Польские новеллисты

ЯНУШ КРАСИНСКИЙ Кукан

Еще раз мелькнул между домами пролет железнодорожного виадука, и они вышли на улицу, идущую прямо к набережной. Здесь уже не было ни развалившихся одноэтажных домишек, ни сиротливо торчащих труб. Дорога была покрыта асфальтом, а современные особняки с плоскими крышами — свежей, светлой штукатуркой. И только вогнутый портал прямоугольного, как фабричный цех, костела выделялся своей кирпичной кладкой.

— А ведерко забыли? — потянул Болек отца за широкий рукав куртки.

Отец остановился, ощупал мешок с рыбацкими принадлежностями.

— Кто должен думать о ведерке? — обрушился он на Болека. — Спрашивал ведь: все взял? Теперь тебе стукнуло, вот и беги сам…

— Тятенька, вы так заморочили мне голову червяками… — оправдывался мальчуган.

Старик высморкался, затыкая большим пальцем сначала одну, потом другую ноздрю. Болек носком ботинка почесал зудящую лодыжку.

— Тятенька, подержите, — мальчуган сунул отцу удочки, — я мигом…

Старик машинально взял удочки, а мальчик опрометью бросился назад. У дороги путь ему преградили три грузовика со светлым, как южное солнце, песком.

— Болек, — вдруг закричал отец, махая удочками, — не бегай, сплетем кукан!

Мальчуган взмахнул грязными руками и крикнул что-то, чего старик не расслышал. Пропустив грузовики, он выскочил на мостовую.

— Болек, — рассердился старик, — вернись, олух!

Болек остановился посреди улицы, еще раз попытался объяснить что-то руками, но, подгоняемый гневом отца, послушно вернулся.

— Ты думаешь, что я сам буду разматывать леску? — сказал старик, выгребая из кармана остатки засохших с прошлой недели червей и крошки хлеба, — На, неси.

Болек взял удочки.

— Сплетем кукан, — решил отец и выбросил собравшийся в кармане мусор.

— Сплетем, батя.

На бульваре они прошли мимо драги, намывающей горы мокрого песка, вдоль ряда угольных вагонов и осторожно скользнули по откосу на берег, усыпанный битым кирпичом, ржавыми моткамп колючей проволоки и дырявыми кастрюлями с хищно разинутыми ртами. Молча разложили снастп. Болек собрал удочки и размотал леску. Отец насадил на крючок розового червя. Одпой рукой он взял удочку, другой — свинцовое грузило и натянул голубоватую нить. Бамбуковый конец согнулся упругой дугой. Старик присел, будто притаился, и выпустил грузило. Всплеснула вода, и леска быстро погрузилась в темнозеленую глубину. Он несколько раз проделывал это, пока не убедился, что наживка упала в назначенное место. Уже сорок лет рыбачил он на Висле и знал, куда нужно забрасывать. Укрепив камнями обе донки, старик вынул из мешка сапожный шпагат.

— Сплетем кукан, — сказал он, протягивая Болеку конец шпагата.

Они отмотали от клубка добрых четыре метра. Скрутили, старательно натягивая, чтобы не было узлов. Скрученный шпагат свернулся, как живой. Отец расправил его и снова дал конец сыну. Они еще раз скрутили его.

— Тятенька, вы говорили — настоящий рыбак не разрывает рыбе рот.

— О своем заботься, — рассердился старик и легонько хлестнул мальчугана шнурком по лицу.

Болек потер желтоватую щеку. Отец поплевал на ладонь, протянул через нее кукан и украдкой взглянул на мальчугана.

«В меня пошел, — думал он всякий раз, глядя на сына, — хлипкий только и желтушный какой-то, зато не рябой».

Старик вытащил из жестяной банки проволоку и отломил от нее два небольших кусочка. Один заострил на камне, потом тщательно закрепил их на концах шпагата.

— Не кукан — игрушка, — похвастался старик. Говорил он это неуверенно: видно, замечание сына не давало ему покоя.

— Мигом подохнут, — изрек Болек с миной знатока.

— Дурень, пока сидят в воде — будут как в аквариуме.

— Головы-то на шнурке, — не унимался мальчуган.

Отец взял банку с червями, отвернул крышку, отыскал самого жирного и насадил его с толстого конца на крючок.

В свободной куртке, сгорбленный, с вздувшимися на коленях штанинами, он напоминал сапожника, продевающего бечеву в ушко иголки. Червяк сжался и от боли сам влез на крючок. Старик поправил его, чтобы прикрыть поводок до лески, поплевал — на счастье — и взмахнул удочкой. Течение в этом месте было едва заметное, вода крутилась, образуя тоненькие воронки, которые втягивали тяжелевший поплавок. Болек вскочил на огромный камень, до половины скрытый водой, и пытался короткой удочкой забросить поплавок на середину реки.

Первой попалась уклейка. Она подошла робко и, прежде чем утопить поплавок, долго подталкивала наживку. Видя, что червяк спокойно плавает, она жадно схватила его и сделала двойное сальто. В этот момент последовал рывок, она почувствовала острую боль, что-то маленькое, необыкновенно твердое, сильное начало раздирать ей рот.

Отец схватил танцующую леску и подтянул к себе. Шершавой рукой он взял прохладное тельце и, сжав его, успокоил судороги. Из раскрытого от боли и ужаса рта он ловко извлек крючок, отложил удочку и полоз в карман за куканом. Нащупав заостренный конец, старик оглянулся на сына.

Болек соскочил с камня.

— Чего сюда лезешь?

Так уж повелось — осматривать первую рыбу, и Болек смело приблизился к отцу.

— Уклейка? — спросил он.

— Щука, — нехотя процедил старик, надавливая рыбу у головы, чтобы открыла жабры. В другой руке он держал наготове проволочную иглу.

— Большая? — мальчуган с любопытством заглядывал через руку.

— Мелочь, — ответил старик, укрывая рыбу в ладони, — даже проволока не пролазит.

— Почему, тятенька, не выбросите?

Старик повернулся к сыну спиной, размахнулся и бросил трепещущую рыбку.

— Есс!.. Не такая уж она маленькая! — воскликнул Болек и с сожалением посмотрел вслед летящей рыбке.

К вечеру кукан оброс рыбой. Голова к голове на метровом шнурке плавали в мелкой воде проворные уклейки, шельмоватые пескари, темно-зеленые сазаны и плоские плотвички. Когда из-за туч показывалось солнце и вода озарялась блеском, кукан напоминал разорванный венок из серебристых листьев. Рыбы стояли на месте со спокойной отрешенностью, убежденные, что никакое движение не поможет вытащить кукан изо рта. Было их около сорока: мелких и покрупнее, пойманных на бурого ручейника и мучного червя, на навозную муху без крыльев и на крохи несъеденной булки. Кукан натягивался, дрожа и трепеща от страха, и по нему скользила очередная рыбеха. В воде она пыталась вытащить сапожный шпагат и укрыться между камнями, но после нескольких тщетных попыток отдавала себя в руки обтекающему течению.

Такого улова Болек не помнил. Рыба просто лезла на крючок. Он часто спрыгивал с камня, чтобы нанизать очередную штуку, и сталкивался с отцом возле кукана.

— Как грибы после дождя, — заметил Болек, поспешно нанизывая толстого пескаря.

Старик не отвечал. Мальчуган с радостью поглядывал на венок из живой рыбы. «Придется перебросить через плечо», — прикинул он в уме. Мысль о возвращении с рыбалки приводила его в восторг. На улице обязательно встретятся ребята: Стефек, Франек, Зигмунт, а может, и Петрек-хромой, который пренебрежительно говорит о рыбе, будто это почтовые голуби. Наверно, увидят его издали и закричат: «Болек, покажи, что поймал!» «Лягушку да дохлого кота», — ответит он и повернется к ним спиной. Болек попробовал поднять кукан — он был чертовски тяжелый.

На бульваре показались два парня с короткими самодельными удочками.

— Как там рыбка, стрижет?

Отец нехотя оглянулся, вытащил удочку, поправил червя.

— Как паршивый цирюльник.

Двое наверху засмеялись, подмигнули друг другу и спустились вниз.

— А ну, попробуем.

Парии были белобрысые, лет по двадцати и походили на братьев. Они забросили удочки и, наблюдая за поплавками, обменялись философскими замечаниями.

— Рыба, понимаешь, как деньги, — сказал паренек похудее, с серебряным зубом, — сегодня ее много, а завтра…

— Не скажи, денег на улице вагон и маленькая тележка, только брать их надо уметь, а рыба…

— Рыбу главное подсечь, как фраера, которого пощипать стоит. Это еще не все, важно держать его за грудки, чтобы не прыснул, пока не выдоишь до конца. Правильно говорю? — обратился он к Болеку.

— Ага, — согласился Болек. Ему понравилось, что взрослые парни спрашивают его мнение.

— Выйдет из тебя человек, — заметил парень потолще, понимающе подмигивая, — Знаешь, где раки зимуют? Много поймал?

— Вагон и маленькую тележку.

Болек соскочил с камня, чтобы похвалиться.

— Это мы вместе, а этого сазана — вон какой — я поймал.

— Я сразу сказал — толк из него выйдет, — надменно заметил Серебряный Зуб. — Как тебя зовут?

— Болек.

— Ты оставишь рыбу в покое? — рассердился отец.

— Ничего с ней не сделается. Сейчас опущу.

— Не парень — пострел, — заметил Серебряный Зуб, обращаясь к старику, и влез со своей удочкой-коротышкой между Болеком и отцом.

— Здесь, наверно, лучше берет?

— Везде берет, — ответил старик, начиная сердиться. Ему пришлось отодвинуться шага на три в сторону, чтобы не спутать лески.

Первую рыбу Зуб бросил приятелю на берег, усыпанный камнями и обломками кирпича.

— Вацусь, возьми на привязь!

Вацусь отложил удочку, отыскал облепленную песком плотвичку. Присел на корточки спиной к рыбакам и нанизал рыбу на кукан. Некоторое время рыбачили молча.

Солнце спустилось до самой листвы тополей и, как огромный жук, потерявший скорость, упало за варшавские крыши. Ветер, который утих было перед заходом, снова зарябил воду и натянул лески. По железнодорожному мосту прогромыхала электричка.

— Эй ты, старик, тяни, клюет! — завопил Зуб, стараясь отцепить крючок своей удочки от донки, трепещущей под живой тяжестью.

— Черт тебя сюда принес, — буркнул старик, подскакивая к удочке. Он выдернул ее из песка и осторожно потянул кверху.

— Рыбу ловить всем дозволено, место не купленное, — парировал Зуб и отошел на шаг, чтобы не мешать старику тащить рыбу спутавшимися лесками. Шагая, он столкнул камень, которым был придавлен кукан.

За грузилом всплеснул толстый бьющийся сазан. Отец подтаскивал осторожно. Когда до берега оставалось совсем немного, сазан изловчился, метнулся в сторону и сорвался с крючка.

— А, чтоб тебя… — выругался отец, и было непонятно, относилось ли это к рыбе или к Зубу. — Распутывай теперь леску, — добавил он со злостью.

— Сорвался?!

Болек был уже рядом.

— Такой сазан был! — сокрушался отец. — А ты что, другого места не мог найти со своей хворостиной?

— Не таких фраеров, как вы, на эту хворостину ловил, — огрызнулся Зуб. — Эй, Болек, распутай лески!

Они по очереди старались распутать удочки. Отец выходил из себя: Зуб ни за что не соглашался разорвать лески. Старик с ненавистью посматривал то на Зуба, то на его приятеля, который норовил концом удилища подтянуть что-то к берегу. «Комбинаторы», — думал он про себя. И уж очень ему хотелось одного из них протянуть удилищем по спине.

Когда Зуб сдвинул камень, венок из рыб дрогнул, ощутив слабину кукана. Еще дважды заостренный конец проволоки цеплялся за кирпичи — об этом давала знать боль, раздирающая рот, — пока течение не втянуло кукан в воду. Связка рыб, почувствовавших свободу, распласталась в широкую гирлянду и медленно поплыла по течению. Теперь рыбы могли выбрать более удобное положение. Даже плывущие кверху брюхом делали усилие перевернуться набок. Плотва, пойманная последней, еще раз попыталась вырваться и вытолкнуть кукан. Преодолевая боль, она скользнула по шнурку к проволочному упору и уткнулась в него. Течение сильнее подхватило связку, вода становилась все прохладнее и чище.

Приятель Зуба разулся и вошел по колено в воду. Жиденькая удочка гнулась под тяжестью кукана, венок из рыб продолжал плыть. Дно в этом месте круто обрывалось, песок убегал из-под ног. Подводные рифы из обломков кирпичей, камней и битой посуды ранили босые ноги.

— Болек, где рыба, ирод?

Мальчуган с тревогой посмотрел вдоль берега.

— Уплыла!

Старик одним взмахом разорвал спутавшиеся лески. Вацусь уже карабкался по откосу. Заметив преследователей, он хотел было побежать, но споткнулся и скатился вниз.

— Давай рыбу и проваливай! — гневно крикнул старик подымающемуся с земли парню.

— Какую рыбу? Кайтусь, ты слышал? — выкрикпвал приятель Зуба с наигранным возмущением, — Старик хочет отобрать у нас рыбу!

— Я говорил, что он фраер, — сказал Зуб, подходя в развалочку со стороны бульвара. — Стереги, Вацусь, рыбу, наше никто у нас не отымет.

Вацусь поднялся, сделал несколько шагов по откосу вверх и потянул за собой рыбу, облепленную песком, смешанным с кирпичной и угольной пылью.

— Тятя, отберите у него! — чуть не плача, закричал Болек.

Старик бросился вслед за Вацусем.

— Пусти, гад, а то утоплю, как котенка!

— Вацусь, он посягает на твою жизнь, — возмутился Зуб. — Позвать милицию?

Вацусь отыскал несколько уступов и, размахивая связкой, ринулся кверху. Но Болек опередил его, ловко вскарабкался по откосу и что было силы ухватился за кукан.

— Тятя! — взвизгнул Болек в отчаянии, когда приятель Зуба пнул его в колено, но кукан из рук не выпустил.

Началась возня.

Вацусь растерялся и начал поливать Болека бранью. Несколько рыб соскользнуло со шпагата. Подбежал старик и сильной костистой рукой потянул кукан к себе. Рыбы с разорванными ртами рассыпались по земле, как сорванные ладонью листья ракиты. Все трое остановились, с трудом переводя дыхание.

— Оставь им это, — сказал с бульвара Зуб. — Пусть паше пропадет.

Вацусь ждал с минуту, готовый продолжить схватку.

— На, повесься, — бросил он Болеку в лицо пустой кукан и медленно полез по склону на бульвар.

— Пойдем на канал, — предложил Зуб, — там лучше рыба берет.

— Не везет нам сегодня, — ответил запыхавшийся Вацусь.

— Я же говорил — рыба, как деньги, сегодня…

Они пошли, помахивая короткими удочками. Старик поднял небольшую плотвичку и обтер о штаны. Рыба разинула наполовину разорванный рот, запачканный скупой рыбьей кровью.

— Сукины сыны, — сказал он.

Болек отыскал своего сазана, обмыл в реке и пытался приладить к его туловищу голову, держащуюся на одной жилке.

— Боже мой, какие рыбы, — тихо причитал он, обдумывая, как их собрать.

Палочкой приподнял правую неразорванную жабру сазана и понял, что сазана ему не собрать.

— Болек, покажи, что поймал.

Болек оглянулся. На бульваре стоял Петрек-хромой с огромной удочкой.

Болек выбросил мертвого сазана в реку.

— Мелочь всякая, коту на закуску! — И добавил, обращаясь к отцу: — Темнеет, тятя, домой пора.

— Сукины сыны, — повторил старик и, запинаясь о кирпичи и камни, пошел собирать удочки.