Похождения Рокамболя

III.

Граф Филипонэ вернулся с охоты и сошел с лошади на двор Керлована минут двадцать тому назад.

Прислуга замка состояла из десяти человек, в числе которых был один берейтор и два псаря. Трое, последних жили на дворе, занимаясь конюшнями и псарней; остальные были рассеяны по замку.

Поэтому граф поднялся по главной лестнице, никого не встретив, и вошел в длинную галерею, окружавшую весь первый этаж, из которой был вход в комнаты и выход на площадку.

Площадка эта была любимым местом прогулки итальянца.

Он приходил сюда обыкновенно после завтрака или обеда выкурить сигару и взглянуть на море.

Стеклянная дверь, ведущая на площадку, была отворена; Филипонэ машинально вошел в нее.

Было уже почти темно. На горизонте виднелся еще последний отблеск сумерек, отделявший волны океана от облаков. Шум моря, плескавшегося о подножие утеса, доносился до площадки глухим ропотом.

Сделав несколько шагов, граф споткнулся. Под ноги ему попал, какой-то предмет, издавший при этом прикосновении сухой звук. Это была деревянная лошадка, с которой играл ребенок.

Пройдя еще немного, он увидел при замирающем вечернем свете ребенка, сидевшего неподвижно в уголке у перил площадки.

Арману надоело играть с лошадкой. Он сел на минуту отдохнуть, но вскоре им овладел внезапный детский сон, и теперь он крепко спал. Увидев ребенка, граф остановился, как вкопанный.

Он целый день охотился, а одиночество дурной советник для тех, кого мучают преступные мысли.

Филипонэ проездил пять -шесть часов по просекам обширных, пустынных и безмолвных лесов Бретани; охота была неудачна, он перестал слышать лай своих собак и, погрузившись мало-помалу в смутные думы, опустил повод на шею лошади.

Тогда-то к нему вернулась упорная мысль, не дававшая ему покоя с самого начала беременности жены;

Маленькому Арману исполнится в один прекрасный день 21 год, и все огромное состояние его отца перейдет к нему. Если же он умрет, наследство после него перейдет к матери, а ей наследует мой ребенок.

И итальянец опять увлекся гнусной мечтой о смерти ребенка. И вот по возвращении с охоты первый предмет, попавшийся ему на глаза, был этот самый мальчик, уснувший в уединенном месте, вдали от людских глаз и в тот ночной час, когда мысль о преступлении легче всего зреет в презренной душе

Граф не разбудил мальчика, а облокотился на перила площадки и накопил голову.

Bнизу на сто слишком сажен, клокотали волны с белыми гребнями, которые могли легко заменить могилу.

Филипонэ обернулся и окинул быстрым взглядом площадку. 0на была пуста и начала уже покрываться ночным мраком.

Громкий голос моря, казалось, говорил ему: «Море не возвращает своей добычи».

В голове этого человека мелькнула адская мысль, а в сердце его явился страшный соблазн.

- Могло ведь случиться, - прошептал он, - что ребенок, желав посмотреть на море, взлез на перила; могло также быть, что он, усевшись на них, заснул, как это случилось на площадке… Во сне он потерял равновесие…

По бледным губам итальянца скользнула зловещая улыбка.

- И тогда, - добавил он, - у моего собственного ребенка не будет брата, а мне не придется отдавать опекунских отчетов.

При последних словах граф снова наклонился к морю. Волны глухо бушевали и как бы говорили ему: «Отдай нам ребенка, который тебя стесняет; мы сбережем его и оденем в красивый саван из зеленых морских трав».

Он снова бросил, вокруг себя испытующий быстрый взгляд преступника, боящегося, что за ним следят. Безмолвие, мрак и уединение говорили ему: «Никто не увидит тебя, никто никогда не засвидетельствует перед людским судом, что ты убил бедного ребенка!»

У графа закружилась голова, и он перестал колебаться.

Сделав еще один шаг, он взял спящего ребенка на руки и бросил беззащитное создание через перила.

Глухой шум, раздавшийся две секунды спустя, дал ему знать, что океан принял и поглотил свою добычу. Ребенок даже не вскрикнул. Филипонэ неподвижно простоял несколько минут, трясясь точно в лихорадке на месте, где он совершил преступление; йотом негодяю сделалось страшно, и он хотел бежать, но вскоре к нему возвратилось хладнокровие, свойственное великим преступникам, и он понял, что бегством только выдаст себя. Нетвердою еще походкой, но уже со спокойным лицом, тихо ступая, он сошел с площадки и направился в комнату жены, звеня шпорами и стуча каблуками своих толстых сапог по каменным плитам галереи.