Похождения Рокамболя

ПРОЛОГ
I.

Был 1812 год.

Великая армия отступала, оставляя за собой Москву, пылающий Кремль и половину своих войск, погибших в ледяных волнах Березины. Шел снег… На всем видимом пространстве была только белая земля да серое небо.

По необозримым пустынным равнинам тащились остатки гордых легионов, последовавших за новым цезарем па завоевание всего мира, которых не могла одолеть вся соединившаяся вместе Европа и побежденных единственным неприятелем, принудившим их к отступлению - северною стужей.

Здесь кучка закоченевших на седлах кавалеристов боролась с отчаянной энергией против клонившего их смертельного сна. Там несколько пехотинцев, окружив издохшую лошадь, разрубали ее на части, а стая прожорливых воронов оспаривала у них добычу.

Дальше кто-нибудь из беглецов ложился с упорством безумия на снег и засыпал с полной уверенностью, что уже больше не проснется. По временам раздавались отдаленные выстрелы: это гремели русские пушки, и тогда, движимые инстинктом самосохранения, отсталые снова пускались в путь.

Три кавалериста приютились на опушке леса около горевшего костра из набранного хвороста, очищенного ими с большим трудом от толстого слоя оледенелого снега.

Кавалеристы и лошади окружали костер; люди сидели на корточках или скрестив ноги, а лошади стояли, понурив головы.

Первый из этих трех всадников, в изодранном мундире, с уцелевшими еще на нем полковничьими эполетами, был человек лет тридцати пяти, высокого роста, с мужественным, благо- годным лицом и голубыми глазами, светившимися добротой и вместе с тем отвагой.

Одна рука у него была на перевязи, а голова обмотана окровавленными бинтами. Русская пуля раздробила ему локоть, а сабельный удар раскроил лоб от одного виска до другого.

Второй, судя по лохмотьям его мундира, был, должно быть, капитан; но в то время не было ни полковников, ни капитанов, ни солдат.

Великая армия была в настоящее время просто жалким сборищем оборванцев, бежавших скорее от русских морозов, чем от преследовавших их донских казаков.

Капитан был также молодой человек с низким лбом и смуглым цветом лица, с подвижным нерешительным взглядом; по его черным волосам было видно, что он уроженец юга, а по тягучей речи и живости жестов легко было узнать одного из итальянцев, наводнявших во времена первой империи ряды французской армии.

Ему посчастливилось более, чем его начальнику; он не был ранен и поэтому легче переносил ужасный смертельный холод, гнавший на юг отважные легионы нового цезаря.

Наконец, третий был простой гусарский солдат, мужественное лицо которого принимало грозное выражение, когда до них долетал издали грохот русских пушек, и становилось вдруг грустным и ласковым, когда взгляд его останавливался на израненном молодом начальнике.

День подходил к концу, наступала ночь и белая земля начинала уже сливаться в вечернем сумраке с серым небом.

- Мы проведем ночь здесь, Филипонэ? - спросил полковник капитана. - Я очень устал и ослабел, - прибавил он, - и у меня страшно разболелась рука.

- Господин полковник, - воскликнул гусар Бастиен раньше, чем итальянец успел ответить, - нужно ехать дальше, иначе холод убьет вас!

Полковник посмотрел поочередно на солдата и на капитана.

- Вы полагаете? - сказал он.

- Да, да! - повторил гусар с живостью вполне убежденного человека.

Итальянец-капитан, казалось, что-то обдумывал.

- А вы что скажете, Филипонэ? - спросил полковник.

- Бастиен прав, - отвечал капитан, - нужно садиться на лошадей и ехать как можно дальше. Здесь мы кончим тем, что заснем, а пока мы спим, костер погаснет, и тогда уже ни один из нас не проснется… Да вот послушайте сами… русские уже приближаются… Я слышу их пушки.

- О, проклятие! - воскликнул глухим голосом полковник, - кто мог бы подумать, что мы будем когда-нибудь вынуждены бежать от горстки казаков!.. О, холод… холод!.. Какой страшный и ожесточенный враг!.. Боже мой! Если бы только не было так холодно!..

И, нагнувшись к костру, полковник старался отогреть свои окоченевшие члены.

- Гром и молния! - проворчал гусар Бастиен, - никогда я не подумал бы, что мой полковник, настоящий лев… не выдержит этого проклятого ветра, который свищет по замерзшему снегу.

Солдат шептал эти слова про себя, не спуская в то же время с полковника взгляда, исполненного любви и уважения.

На посиневшем лице раненого отражалось жестокое страдание; он дрожал всем телом и, казалось, вся жизнь его сосредоточилась в глазах, сохранивших свое нежное и гордое выражение.

- Ну, что ж, поедемте, если уж вы этого желаете, - проговорил он, - только дайте мне погреться еще минутку. О, какой ужасный холод! Никогда еще, кажется, я не страдал так сильно… И кроме того мне хочется спать… Господи! Если бы можно было уснуть хоть на час… только на один час!

Итальянец-капитан и гусар переглянулись между собой.

- Если он заснет, - прошептал Филипопэ, нам ни за не разбудить его и не посадить на лошадь.

- В таком случае, - отвечал Бастиен на ухо капитану, я понесу его сонного на руках, силы у меня достаточно, а чтобы спасти полковника… я превращусь в геркулеса.

Закинув назад голову, капитан прислушивался к доносившемуся издали шуму.

- Русские должны быть за три лье с лишком отсюда, зал он наконец, - ночь уже наступает, и они наверно сделают привал, не дойдя до нас. Если полковнику хочется спать, так пусть его заснет, а мы посидим около него.

Услышав эти слова, полковник протянул итальянцу руку.

- Спасибо, Филипонэ, - сказал он, - спасибо, старый друг; какой ты добрый и мужественный, ты вот не боишься этого проклятого северного ветра. Ох, этот холод!

- Но ведь я не ранен, - возразил итальянец, - так что же мудреного, если я страдаю меньше вас?

- Друг мой, - продолжал полковник, между тем как гусар подбрасывал в костер хворост и сухие ветки, - мне тридцать пять лет. Поступив шестнадцати лет на службу, я был в тридцать полковником, это доказывает тебе мою храбрость и выносливость. А теперь вся моя энергия, мужество и даже равнодушие к бесчисленным лишениям нашего благородного, но сурового ремесла, все это сокрушено смертельным врагом, называющимся Севером. Мне холодно!.. Понимаешь ли ты это?

«В Италии я пролежал тринадцать часов на поле битвы под грудой трупов: голова в крови, а ноги в грязи. В Испании, при осаде Сарагоссы, я шел на приступ с двумя пулями в груди; при Ваграме я пробыл до вечера на лошади, несмотря на то, что ударом штыка мне проткнули насквозь бедро. А теперь я только тело без души, почти мертвец… трус, бегущий от презираемого врага!.. от казаков! И все это только потому, что мне холодно!..»

- Полно, Арман, не падай духом! Не вечно же мы будем в России. Вот вернемся в наш теплый климат, будем опять видеть солнце и тогда львы выйдут из оцепенения…

Полковник Арман де Кергац грустно покачал головой.

- Нет, - сказал он, - не видать мне больше ни солнца, ни Франции… Еще несколько часов такого ужасного мороза, и я умру!

- Арман! Господин полковник! - воскликнули в один голос капитан и гусар.

- Я умираю от холода,- прошептал полковник с печальной улыбкой,- от холода и сна.

Голова его начинала склоняться на грудь, и мало-помалу им овладевало непреодолимое оцепенение, от которого погибло столько благородных людей во время этого печального бегства из России. Полковник сделал над собой громадное усилие и сказал, порывисто откинувшись назад:

- Нет, нет, нельзя еще засыпать, нужно подумать об оставшихся там. - И он устремил свой взгляд по направлению к Франции.

- Друзья мои, - продолжал он, обращаясь к преданному солдату и к капитану, - оба вы без сомнения переживете меня и сохраните намять обо мне. Выслушайте же мою последнюю волю: я поручаю вам мою жену и моего ребенка.

И снова, протянув руку Филипонэ, он продолжал:

- Я оставил там, в нашей милой Франции, девятнадцатилетнюю жену и новорожденного ребенка. Жена будет, может быть, скоро вдовой, а ребенок осиротеет.

- Арман! Арман! - сказал капитан, - не говори таких вещей, ты будешь жив!»

- О, мне самому хочется еще пожить! - воскликнул он, - пожить, чтобы вновь увидеть их обоих!

Взор полковника при этих словах засветился надеждой и горячей любовью.

- Но, продолжал он с грустной улыбкой, - я могу ведь умереть, и тогда вдове и сироте нужны будут покровители.

- О, полковник! - воскликнул Бастиен, - вы знаете, что если бы с вами случилось несчастье, ваш гусар отдаст всю свою жизнь до последней капли крови за вашу жену и вашего ребенка.

- Спасибо! сказал полковник, - я надеюсь на тебя.

Потом он взглянул на итальянца и прибавил:

- А ты что скажешь, мой старый товарищ, мой брат и друг?..

Капитан вздрогнул, и на лице его промелькнула тень. Казалось, что последние слова полковника вызвали у него какие-то далекие воспоминания.

- Ты только что это сказал, Арман, - отвечал он, - я твой товарищ, твой друг и брат!

- Ну, так если я умру, ты будешь опорой моей жене и отцом моему ребенку.

Лицо капитана вспыхнуло, но полковник не заметил этого и продолжал:

- Я знаю, что ты любил Елену, и мы предоставили ей выбор между нами. Я был счастливее тебя; сердце ее избрало меня, и я благодарен тебе за то, что ты перенес эту жертву и остался другом бывшего соперника…

Капитан опустил глаза. Яркий румянец его лица сменился матовой бледностью, и если бы полковник был в спокойном состоянии и не чувствовал физических и. нравственных страданий, он понял бы, что в терзавшемся воспоминаниями сердце, итальянца происходит жестокая борьба.

- Если я умру, - продолжал полковник, - ты женишься на ней… Вот, возьми… С этими словами от расстегнул мундир и подал Филипонэ запечатанный конверт.

- Это мое завещание, - сказал он, - я написал его под влиянием какого-то странного предчувствия еще в самом начале нашего несчастного похода. Этим завещанием, друг мой, я отдаю тебе половину моего состояния, если ты женишься на моей вдове…

Побледневшее лицо капитана сделалось багровым, нервная дрожь потрясала все его тело, и он протянул к завещанию судорожно дрожавшую руку.

- Будь покоен, Арман, - проговорил он глухим голосом, - в случае несчастья с тобой, я исполню твою волю. Но ты не умрешь и увидишь свою Елену, к которой я не чувствую теперь ничего, - кроме искренней и Почтительной дружбы…

- Я замерзаю, - повторил полковник тоном человека, уверенного в своей близкой смерти.

- Голова его склонилась на грудь, и сон овладевал им с неотразимым упорством.

- Дадим ему поспать несколько часов, а сами постережем, - сказал капитан Бастиену.

- Чертовский ветер, - пробормотал с гневом Бастиен, помогая итальянцу уложить полковника около костра и покрыть его уцелевшими лохмотьями одежды и одеял.

Через пять минут Арман де Кергац спал крепким сном.

Бастиен не спускал с него ласкового взгляда преданного пса, беспрестанно подбрасывая в костер хворост и наблюдая, чтобы ни одна искра или горячий уголь не отскочили на его уснувшего начальника.

Капитан же сидел опершись головой на руки; глаза его были опущены в землю, а в голове вертелись тысячи смутных мыслей.

Человек этот, в дружбу которого полковник слепо верил, имел все пороки, свойственные вырождающимся народам. Алчный и злопамятный, он был со всеми вкрадчив и уступчив. Выслужившись из рядовых, он сумел сойтись с богатыми и титулованными офицерами французской армии и, не имея ни гроша за душой, приобрести товарищей миллионеров.

Филипонэ достиг капитанского чина во время войны, когда смерть косила офицеров, и благодаря скорее обстоятельствам, чем личной храбрости. Он участвовал во многих сражениях, но ни разу не отличился каким-нибудь подвигом. Может быть он и не был трусом, но не обладал и отважной смелостью.

Филипонэ и полковник Арман были уже пятнадцать лет друзьями. Три года тому назад, будучи оба капитанами, они познакомились в Париже с Еленой Дюран, дочерью поставщика армии, прелестною молодою девушкой, и оба влюбились в нее. Елена выбрала полковника.

С этого дня Филипонэ затаил в себе страшную, беспощадную ненависть к своему другу, на которую способно только сердце южанина, ненависть, сдержанную и безмолвную, скрывавшуюся под личиной дружбы, но которая должна была разразиться при первом удобном случае. Много раз он прицеливался в дыму сражений в полковника, но каждый раз колебался, придумывая более жестокое мщение, чем такое убийство.

Итальянец дождался наконец этой мести и хладнокровно обдумывал ее в то время, как полковник спал под внимательным надзором Бастиена.

- Глупец! - подумал Филипонэ, бросая время от времени мрачный взгляд на уснувшего офицера, - глупец! Он отдает мне, бедняку, свои деньги и жену, которая меня отвергла… Трудно было бы, красноречивее произнести свой смертный приговор.

Взгляд капитана остановился на минуту на Бастиене.

Этот человек стесняет меня, -думал он, -тем хуже для него!

Филипонэ встал и подошел к своей лошади.

- Что вы делаете, капитан? - спросил гусар.

- Хочу осмотреть свои пистолеты.

- А! - сказал Бастиен.

- С этим чертовским снегом, - продолжал спокойно капитан, - нет ничего удивительного, если замки отсырели… а в случае нападения казаков…

С этими словами Филипонэ вытащил из чушки один пистолет и небрежно взвел курок.

Бастиен смотрел на него спокойно, без всякого недоверия.

- Порох сух, кремень в хорошем состоянии. Теперь посмотрим другой.

Он взял другой пистолет и также внимательно осмотрел его.

- А знаешь, - сказал он вдруг, взглянув на гусара, - я когда-то владел с удивительным искусством этим оружием.

- Очень может быть, капитан.

- На дуэли, - спокойно продолжал Филипонэ, - я целился на расстоянии тридцати шагов в сердце противника и всегда убивал его.

- А! - рассеянно прошептал Бастиен, всецело поглощенный своими обязанностями ночного сторожа.

- Лучше того, - продолжал капитан, - я несколько раз держал пари, что прострелю правый или левый глаз, своему противнику н всегда попадал в цель. Но видишь ли, Бастиен, лучше всего метить в сердце: тут мгновенная смерть.

И капитан опустил дуло пистолета.

- Что вы делаете? - вскричал Бастиен, отскочив назад.

- Целю в сердце, - холодно отвечал Филипонэ и, прицелившись в солдата, прибавил, - я не хочу тебя напрасно мучить. Ты меня стеснял, мой милый, тем хуже для тебя.

В темноте сверкнул огонь, раздался выстрел, вслед за ним болезненный крик, и гусар упал навзничь.

Этот выстрел и крик мгновенно пробудили полковника от его летаргического сна и он приподнялся, думая, что напали русские.

Но Филипонэ, взяв другой пистолет, уперся ему в грудь коленом и грубо повалил его на землю. Пораженный этим неожиданным нападением, полковник увидел над собою искаженное, насмешливое лицо своего врага, оживленное зверской улыбкой, и с быстротою молнии понял всю низость, всю безграничную подлость человека, в которого он верил.

- А! - издевался итальянец, - ты был настолько глуп, полковник Арман де Кергац, что верил дружбе человека, у которого отнял любимую им женщину, настолько глуп, что вообразил себе, будто этот человек простит тебя когда-нибудь! Твоя глупость дошла до того, что ты составил духовное завещание, умоляя этого любезного друга жениться на твоей вдове и принять половину твоего состояния!.. А затем спокойно заснул с надеждой проснуться, увидеть лучшие дни и соединиться с женой и ребенком, предметами твоей пламенной любви!.. Трижды дурак!.. Так нет же, ты не увидишь их больше и сейчас уснешь навсегда, мой милейший друг.

Капитан приставил дуло своего пистолета ко лбу Армана де Кергац. Тот под влиянием чувства самосохранения пытался освободиться от противника и столкнуть давившее его колено. Но Филипонэ еще крепче прижал его к земле, сказав:

Это бесполезно, полковник, вы должны остаться здесь.

- Подлец! - прошептал Арман де Кергац, с презрением во взгляде.

- Будь покоен, - насмешливо продолжал Филипонэ, - воля твоя будет исполнена: я женюсь на твоей вдове, буду носить по тебе траур и вечно оплакивать тебя. Я умею соблюдать приличия.

Пистолет коснулся лба полковника, прижатого к земле коленом итальянца, и Филипонэ выстрелил так же хладнокровно, как он стрелял пред тем в преданного гусара.

Пуля раздробила череп полковника Армана де Кергац, и окровавленный мозг брызнул на руки убийцы.

Тут же, в луже крови, лежал Бастиен и только один Бoг был свидетелем этого преступления.