Подземный мир и живая вода

29. Глава. Пора прощаться

С немалым удивлением Ласка узнал, что коренные обитатели Подземья, вроде бы только что убитые, совершенно не обязательно умерли настоящей смертью.

Еще ночью вернулась Балбутуха. Хитрая ведьма улетела всего-то на крышу дома, посидела там, пока битва не закончилась, и пришлепала обратно примерно к середине уникальной операции по пересадки сердца. Ядвига пошипела на нее и отправила подругу заниматься ранеными чудищами.

При помощи ведьмы, случайно выживший в камине ящер, чешукрыл с недорубленной шеей и недоеденный волками невкусный жабоголов кое-как уковыляли за околицу и там пропали из вида без всяких пещер и ворот.

Остальные ушли пересидеть день у Балбутухи. Ядвига с колдуном, который до сих пор так и не представился. Хоть и правда горшком называть, хотя, если он станет мужем королевы, то будет как минимум, князем. Раздосадованный потерей секиры вампир, которому Балбутуха на скорую руку завязала голову веревочкой точно так же, как у порубленного на зимней дороге старого колдуна. Помянутый колдун с разорванным горлом, которому ни голову до конца не отгрызли, ни сердце не попортили. И совсем уж вроде бы мертвые лучницы, которых Балбутуха восстановила каким-то вонючим зельем и гундосым заклинанием-песней.

Некоторые оборотни, казавшиеся мертвыми, отлежались и ожили. Никто не захотел провести белый день в человеческом жилище, даже и в неосвященном. Двое из них, как сделал бы при возможности и раненый Вольф, перекинулись в людей. Разговаривать или показывать лицо не захотели, ушли в людскую, прикрылись там чем под руку попало и растопили печь, чтобы дотянуть до заката, снова перекинуться в волков и убежать в лес.

До первых петухов в доме уже никого из раненых чудищ не осталось, а тела убитых к рассвету истлели, оставив только темные пятна на полу. Мертвые оборотни же превратились в мертвых людей. Этих следовало похоронить по-христиански, с отпеванием, только знать бы, кто из них католик, кто протестант, а кто православный.

Добрые христиане отмечать Рождество в залитом кровью и прочими жидкостями доме Чорторыльского не стали. Ближайший очаг цивилизации — Глубокое, туда и поехали.

Немцы в очередной раз удивили четкой постановкой и выполнением задач. Местных крестьян за хорошие деньги подрядили на вывоз покойников и имущества Службы Обеспечения. Гаэтано с рассветом надел сапоги-скороходы и убежал в Глубокое. К прибытию фургонов с телами там уже были выкопаны могилы на католическом кладбище. Не то, чтобы глубоковцы обожали копать мерзлую землю в канун Рождества, но важных дел бедняки на этот день не планировали, а за такие деньги и благословение в придачу почему бы не покопать.

Выживший пушкарь, по совместительству оружейник, сверил по списку собранные доспехи и оружие и сильно огорчился, что потерялись пять пистолетов, две аркебузы и еще по мелочи. Часть утерянного почти добровольно вернул Богдан, на остальное оружейник составил бумагу, которую за отца подписала Рафаэлла.

Ласка и Бенвенуто получили по двадцать талеров и еще двадцать для передачи Вольфу. Толстушка не пострадала, а из трех логожеских лошадей поймали двоих. Третью, для Вольфа, взяли из «наследства душегубов». Оттуда же Ласка оставил себе выданную перед битвой добротную польскую саблю. Мародерствовать побрезговали. Фредерик подарил ему рейтарский доспех. Тот, который одалживал на турнир.

Оксана и Богдан немного огорчились, что им не досталось столько трофеев, сколько они хотели взять. Но Фредерик оценил их участие в целых сорок талеров на двоих, оставил четырех пойманных вчера лошадей из конюшни Чорторыльского, меч и два рейтарских пистолета, даже подарил к пистолетам пороховницу и пулелейку.

Богдан не отдал в панский арсенал шлем с кольчугой, присвоил сколько смог унести оружия и доспехов с убитых в доме, и во дворе накопал в снегу снаряжения на несколько десятков рублей. Обобрал тела до последней железки, срезал пуговицы и пряжки.

Оксана на прощание стащила на конюшне самые лучшие вьюки и два вьючных седла и успела собрать мешок домашней утвари, пока ее не остановил Анджей. Пока Анджей ругался с Оксаной, Богдан сбегал в погреб и вынес оттуда бочонок вина и бочонок дорогой английской селедки. Уезжали они в сопровождении нанятых под трофеи саней.

Кшиштофа разморозили, посыпав ледяной куб солью, найденной в погребе, а потом сажей. Как раз вышло солнышко. Бонакорси настоял на реванше и после продолжительного поединка пронзил Кшиштофу сердце обычным, не освященным мечом.

Анджей выбрал остаться в Волыни, навести порядок в господском доме и дождаться возвращения Люциуса. Вернет ли пан-черт бессмертную душу в благодарность за сохранение преходящих ценностей? Черт его знает, но попытка — не пытка. Более выгодных вариантов карьеры у одинокого шляхтича, чье имущество конь да сабля, не нашлось. Тем более, что Люциус все-таки получил жалованную грамоту на воеводство, значит, ему понадобятся верные люди и старший над верными людьми.

В Глубоком все разошлись встречать Рождество по церквям. Католики в свою, православные в свою.

По пути в церковь к Ласке подошел Богдан.

— Можешь пояснити, чо твоему латинскому другу вид мене требу було у Кракови? — спросил он.

— Ты зачем сейчас об этом вспомнил? Месяц без малого прошел.

— Раньше не до него було. Може, латинца и биз мене бы прибили, чого я полизу. Потим вышло, що мы з ним по одну сторону. Вже на що душегубы народ не дружный, але не в бою же со своими счеты зводити. Пан Люциус говорив, никого николи не прощайте, але вин же чорт лукавый. Попы кажут, прощайте. Я и думаю, прощати його али выкликать зараз на шаблях.

— Прощать, — твердо сказал Ласка, — Он на тебя не со зла, а потому что ты Оксану ударил.

— Так то жинка моя.

— Откуда ему знать?

— Спросил бы.

— Он и спросил, а ты обзываться начал. Ты бы лучше попросил добрых людей, чтобы ему по-хорошему объяснили.

Богдан нахмурился.

— Що ж я не попросив? Напевно, повод был.

— Был. Тебя бес попутал.

— Бис? Точно, був рядом бис в то утро. Це що выходит, я не правий був? Вибачиться не хочу.

— Ты не извиняйся, ты руку подай и скажи, что зла не держишь. По латинским правилам если рыцари поссорились, а потом сразились, то урона чести нет, и не грех мириться.

— У нас також. Тильки ты переведи йому, щоб вин зрозумев.

— Утром подходи за наш стол, я ему скажу.

С утра после всенощной делившие одну комнату Ласка, Бенвенуто и Доминго спустились в корчму. Заговорили о планах на ближайшее будущее.

— Я завтра поутру поеду в Волынь Вольфа встречать, — сказал Ласка, — И батюшку Анджею отвезу, чтобы там покойников отпел, — Потом Полоцк, Витебск, Смоленск, Москва. Кому не по пути, с теми прощаюсь.

— Куда мне деваться? — покачал головой Бенвенуто, — В Вене я работу не нашел. В Краков не вернусь. В Вильно не поеду. Нечего мне там делать, если Люциус Чорторыльский воеводой станет.

— Поезжай в Москву, — сказал Ласка, — Там католиков не то, чтобы много, но есть. Земляку только рады будут.

— Какие у вас католики, интересно?

— Живописцев не слышал, а архитекторы бывают. Крепости строят, церкви строят. Про литейщиков слышал. Купцы там разные, доктора, посланники, путешественники. Погости у нас, присмотрись. Не по нраву Москва придется, так можно еще Новгород посмотреть. Тоже славный город, богатый. Или у остзейских немцев счастья попытать. Вольф говорит, Рига хороший город, а через море еще шведы с датчанами живут, про тех не скажу, что за люди. Но сразу туда не сворачивай, хоть посмотри на Москву.

— Благодарю за приглашение. Да, начну с Москвы, а там видно будет.

— Москва, говоррришь! — сказал Доминго, — Замерррзну!

— Ты еще в Оломоуце мерзнуть начал, — ответил Ласка, — Зима есть везде. Даже в Крыму. Даже в Истанбуле. На дворе у всех холодно, а под крышей только у русских тепло. Сказки слушал? Русские зимой в лесу дрова рубят, немцы хворост собирают, а на юге, говорят, и вовсе навоз жгут, тем и греются.

— Посмотрррел бы я на вашу Москву!

— Поехали. Тебя польский король с принцессами принял, и наш великий князь примет. Князья наши с птицами дружат. С соколами охотятся.

Подошли Богдан с Оксаной. Бенвенуто потянулся к мечу, но Ласка его успокоил.

— Тише друг. Богдан мириться пришел. Говорит, он не со зла тогда в Кракове, его бес попутал.

Бенвенуто не понял русский оборот в переводе и подумал, будто пан-черт приказал Богдану ударить жену, чтобы спровоцировать благородного человека вступиться, чтобы его друзья не привезли грамоту вовремя, чтобы Ласка не выполнил договор. Вполне правдоподобная версия. Черти часто подстраивают подлости, чтобы вторая сторона договора не смогла выполнить своих обязательств.

Поэтому итальянец встал и пожал руку Богдану. Нечистое колдовство — это обстоятельство непреодолимой силы и несправедливо пенять мирянину, что тот не смог устоять.

— Вы куда потом? — спросила Оксана.

— В Москву, — ответил Ласка.

— Все вместе? Втроем?

— Вчетвером. Еще Вольфа заберу и поедем.

— Там что, медом намазано?

— Может не медом, да никак не дегтем. Хороший добрый город. Для всех места хватит. Приезжай, увидишь.

Оксана повернулась к мужу.

— Мабуть, и нам в Москву податься, а, Богдан?

— Мабуть, до Кракова?

— Типун тебе на язык! Краков ему! Амелия говорила, в Кракове сама королева Бона французскому рыцарю разрешила меня поймать и сжечь!

— Мабуть, до моих тоды?

— Охота тебе с повинной головой идти? Хочешь, так иди, но без меня.

— Чому без тебе?

— После Фонтенбло и Хофбурга на хуторе в глуши молодую жизнь доживать? Всю добычу бате твоему сдать, чтобы он старшим братьям по терему поставил, а меня бы свекровь каждой копейкой попрекала? Не уж, давай сами заживем. И не на хуторе, а в стольном граде.

— Думаешь, на Москве видьм своих нема? Схавают тебе и не поперхнутся.

— Никак у жинки на шее сидеть собрался? Нет уж, ты к великому князю наймись в рейтары. У тебя и кони, и меч, и доспехи, и пистоли. И по бумагам шляхтич. Ты, главное, наймись, а я тебя в сотники быстро выведу.

— Дело говоришь, — Богдан приосанился, как будто он уже сотник княжеских рейтар, и даже не подумал, какими средствами жена намерена сделать ему карьеру.

Бенвенуто поскрипел сломанными ребрами и, раз уж он с Богданом помирился, попросил Оксану помочь с выздоровлением. Итальянец очень смущался, обращаясь к бывшей любовнице, но Оксана обладала волшебной способностью хоть сразу поутру вести себя так, будто ночью ничего не было, и никогда ни разу не намекнуть ни на людях, ни случайно встретившись взглядом.

Днем Доминго попросил Рафаэллу погадать на картах Таро, после чего сказал, что Ласка и один безопасно может сгонять за Вольфом и обратно, а теплолюбивый попугай лучше проведет время у печки.

Бенвенуто взялся написать свадебный портрет Рафаэллы и Гаэтано. Красками не успеть, а карандашами можно, пока светло.

Гаэтано как будто совершенно забыл, зачем он из ревности примчался в Волынь, опередив Фредерика с Рафаэллой. Не вспомнил об этом ни за дележкой призов, ни до сих пор. Как будто Рафаэлла уговорила его не вспоминать то, что было до свадьбы. Может быть, ей даже пришлось использовать какое-нибудь колдовство, ведь Гаэтано, превратившись в человека, потерял неуязвимость к чарам.

Костюм на нем совершенно не сидел, но это можно бы было объяснить отсутствием примерки. Просто запасной комплект одежды на среднего человека. Даже меч на поясе висел как-то неправильно. В Европе днем с огнем надо поискать дворянина, доросшего до полноценного брака и ни разу в жизни не бравшегося за меч и не садившегося в седло. Гаэтано, наверное, даже и ложку еще не умел в руках держать и не привык смотреть на мир с высоты человеческого роста.

Первое, чему Гаэтано научился в человеческой жизни, это супружеский долг. Их вторую супружескую ночь было слышно на весь постоялый двор, а утром Рафаэлла мало что не светилась от удовольствия. С ведьмой это дело не может не получиться у любого мужчины.

Наверняка его пугала утрата прежней неуязвимости и абсолютное неумение постоять за себя. Пан Кшиштоф Шафранец защитит его от любого врага. Но кто защитит от поноса, от мозолей или даже от холода?

На портрете Рафаэлла вышла писаной красавицей, как в жизни не каждый день выглядит. Гаэтано получился скорее женственным, чем мужественным, но легко узнаваемым. Юношу, похожего на ангела, можно писать как девицу, а девиц маэстро писать умел.

Немцы тоже собирались уезжать из Глубокого следующим утром. Нидерклаузица на Рождество не водили в церковь, а носили на носилках. С Божьей помощью он пошел на поправку, но Симон решил, что не стоит торопиться везти лежачего больного. Лучше провести лишние сутки в тепле и без тряски.

Ласка заглянул поговорить вечером. Рафаэлла предсказуемо поселилась в одной комнате с мужем, а Симон, как лечащий врач, с утра до вечера не отходил от Фредерика. Ночью его сменял специалист по послеоперационному уходу Бонакорси, которого на день закрывали в гробу.

Пациент лежал с полузакрытыми глазами. Спит? Дремлет? Ладно, может алхимик на какие-то вопросы ответит.

— Мне показалось, или вы и правда водите дела с чертями? — спросил Ласка Симона.

— Напрямую нет, — ответил алхимик, — Через посредников бывает.

— Зачем?

— Стоит ступить шаг в колдовской мир, и сразу понимаешь, что ты стал ближе к чертям.

— Да, есть такое, — не смог не согласиться Ласка.

— Дальше очевидно. Если будешь притворяться, что чертей для тебя как бы не существует, долго не проживешь. Встанешь на позицию монахов, которые готовы уничтожить любого чертознатца, долго не проживешь. За монахами стоят силы, которые не намерены защищать людей, лезущих в тонкий мир ради наживы или из жажды познания. А так… Например, пану Твардовскому из Кракова служит черт. Пану захотелось волшебное зеркало из Подземья, чертям туда хода нет. Мы достали зеркало, а Твардовский нам сильно помог в другом деле. Или доктор Иоганн Георг Фауст, известный чертознатец, великий некромант и содомит. Тоже не смог пройти мимо Подземья и кое-кому там задолжал так, что и черт не поможет.

— Понятно, — Ласке идея сотрудничать с чертями через посредников все равно не нравилась, но ни богословских, ни практических аргументов у него не было, поэтому он решил перевести тему.

— Вы всегда возите с собой порошок от колдовского огня и все такое прочее?

— Что-то всегда, что-то по обстоятельствам, — ответил алхимик, — Этот порошок мы с Фьореллой сделали против Элефанта. Когда идешь за огнедышащим конем, надо готовиться гасить колдовское пламя. Испытали на драконе, сработало.

— А если бы колдовское пламя у Ядвиги оказалось другой природы и не погасло?

— Знаешь польскую пословицу «Пан или пропал»?

— Знаю.

— Смелый малый, — прошептал Фредерик, — Весь в отца.

Проснулся и разговаривает. Пошел на поправку?

— Как сердце? — спросил Ласка.

— Стучит. Крови во мне маловато. Своей много вытекло. Хорошо, что вы из печени василисков выжали. Без крови сердце что есть, что нет.

— Слава Богу. А я до сих пор голову ломаю вот над чем. Почему Кощей не попытался убить тебя сразу или вызвать на поединок и убить? Он важная фигура и должен был сидеть на Сейме на последнем заседании перед рождественскими каникулами. Неужели он испугался нашего оружия?

— Мы с Кощеем никогда раньше не встречались, — ответил Фредерик, — Я слышал про него, он, наверное, слышал про меня. Но откуда ему было знать, что рыцарь, который живет между Аугсбургом и Веной, перед Рождеством появится в гостях у Чорторыльского? Кто-то предсказал ему про перстень, и он пришел за перстнем.

— Кощей спрашивал про перстень у меня под Логожеском за три дня до того, как я добрался до Чорторыльского. Но перстня у меня уже не было. Куда потом мог пойти Кощей, чтобы узнать про него?

— Очевидно, что он отправился на закрытие Сейма перед каникулами. Там он снова встретил того предсказателя. Подземный Сейм собирается очень редко и только по очень важному поводу. Туда съезжается весь колдовской мир. Даже те, кто не голосует по делам Меднобородого, приезжают из любопытства. Надо полагать, и первое предсказание про перстень было верным, пусть и недостаточно точным. Это ты увез перстень от султана, и за тобой надо было следить, чтобы прийти к нему.

— Но про тебя ему ничего не предсказали.

— Уверен, что как раз предсказали. И предсказали правильно. Нострадамус не ошибается. Он написал, что я не доживу до Рождества, но тот, кто меня убьет, будет в Аду раньше меня. Так оно и вышло.

— Разве Кощей попадет в ад после смерти? Я правильно понимаю, что он не человек, а души есть только у людей?

— Пророчества обычно оставляют простор для толкований. Кощей, наверное, предположил, что каким-то колдовским образом мой убийца обязательно попадет в Ад, даже если он будет не человеком. За неимением души Кощей бы не стал там вечно мучаться в каком-то кругу. Его бы непременно отправили обратно. Но в Аду нет времени, а Подземье там недолюбливает. Так что он вернулся бы домой лет так через триста, когда его трон уже бы занял кто-то другой и корнями врос на это место.

— Точно? Откуда ты знаешь, что было бы так?

— Может, и не так. Может, черти другую гадость бы придумали. Худшее, что может случиться с высшими сущностями Подземья, это попасть под власть дьявола.

— Вы все настолько верите в пророчества?

— Не каждому пророчеству стоит верить, но Мишель не ошибается. Ранее он предсказал, что Меднобородый погибнет в этом году. Его погубит длинный язык того, кто ездит на огнедышащем коне. Мы думали, что это намек на Кощея с его конем, но скорее это относилось к тебе.

— Я в апреле сказал Станиславу Больцевичу, что надо делать Радуне. А еще Нострадамус говорил мне тогда у вас в Вене, что меня могут поставить в такие условия, чтобы я сам себе отрубил голову. Вроде глупо звучит, но в Крыму так и получилось. Тебе не страшно было узнать от него про свою судьбу?

— Страшно.

Оба немного помолчали.

— Если понадобится еще кровь василисков, — вспоминл Ласка, — То недалеко от Люблина в Подземье живет гном Бернхард, к которому Беренгар-пружинщик на свадьбу ездил. Беренгар выехал на ослах, а приехал на василисках. Может, живые в стойлах стоят, а может гномы их и по частям продадут.

— Спасибо. Отцу поклон передавай. От Армана жди письма. Даст Бог, вылечим.

Утром, когда Ласка вывел коня, чтобы ехать в Волынь, он встретил во дворе готовых к отъезду немцев.

Рафаэлла сама бы не подошла попрощаться. Ее принес на спине Элефант.

— Прощай, говорящий человек, — сказал конь, — Чует мое сердце, с этой красавицей не соскучимся.

— И овес будет? — пошутил Ласка.

— Да какой овес, — отмахнулся конь, — Главное в жизни — кураж, а не сидеть в четырех стенах и по воскресеньям бабку в церковь возить.

— Прощай, — сказала с седла Рафаэлла, намеренно не глядя в глаза.

— Прощай, — ответил Ласка, не стараясь встретиться взглядом.

На том и разъехались. Он немного загрустил и утешился только тем, что не за невестой и ездил. Тем более, не за чужой невестой. Наверное, она права. Как смотреть в глаза прошедшей страсти? Для этого надо быть совсем уж ведьмовой ведьмой, как Оксана.

В Волыни Анджей уже навел порядок в доме Чорторыльского. Точнее, слуги и холопы навели порядок. Разговорчивый Анджей объяснил местным, что душегубы под его, Анджея, мудрым руководством и благодаря его, Анджея, знакомству с немцами победили огромное войско местной нечисти и избавили честной народ от неописуемого количества упырей, русалок и прочих кикимор, заодно и от оборотней.

Крестьяне поначалу отнеслись скептически, но против фактов не попрешь. Тела и остатки тел водяных, леших, упырей и русалок, не убранные со двора, истаяли на солнце. Но не вспыхнули и исчезли, а пролежали достаточно долго, чтобы любопытные успели оценить, с какими силами нечисть атаковала усадьбу. Также и по количеству ведущих к усадьбе следов на снегу, в том числе, больших волчьих, понятно было, что битва выдалась не как баран чихнул.

Те, кому досталось прибираться в неосвященном доме, рассказывали, что внутри творился сущий ад. Раз была битва, то кто-то командовал. Мертвого Атамана слуги видели за день до атаки нечистиков, и все знали, что убил Атамана оборотень. Кшиштоф, как успели увидеть самые смелые, с утра еще стоял перед домом, замороженный в глыбе льда. Пана Люциуса никто из уборщиков не видел ни живого, ни мертвого. Не Богдан же командовал.

Ласку и батюшку с дьячком из Глубокого Анджей принял как дорогих гостей. Ласку поселил в лучшей комнате, а божьи люди разместились у сельского старосты. Батюшка на следующий же день за неимением церкви отслужил службу в доме старосты и отчитал за упокой по длинному списку.

После заката вернулся Чорторыльский. Его, получается, все-таки помариновали в приемной. Могли бы подержать там и дольше, несмотря на то, что долг перед феей он уже оплатил сам. Следом за хозяином зашел сундук, негромко топая ножками. Ласка с Анджеем еще сидели за столом у камина.

— Здравствуй, пан Люциус, — сказал Анджей.

— Анджей? — Люциус не поздоровался, — Где все?

Слуги-то и повара были на месте, а вот шляхтичей за столом не хватало.

— Богдан уехал, остальные на погосте.

— Почему дом засран?

— Что могли, отмыли. Щелкни пальцами, будет как новый.

— Лентяи, пся крев.

Чорторыльский обернулся, глядя вокруг сквозь пальцы.

— Ложечки мои серебряные где? Посуды половины нет. Вино мое вы тут бочками пили? Селедку сожрали! И отряд отборных душегубов как корова языком слизнула. Даже на погосте никого не осталось! Для чего старый Люциус, по-твоему, приказывал вас, дураков, не отпевать и с оружием хоронить?

— Не знал, что пан некромант.

— Он думал, еще научится.

— А ты некромант?

— Не умничай, шут гороховый.

— Нехорошо шляхтича песьей кровью и шутом ругать, — сказал Анджей и не по-доброму прищурился.

— И что ты мне сделаешь?

— Брошу все и уйду в монахи.

— Один хрен, в ад попадешь, — хмыкнул Чорторыльский.

— И в аду буду молитвы петь, чтобы всем чертям вокруг икалось.

— Ну и пошел вон тогда! Москаля с собой забери, видеть его не хочу!

— Вот как? А не пойти ли тебе самому?

— Меня из моего же дома гонишь?

— Дом не твой, а покойного пана. Ты чорт нечистый и лукавый, самозванец в панской шкуре.

— Да? А бумаги на кого?

— Бумаги вспомнил? Я тебе кто, законник? Я, если ты забыл, разбойник и душегуб. Поэтому ты выйди вон, а хочешь дом обратно, бей челом судье, воеводе, каштеляну, да хоть и великому князю. Будешь со мной судиться, я тебя еще побожиться перед судом заставлю, что дом по праву твой.

— Кем ты себя возомнил!

Пан-черт схватился за саблю.

Анджей выстрелил ему в лицо освященными серебряными пулями из двуствольного рейтарского пистолета.

— Это ты кем себя возомнил! — сказал Анджей воющему черту, на котором сразу же проявилось рыло и рога, — Надел жупан, думаешь, пан? Нечисть в шкуре шляхтича никакой не шляхтич.

— Я тебе еще покажу-у-у, — завыл черт, которому, похоже, и правда было больно.

— Покажет он, пся крев, — усмехнулся Анджей и посмотрел на Ласку.

Ласка уже взял со стола кувшин. Покрутил его и плеснул в пана Чорторыльского святой водой. От святой воды пан и вовсе превратился в черта с копытами и хвостом.

— Exortiamus te, kurwa!

Анджей вытащил сзади из-за пояса плеть, на которую по совету Ласки навязал серебряных монеток, и погнал черта куда глаза глядят. Глаза у нечистого после пуль и святой воды глядели плохо. Люциус побился рогами об стены, уронил на себя несколько мечей и плюхнулся в камин.

Сундук спокойно ждал, пока пан покинет помещение. Не его же серебром стегали. Ласка подошел к сундуку, вытащил из рукава скрученный в жгут шелковый пояс, присел и обвязал заднюю ножку.

— Это мне зачем? — спросил сундук.

— Оберег тебе. На счастье, — ответил Ласка.

— Не врешь?

— Вот те крест.

Черт сообразил, что дверь от камина слева, и убежал, оставив после себя черный след на полу. Сундук поспешил за ним.

— Что пан думает делать дальше? — спросил Ласка, когда Анджей вернулся за стол.

— Казну панскую и бумаги по мелким делам Кшиштоф мне передал, а важные бумаги у Люциуса в сундуке остались. Судиться с ним мне не по зубам. Нутром чую, законников позовет. И в сундуке у него найдется сокровищ, чтобы с кем угодно против меня сговориться. Землю я на монастырь перепишу. Пускай черт с попами сутяжничает, эти своего не упустят. Движимое имущество в Полоцке и в Минске распродам, а панская казна, лошади и арсенал мне самому пригодятся.

— Для чего? На службу пойдешь?

— Какую мне, душегубу, службу? Соберу ватагу висельников, выйдем на большую дорогу, да позажигаем напоследок. Душа продана, мимо ада не пролечу. Пусть за мной, как за паном Кшиштофом, сам король гоняется. Пусть мою голову в Кракове на площади рубят. Глядишь, и в аду веселее буду сидеть. Как легендарный грешник, который и самого черта ограбил. Как тебе?

Ласка вздохнул. Вроде и не его дело, будет ли порядок на литовских дорогах. Вроде и не его дело спасать душу разбойнику. По уму, так взять бы саблю, да снести голову Анджею прямо сейчас, не дожидаясь королевского палача. Как батюшка дома говорил, за каждого разбойника добру молодцу один грех спишется.

С другой стороны, сев за стол и преломив хлеб, голову рубить? Может, оно и по уму, но как-то не по совести.

— Ты душу выкупить не хочешь? — спросил Ласка.

— Это как? К Люциусу на поклон идти, будь он неладен?

— При тебе ведь черти говорили, что души не им самим в кошель складываются, а договор заключается при их посредничестве с самим дьяволом?

— Допустим. Дьявол меня тем более не примет. Что я могу ему предложить? Другие души? Да пошел он!

— Не только души, — Ласку озарило интересной идеей, — В Подземье чертям хода нет, а диковины оттуда им бывают нужны. Пану Твардовскому из Кракова служит черт, а волшебное зеркало у пана из Подземья. Почему бы тому же Шарому или другому черту не рассчитаться твоим договором на душу за какую-нибудь колдовскую диковину? Разбойничьих душ, знаешь, в Аду полно, а диковины из Подземья — штучные.

— Снова черту за душу служить? Обманет же лукавый.

— Пойди к Нидерклаузицу. Он не обманет. У них есть счетная книга, в которой записаны обязательства дворян Подземья друг перед другом и перед прочими сущностями. И немцы эти обязательства умеют по кругу списывать. У Нидерклаузица на носу война за корону для Ядвиги, он как раз много верных людей потерял, а за тебя пан Кшиштоф слово замолвит. Хотел ватагу набрать кого не жалко, так набери для немца.

— Ик! Анджей даже немного протрезвел, — Где они? Догнать успею?

— Вчера утром выехали на Минск из Глубокого. Везут раненого, поедут медленно. Верхом одвуконь до Минска догонишь.

Утром Анджей сорвался за немцами. А к вечеру следующего дня вернулся Вольф. Оборотень увел стаю обратно к замку под Браславом и там присвоил все лавры за победу над местной нечистью и нечистью Подземья. Пришлось малость погрызться, но отбился и набрал большой авторитет среди остзейских вервольфов, Благодаря сердцам ведьм или сердцу принца Ахупора, он в обращенном виде стал сильнее, чем привык быть. Но исключительно в обращенном виде. В человеческой ипостаси так и выглядел лет на сорок, и старая одежда нигде не жала.