоило ожидать, Ваше Величество, — ответил Радзивилл, — Никогда не любил этих немцев.

— Как пан Юрий относится к Люциусу Чорторыльскому? — спросил Сигизмунд Старый.

— Чарторыйскому? — переспросила королева Бона, — Его же не так зовут.

— Нет, Чорторыльскому, — ответил Юрий Радзивилл, скривившись, — Мяснику Стародуба.

— Отправьте его Смоленск брать, — предложил Станчик.

— Под Стародубом, я слышал, все были хороши, — сказал Сигизмунд Старый, — Дадим ему виленское воеводство?

— А потом Смоленск? — спросил шут тонким голоском, присев перед королем и застенчиво наклонив голову.

— А потом Смоленск, — ответил король.

Радзивилл поджал губы, но не возразил. Чорторыльский не его человек, но, во всяком случае, не ставленник королевы, раз она путает его с Чарторыйским.

Королева поджала губы, но не возразила. Чорторыльский не ее человек, но, во всяком случае, не ставленник Радзивиллов, если Геркулес морщится при его упоминании.

— Передай ему жалованную грамоту на виленское воеводство, — сказал Сигизмунд Август Ласке и повернулся к Радзивиллу, — Присяга и вступление в должность до Великого Поста.

— Как угодно Вашему Величеству, — протокольно ответил Радзивилл.

Он уже просчитал последствия, и его устроило, что воеводой станет пусть не друг, но человек из литовской шляхты, который уже воевал под его началом, а не какой-нибудь краковский подхалим.

Тут же появился лакей с серебряным блюдом, на котором лежал красиво перевязанный пергаментный свиток. Сигизмунд взял свиток и протянул Ласке. Ласка принял грамоту двумя руками с глубоким поклоном.

— Спой, птичка! — сказала одна из принцесс.

Доминго спрыгнул на освободившийся поднос, и лакей чуть не упал, но удержался. Королевские слуги хорошо питаются и много тренируются, чтобы не ронять предметы с подносов.

— Bogurodzica dziewica Bogiem slawiena Marya…

Попугай неплохо подготовился. Выучил польский гимн, под который славные предки присутствующих разнесли огромную армию разных немцев под Грюнвальдом.

— Kyrie Eleison! — завершил Доминго, кашлянул и сделал жест крыльями, будто кутается в плащ. Все-таки, декабрь на дворе. Слушатели благочестиво перекрестились.

— Идите, грейтесь, — сказал Сигизмунд Старый.

— Твардовский-то не скукожится от такой благочестивой птицы? — спросил Станчик.

— Я ее выкуплю, — ответил Август, — Такая редкость заслуживает королевского двора, а не каморки ученого.

— Не хочу видеть в своем дома ничего, связанного с колдунами и нечистью, — строго заявила королева.

— Этак Вашему Величеству половину башен в Вавельском замке снести придется, — сказал Станчик.

Ласка с Доминго отправились обратно за немецкий стол. По пути столкнулись с Вольфом.

— Слушай, а что, Чарторыйский и Чорторыльский это разные люди? — спросил Ласка.

— Даже не родственники, — ответил Вольф.

— Да? — удивился Ласка, — А что ты мне раньше не сказал?

— Какое нам дело, кто кому на Литве не родственник, хотя прозвания похожие.

— Тоже верно.

— Будь у тебя какое дело к Ча, я бы, конечно, напомнил, что он не Чо. А нет дела, так я и не сказал.

— Так погоди-ка, а Чорторыльский он кто?

— Претендует, что как бы тоже магнат, но при настоящих магнатах такого не говорит и на глаза старается не попадаться.

— А тут нормально, что магнат в сортах нечисти разбирается и что у него в сундуке дубинка заговоренная?

— В нечисти разбираться это на любителя, хотя страшные истории и в самом высшем обществе ценят. Что дубинка, так все магнаты охочие до диковин. У Ча может и не такое в сундуке, я уж про Радзивилла молчу. Вот, кстати, и душегубы, легки на помине. Может и сам Люциус тут, тогда сегодня все и закончим.

— Где?

— Пан Кшиштоф! — крикнул Вольф.

Подошли Кшиштоф и Богдан, которых Ласка видел у пана Люциуса. Поздоровались вежливо, без подколок. Последний раз виделись в бойцовой яме, но разошлись миром, и этот русский остался в долгу перед паном.

— Пан Люциус с вами? — спросил Ласка.

— Нет, мы здесь без пана, по другому делу, — ответил Кшиштоф, — А это что у тебя за птица?

— Птицу я сейчас передам из рук в руки пану Твардовскому.

— Что же ты для Твардовского диковины достаешь, а для нашего пана не хочешь? Мы тебя уж и ждать заждались.

— Передайте пану, коли его раньше меня увидите, что я везу ему королевскую жалованную грамоту на Виленское воеводство, — сказал Ласка и показал свиток, — Как раз до Рождества успеваю.

— Это ты молодец, — ответил Кшиштоф, — Только что так долго?

— Быстро только сказка сказывается, — Ласка пожал плечами, — Серьезные дела долго делаются.

— Но делаются, — согласился Кшиштоф, — Не ожидал, что ты с самим королем договоришься. Слушай, а Ян-мельник тут не пробегал?

— Нет, — удивился Ласка, — Если увижу, скажу, что вы его ищете.

— Как раз, если увидишь, то про нас не говори.

— Тогда не скажу.

Кшиштоф отошел, а Ласка сделал еще шаг в сторону немецкого стола и снова встретил знакомого.

— Я знаю этого пана! — раздалось слева.

Ласка повернулся и увидел славного рыцаря Станислава Болцевича из Гродно герба Погоня. Его висячие усы поседели совсем добела, и из-под шапки выбивались белые пряди того же благородного оттенка, как у Радзивилла. Тяжелый попугай перелетел за какой-то другой стол, и Вольф поспешно отошел за ним.

— Ну-ка налейте нам по чарке! — крикнул рыцарь.

Откуда-то взялся слуга с подносом и чарками. Станислав залпом хлопнул одну, а Ласка вторую. Крепкое, аж зашатало.

— Смотри, Радуня. Смотри, Бронислав. Этот пан спас мою грешную душу, — Станислав повернулся к сопровождавшей его счастливой парочке.

Совсем молодая блондинка и высокий шляхтич чуть постарше нее.

— Ласка Умной, сын боярский из Москвы, — представился Ласка.

— Когда бы не твой мудрый совет, я бы доехал до черта и продал ему душу в обмен на свободу доченьки, — сказал Станислав, — Но за те мало не полгода, пока мы ждали Радуню, я чуть не спился, а Бронислав собрался геройски погибнуть на первой же войне.

— Мы поехали в Краков, потому что думали, что старый король начнет войну с Фердинандом из-за прав внука на венгерскую корону. И вдруг нам говорят, что Радуню видели здесь, в Кракове, у Гаштольдов, — сказал Бронислав.

— Я аж протрезвел, — кивнул старый рыцарь.

— Неделю назад мы сыграли свадьбу, а сейчас поедем вместе с Радзивиллами на север в наше поместье под Варшавой, — продолжил Бронислав.

— Войны не будет? — спросил Ласка.

— Говорят, что нет. Король венгерский — вассал султана, а Сигизмунд Старый не желает ни воевать с султаном из-за Венгрии, ни давать ему вассальную присягу. Но говорят, что наш король крепко поругался с Фердинандом в письмах и чуть ли не разорвал помолвку Сигизмунда Августа.

— Фердинанд разве желает давать вассальную присягу султану?

— Фердинанд давно уже данник султана по венгерским делам.

— Что вы все о войне, да о войне? — сказала скромная Радуня, — Дай, обниму тебя, мудрый человек.

Девушка обняла Ласку и поцеловала в щеку.

— Пан сейчас куда? — спросил Бронислав, — Не на север?

— На север. Надо вот эту грамоту отвезти к пану Люциусу Чорторыльскому.

— Что за дела у тебя с ним? — недовольно спросил Станислав.

— Так дела все те же, — ответил Ласка, — Только затянулись. Ехал к нему за живой водой, договорились, что отдаст склянку живой воды в обмен на жалованную грамоту на Виленское воеводство.

— Этот чернокнижник воеводой будет?

— За ним пан Геркулес Радзивилл присмотрит.

— За что же ему жалованную грамоту и причем здесь ты? — Станислав все еще хмурился, — В чем подвох?

— И что за птица была у пана на плече? — спросила Радуня.

— Ради грамоты я бил челом пану Твардовскому, чтобы тот ходатайствовал за Чорторыльского перед королем.

— И перед этим в долгу оказался, — недовольно сказал Станислав, — За тобой глаз да глаз нужен.

— И с этим расплачусь, — ответил Ласка, — Он с меня стребовал большую, красивую и певчую птицу, а я вот привез, хотя и не мастер птиц по миру искать.

— Вон оно что, — Станислав нахмурился, — Если кто обманет — зови, я перед тобой в долгу.

— Благодарю.

— Не позовешь ведь. Подумаешь, сам справишься.

— Не сам, а с Божьей помощью.

— Ну, Бог в помощь.

На том и расстались.

Такую птицу видно издалека, и Твардовский мог бы уже подойти, но до сих пор не подошел. Здесь ли он? И почему Вольфа с Доминго не видно за немецким столом?

— Ласка! — крикнул своим узнаваемым голосом Доминго совсем с другой стороны.

Ласка на крик пошел через толпу таких же молодых шляхтичей, бегавших между столами, разыскивая друзей, и вышел к надписи «Город Рим» на столе, где пахло вином и южными специями. С королевой в Краков приехала целая диаспора итальянцев. Не только дворян, но архитекторы и живописцы считаются благородными, даже если вышли из простолюдинов. В Польше водились деньги и потребность в творческих людях, а в Италии — творческие люди с потребностью в деньгах.

Вот Доминго декламирует Gaudeamus на латыни, вот подпевают носители языка, вот Вольф сидит довольный, как будто это его персональный попугай, а вот еще одно знакомое лицо.

— Бенвенуто!

— Ласка!

— Ух ты! Какими судьбами?

— Такие дела, брат. Велика Европа, а бежать особо и некуда.

— Бежать? Так ты в беде?

— Уже нет, но еле ноги унес.

— Рассказывай.

— Погоди, это к тебе?

Серый слуга подвел к столу пана Твардовского.

— Я слышал, пан получил жалованную грамоту? — спросил Твардовский.

— Да, благодарю за содействие, — ответил Ласка.

— Речь идет об этой птице?

— Да, — ответил Ласка.

— Птица попугай отличается умом и сообразительностью, — сказал Доминго.

— Разве попугай — певчая птица? — спросил Твардовский.

— Только что пел «Богородицу» их величествам.

Твардовский посмотрел на Доминго сквозь пальцы.

— Рад буду принять Ваше птическое высочество. Или величество, не могу разглядеть.

— Я скромная птица инкогнито, — поклонился Доминго.

— Пан, может, выпьете с нами? — предложил Бенвенуто.

— Благодарю.

Твардовский сел и выпил с итальянцами.

— Город Рим, пан, — стоявший у него за спиной Шарый указал на вывеску «Город Рим», стоявшую на столе, — И особо обращаю внимание пана, что это не я написал.

— Как Рим? — Твардовский вскочил, но слуга положил руку ему на левое плечо, — Какой еще Рим, Шарый, ты в своем уме?

— Рим, — подтвердили соседи по столу, — Самый настоящий Рим в Кракове. И вино с родины, и песни родные.

Твардовский повертел головой, как будто собирался убежать, но слуга крепко сжимал его плечо своими сильными пальцами.

— Последнее желание, — сказал Твардовский, повернувшись к слуге.

— Слушаю.

— Пройдем через рыночную площадь, я брошу прощальный взгляд на свой дом.

— Не возражаю.

— Прошу со мной, на место ангела, — Твардовский протянул правую руку Доминго, и попугай прошел по рукаву к нему на плечо.

Так втроем они и вышли из замка. Пан колдун, слева серый слуга, на правом плече ярко-красная птица.

[1] Король и шут — «Гимн шута».