Похождения Рокамболя

XXII. ГЕРТРУДА.

По-настоящему это было скорее жилье для мастерового; но Жанна, поставив туда остатки своей мебели, понемногу распроданной после смерти полковника, придала комнате внешность почти роскошную. В гостиной стояла бархатная мебель, покрытая серыми чехлами; немного полинялый и истертый ковер скрывал красный кирпич; на окнах висели шелковые занавеси.

На средине стоял красного дерева геридон, на котором лежало несколько книг, альбом и коробочка с конфетами; в углу виднелась этажерка с нотами, но фортепьяно исчезло. Жанна вынуждена была продать его за долги, которые она сделала во время болезни матери, и надеялась взять напрокат другое, когда Вишня доставит ей работу.

Спальня молодой девушки была синего дама. У изголовья кровати висело большое Распятие слоновой кости; по сторонам его - освященная верба и крест Почетного Легиона, принадлежавший ее отцу.

Все это было просто, изящно и удивительно опрятно; лучше этого невозможно было скрыть крайнюю недостаточность средств.

Гертруда, женщина полная и еще бодрая, несмотря на свои пятьдесят лет, каждый день с самого утра принималась за работу: скоблила, чистила, стирала пыль, приготовляла завтрак для своей милой хозяйки, потом заботливо чинила белье и, окончив все это, входила на цыпочках в спальню Жанны.

Жанна вставала поздно; это была единственная привычка, которую она сохранила от своего прежнего довольства.

Однако же на другой день после того, как молодая девушка была в Бельвиле и возвратилась оттуда под руку с Арманом де Кергац, Гертруда не успела еще встать, как уже увидела Жанну совсем одетою.

- Господи Иисусе! - вскрикнула старуха, - что с вами, барышня, что вы встали так рано?

- Я рано проснулась, моя добрая Гертруда, и мне не хотелось больше спать.

- Как встали, когда еще спальня ваша не топлена… Какая неосторожность!

- Мне не было холодно, - сказала Жанна, улыбаясь.

- У вас и без того насморк, но зачем же вы меня не разбудили?

- Успокойся; насморк мой прошел, а так как отстать от дурной привычки никогда не поздно, то я и намерена теперь вставать очень рано.

- Вам вставать рано? Господи!.. это зачем?

- А, это большой секрет, и я открою его тебе, моя добрая Гертруда, если ты обещаешь не ворчать на меня.

- Господи Иисусе! Как вы можете, барышня, говорить таким образом? - проговорила старуха, почтительно поцеловав руку Жанны, - разве я могу ворчать на вас?

- Значит, ты не рассердишься, если я скажу тебе что то, очень для тебя странное? - спросила молодая девушка ласковым голосом.

Гертруда уставила на свою хозяйку преданный, нежный взгляд, каким смотрит верный пес на своего господина.

- Я нахожу, моя добрая Гертруда, - продолжала Жанна, - что ты трудишься уже чересчур много; день у тебя проходит за нашим маленьким хозяйством, а вечером ты еще работаешь, чтобы добыть денег.

- Это доставляет мне так много удовольствия, - отвечала старуха, которая действительно каждый вечер до полуночи сидела за шитьем, чтобы заработать семьдесят пять сантимов на этом неблагодарном труде. - Да к тому же работа - моя жизнь, я бы скучала, ничего не делая.

- Я того же мнения, - перебила Жанна лукаво, - и мне тоже очень скучно без работы, моя добрая Гертруда.

- Вы не созданы для работы, барышня! - вскричала старуха с жаром, - Этого не бывает и быть не может. К тому же, если вы хотите позаняться, так у вас есть ящик с красками, книги, ваше…

Гертруда остановилась в смущении, она вспомнила, что фортепьяно было продано.

- Я ходила вчера к Вишне, - сказала Жанна серьезно, - она обещала достать мне работу.

- Господи Иисусе! - вскричала Гертруда с негодованием, - вам работать, барышня, вам добывать себе кусок хлеба, пока я жива? О!.. никогда, никогда…

- Вот, - сказала Жанна печально, - ты обещалась не бранить меня и не держишь своего слова.

- Правда, правда, барышня, - проговорила сконфуженная старуха, - но однако ж…

- Моя добрая Гертруда, - ласково сказала Жанна, - ты не захочешь мешать мне немножко развлечься, а работа будет для меня истинным развлечением, клянусь тебе в том. Ты знаешь, ч что я вышиваю очень хорошо, Вишня доставит мне вышивки… Полно, это уже решено…

- Но, - возразила было Гертруда.

- Не хочу ничего слушать: если ты еще будешь ворчать, я рассержусь. - И Жанна поцеловала в лоб старуху, которой вся жизнь была поэмой преданности и самоотречения. Гертруда преклонила голову и отерла слезу.

- Боже мой! - прошептала она, - отчего не уделишь ты моему ангельчику немного того счастья, какое даешь другим! Все-таки, зачем же вам вставать так рано, барышня? - прибавила она громко.

- Во-первых, чтобы привыкнуть, а потом, чтобы идти к Вишне.

Жанна проворно оделась в свое черное траурное платье, которое делало ее столь прекрасной, и ушла к Вишне.

Было восемь часов.

От улицы Мелэ было недалеко до улицы Тампль, и Жанна через десять минут была уже у Вишни. Это происходило за два дня до того рокового вечера, когда бедная девушка, обманутая письмом сестры, попала в руки Бопрео. Вишня сидела за работой, распевая, как птичка, и мечтая о своем близком счастье.

- Уже? - проговорила она, увидав входящую Жанну.

- Вы ведь знаете, моя добрая Вишня, - отвечала она, - что вчера мы условились идти сегодня утром в магазин вышивок.

- Да, да, и я совсем готова. Только мне бы не хотелось, чтобы вас видели, милая барышня; вы подождете меня на улице, в некотором отдалении, не правда ли?

- Но я не стыжусь работать, - сказала Жанна, - труд благородное дело.

- Нужды нет! Я все-таки не желаю этого, - ответила Вишня с лукавым упрямством избалованного ребенка.

Молодые девушки отправились, и час спустя Жанна воротилась домой торжествующая, с маленьким свертком канвы.

- Наконец-то я буду работать и облегчу мою старую Гертруду, - говорила она про себя.

На площадке четвертого этажа она увидела привратника, раскрывавшего окна и двери квартиры, которую за несколько минут перед тем нанял Бастиен.

Привратник почтительно поклонился Жанне и сказал ей:

- У вас будет сосед, барышня.

- А! - проговорила Жанна равнодушно.

- Старичок с орденской ленточкой, должно быть, отставной офицер, - продолжал болтливый привратник.

Жанна вздрогнула.

- Офицер? - повторила она, думая о своем отце.

- Да-с. Он переедет сегодня утром.

Жанна вошла в свою квартиру задумчивая; новый жилец не занимал ее больше. Другое чувство преобладало в ней без ее ведома. Хотя она и сказала Гертруде, что встала так рано только для того, чтобы отвыкнуть от дурной привычки, но на самом деле Жанна не спала всю ночь, и мы постараемся объяснить эту бессонницу.

Жанне было двадцать лет; душа у нее была пылкая, верующая, суждение - здравое и уже зрелое. Юность ее протекла подле матери, единственного существа, на котором сосредоточивалась вся ее привязанность. После смерти матери часть этой привязанности перешла на Гертруду, которую ее благородная душа ставила даже выше своего звания; но тогда в сердце молодой девушки образовался роковой пробел, неизбежный в девственной юной душе. Однажды бедная сиротка проснулась с мыслью, что около нее осталось только одно существо, которое она любила; но и это существо смерть, быть может, скоро похитит, и тогда она останется одинокою в этом мире, как в обширной пустыне; и ничья дружеская рука не пожмет ее руки, ничье сердце не будет сочувствовать ее сердцу. Тогда Жанне пришло, в голову, что, быть может, есть на свете добрый, и честный человек, изъятый от корыстных расчетов нашего века, и благородное сердце которого, встретив на пути своем девушку чистую и прекрасную, с любящею и преданною душой, может обрадоваться ее бедности и требовать только беспредельной любви взамен его руки и имени. И Жанна вздрогнула при этой мысли; она мечтала об этом покровителе, которого пошлет ей Провидение, и в своей строгой набожности, поклялась посвятить ему свою жизнь, окружив его всею нежностью своего сердца. Мысль эта до такой степени овладела воображением молодой девушки, что она начала жить надеждою на будущее.

Эта бедная, разбитая горем сиротка, сохранившая чистоту души на краю зияющей пропасти, начала, наконец, надеяться на солнечный луч безоблачного неба, на жизнь тихую и счастливую семейной радостью.

А надежда поддерживает и живит; Жанна глубоко веровала в Бога, отца сирых, и терпеливо ждала незнакомца, которому отдаст свое сердце.

Накануне того дня, душа ее встрепенулась магнетическим ощущением; перед ней на один час предстал человек, затронувший безмолвную до сих пор струну, которая звучит любовью в сердце молодой девушки.

Жанна увидела Армана, Армана, прекрасного, как Божий день, с кроткой благородной наружностью, изящными манерами. Руки его были белы и тонки, как у аристократки, голос звучал какою-то чудною, таинственною гармонией.

Она провела с ним только несколько минут, обменявшись только немногими словами, а между тем воротилась домой задумчивая, не спала целую ночь и образ графа де Кергац все время мелькал перед нею во мраке. Настало утро, а Жанна не смыкала еще глаз. Но, однако, с помощью холодного рассудка, который всегда берет верх даже над самыми лихорадочными галлюцинациями бессонной ночи, Жанна принялась размышлять: она вспомнила о своем отце дворянине, о его благородном имени, которого не должна унижать; она спрашивала себя, имела ли право протянуть руку человеку хотя честному и уважаемому, но отделенному от нее целой бездной сословного различия…

Все, что было аристократического в крови текущей в ее жилах, взбунтовалось тогда против ее сердца; но потом в душу опять прокрался романтизм: соображая благородство обхождения и белизну рук, ей припомнились сказочные вельможи в рубищах и смутное предчувствие подсказало ей, что Арман был не тем, кем хотел казаться.

Все эти мечты, весь этот лепет сердца, все эти предположения молодого поэтического воображения, овладели мало-помалу рассудком Жанны де Бальдер; она находилась под их влиянием каждую минуту: и выхода из дома, и работая, и рассеянно отвечая на вопросы Гертруды. Из этой мечтательности вывел молодую девушку шум на площадке и в соседней квартире, куда новый жилец перевозил свою движимость.

Квартира Жанны отделялась от нанятой Бастиеном только заколоченной дверью, которая соединяла прежде обе квартиры, и, следовательно, Жанна невольно слышала разговор Бастиена с привратником.

- У вас очень много мебели, - говорил привратник, - вам некуда будет поместить этот большой шкаф и фортепьяно.

- Я не могу однако расстаться с моей мебелью.

- Вы бы могли продать фортепьяно, если вы не музыкант.

- Продать мое фортепьяно! - вскричал Бастиен с притворным волнением, которое обмануло Жанну, - фортепьяно моей бедной дочери! О, я никогда… я скорее выброшу все за окно, чем продам его…

Жанна встрепенулась, подумав, что этот старый воин, вероятно оплакивал свое единственное дитя, и почувствовала внезапную симпатию к этому отцу, у которого не было больше дочери.

Уступив движению христианского любопытства, она подошла на цыпочках к заколоченной двери и приложила глаз к замочной скважине. Таким образом она могла видеть своего нового соседа. Его военный сюртук, благородное лицо и седые волосы напомнили Жанне ее отца; а печальное выражение и взволнованный голос старика-служаки окончательно снискали ему расположение сиротки.

- О, нет! - продолжал Бастиен, - я вовсе не желаю продавать ни шкафа, ни фортепьяно; у меня есть загородная дача, куда я велю отвезти шкаф, но она нанята до апреля, а до тех пор нет ли у вас в доме свободной комнатки; хоть на чердаке?

- Ничего нет, сударь, - отвечал привратник, наверное, подкупленный Бастиеном, - но может быть, это можно будет устроить.

- Каким образом?

- Если кто-нибудь из жильцов возьмет ваше фортепьяно на несколько дней.

Бастиен вскрикнул от радости.

- На этой же площадке, - продолжал привратник, - живет одна барышня, очень добрая и услужливая, я думаю, у нее в гостиной найдется место.

- Ах! - проговорил Бастиен, - если бы она могла подержать мое фортепьяно несколько времени, какую услугу оказала бы она мне!

Сердце Жанны билось от волнения; она забыла мгновенно об Армане.

- Послушайте, - продолжал Бастиен, возвышая голос, как будто старался быть услышанным, - я старый дурак солдат и никогда не умел владеть ничем другим, кроме кавалерийской сабли, но ангел, которого я оплакиваю, заставил меня полюбить музыку… и когда я слышу теперь какой-нибудь немецкий вальс, что бывало она мне играла, меня одолевают слезы, я плачу, как ребенок, это меня облегчает.

- Я позвоню к мамзель де Бальдер,- сказал привратник,- спрошу, не пожелает ли она взять ваше фортепьяно. Она едва ли не музыкантша.

Сердце Жанны сильно стучало.

- Девица де Бальдер! - отрывисто перебил Бастиен, услыхав легкий шум в комнате молодой девушки и уверившись, что его слышат, - да я, кажется, знал одного офицера этого имени,

- Отец этой барышни был действительно полковник, как мне говорили.

- Он был -убит под Константиной, не так ли?

- Кажется.

- Ну, так скажите же этой барышне, что если она захочет взять мое фортепьяно, так этим она окажет великую услугу старому приятелю ее отца.

Глаза Жанны наполнились слезами; ей казалось, что Бог посылает ей друга.

Минуту спустя, привратник позвонил к ней,- и молодая девушка сама отперла ему, так как. Гертруды не было дома.

Чувство очень понятной стыдливости помешало ей сказать, что она слышала все; когда привратник объяснил ей причину своего прихода, она с удовольствием согласилась исполнить просьбу Бастиена.

- Капитан Бастиен, - сказал привратник, пока носильщики устанавливали фортепьяно в гостиной, - сегодня же придет благодарить вас, барышня. - И он удалился.

Оставшись одна, молодая девушка воротилась к замочной скважине; Бастиен вбивал гвозди и развешивал картины.

Носильщики, ушли.

Вспомнив слова старика о немецких вальсах, Жанна открыла фортепьяно и начала играть «Dernieree Pensee» Вебера, этот последний гимн, лебединую песнь великого маэстро, так рано похищенного смертью.

С полными слез глазами, Жанна извлекла из инструмента эти печальные звуки, а когда она кончила и снова подошла к замочной скважине, Бастиен сидел, опершись головою на руки, и казалось погружен был в воспоминания о прошлом. Разумеется, он не оплакивал воображаемой дочери, но сердце его трепетало от волнения, и он шептал про себя:

- Боже мой! я солгал, но если у меня никогда не было дочери, так есть человек, которого я люблю, как сына; сердце его страдает, и ты должен дать ему долю радости в этом мире. Боже мой! устрой, чтобы человек этот был счастлив, и чтобы его полюбила эта благородная девушка!

Устроив квартиру, Бастиену больше нечего было делать на улице Мелэ, не получив приказаний и инструкций Армана; он встал, взял свою шляпу, запер дверь и ушел.

Жанна слышала, как он медленно спускался с лестницы.

Выйдя на улицу, он сел в наемный кабриолет и отправился в отель де Кергац.

На повороте на улицу Па-де-ла-Мюль, мимо него промчался щегольской тильбюри, запряженный английской лошадью, которою правил молодой человек; подле него сидел, скрестив руки, грум.

Бастиен успел взглянуть на лошадь, экипаж и молодого человека; при виде последнего, он вздрогнул и заглушил крик изумления.

- Боже мой! - проговорил он. - Боже мой, это Андреа! Андреа с черною бородой и черными волосами. Сто су, - сказал он с живостью кучеру, - луидор, два луидора, если хочешь, но только не теряй из глаз этого тильбюри и следуй за ним!

- Ого! - отвечал кучер, - барин, вероятно, русский князь, и если заплатит так хорошо, у моей старой лошади будут крылья вместо ног!

И он изо всей силы стегнул кнутом свою клячу.

Лошаденка помчалась, как стрела, в погоню за блестящим тильбюри с кровным рысаком.