Послание смерти

17. Воспоминания

Он занял свое место в кресле, с кошачьей легкостью передвигаясь в темноте. На секунду прикрыл глаза, глубоко вдохнул, чувствуя себя пресытившимся, состоявшимся. Он наслаждался этими мгновениями полного и абсолютного удовлетворения, которое наступало сразу после того, как он забирал очередную жизнь.

Он не спеша сложил веревку и опустил ее в карман. Потом открыл глаза и посмотрел на Кэтрин.

Женщина все еще сидела на полу под подоконником, рыдая и обнимая колени. Он видел не ее саму, а отражение в зеркале, висевшем на противоположной стене. Все ее тело вздымалось, сцепленные руки, прижатые к груди, тряслись. Она забилась в угол и выглядела такой маленькой и хрупкой. От ее прежней самонадеянности не осталось и следа.

— Шлюха, — прошептал он. — Это тебе урок. Делай выводы.

Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Во тьме, за опущенными веками, начали возникать образы — вначале размытые, будто клочки серых облаков на фоне черного неба. Потом они обрели четкость и сложились, словно бесчисленные фрагменты эфемерного пазла, в сцену, которой ему не забыть никогда.

Он увидел, как его мать стоит на коленях голая посреди спальни, напротив нее — мужчина, который тянет ее за волосы, ритмично раскачивает бедрами и постанывает. Он вспомнил маленького мальчика, решившего, что маму убивают, и убежавшего в страхе.

Он зажмурил глаза, отгоняя этот образ, и прокрутил воспоминания на несколько месяцев вперед. Это был обычный для того времени день. Он возвращался из школы, стараясь идти как можно медленней. Мальчик не торопился домой — там его не ожидало ничего хорошего. Он долго рассматривал зелень на соседской лужайке, побегал с пасторским псом, пока старая дворняга, выбившись из сил, не удалилась отдохнуть под большой магнолией.

Урчание в животе напоминало, что он не ел со вчерашнего дня. Никто больше не заворачивал ему завтраки, да и денег на обеды у его отца не было. Но мальчик храбрился, голодая день за днем.

Он сделал небольшой крюк и зашел к миссис Кингстон. У нее всегда было что-нибудь вкусненькое, и она угощала его, не задавая лишних вопросов. Она не требовала многого взамен. Разве что помыть руки перед едой и потом сполоснуть тарелку.

Не увидев машины миссис Кингстон на подъездной дорожке, мальчик вдруг загрустил, будто потерял друга. Но все равно постучал в дверь и подождал. Никто ему не открыл. Смирившись, еле передвигая ноги, он добрел до дома.

Отец был там. Ничего не изменилось: он выглядел все так же, делал то же самое, был одет в грязную майку и трусы, в руках держал все ту же недопитую бутылку. Хотя, наверное, бутылка была другая, потому что емкости с алкоголем отец опустошал быстро. Всякий раз, когда мальчику приходилось выносить мусор, стеклотара красноречиво звенела в мешке.

Отец едва замечал присутствие сына. Когда тот, бросив рюкзак около входной двери, направился к холодильнику, он продолжал сидеть, молча уставившись в пустоту. Мальчик открыл холодильник и, глянув внутрь, закрыл дверцу. Сгорбившись и повесив голову, он побрел в глубь дома.

Когда он проходил мимо отца, тот схватил его за руку.

— Эй, малец, — хрипло произнес мужчина, дохнув перегаром, плотной завесой окружившим его, — есть хочешь?

Переминаясь с одной тощей ноги на другую, мальчишка попытался высвободиться из рук папаши.

— Пап, еды нет.

— Осталось немного сыра, сынок. Ты ведь любишь сыр. — Мужчина глотнул из бутылки и закашлялся.

— Он плохо пахнет, — ответил мальчик, наконец вырвавшись на свободу. Он тут же отступил назад на два шага, стараясь отдалиться от отца. — На нем зеленые пятна, и он воняет.

Отец помолчал, по-прежнему таращась в пространство. Время от времени он прикладывался к бурбону, поднося бутылку ко рту быстрым круговым движением.

— Это все шлюха виновата, сынок, ты ведь знаешь?

Мальчик посмотрел на отца и обвел взглядом некогда красивую, а ныне грязную, заваленную мусором комнату, погруженную в полумрак, так как жалюзи больше никто не поднимал. Отец почти перестал двигаться после той грозовой ночи. Что-то умерло в нем, когда он пытался убить свою неверную жену.

— Вот что шлюха может сделать с тобой, сынок, — неожиданно произнес отец громким гневным голосом. — Она может превратить тебя в убийцу. Она погубит тебя, отберет у тебя жизнь и вырвет сердце. — Он смотрел на сына воспаленными слезящимися глазами.

Мальчик некоторое время тоже смотрел на отца, потом отвел взгляд. В животе урчало все громче, и он решил засесть в кустах и подождать возвращения миссис Кингстон. Ему не придется долго терпеть: в таком состоянии отец обычно выпивал еще немного, плакал и отключался.

— Она превратит тебя в ходячего мертвеца, — еще какое-то время продолжал ныть отец. — Да, сэр, в ходячего мертвеца. — Он отпил еще бурбона. — И даже не ходячего… а сидячего, ждущего смерти, погубленного шлюхой.

Мальчик испугался. Неужели отец и вправду умирает? Наверное, надо куда-нибудь позвонить? Их учили в школе, что, если кто-то попадет в беду, надо набрать 911. Но он не мог. Он видел по телевизору, что случается с детьми, у которых нет обоих родителей. Пусть у него и неважнецкий старик, но его заберут, если сын позвонит в полицию. Они ведь всегда забирают пьяниц. А так у мальчика хотя бы есть дом. И может, отец не умрет. Может, это он просто так говорит.

— Шлюхи, — пробубнил отец и, сплюнув на грязный ковер, опять приложился к бутылке. — Ты скоро и сам это узнаешь, сынок, потому что ты — шлюхин сын, и тебе суждено повторить все мои ошибки, — шмыгнув, он вытер нос ладонью. — Вот увидишь, все, до последней. Однажды ты вернешься домой и увидишь, как твоя сучка сосет чей-то толстый член в твоей собственной спальне, вот что случится.

— Что такое толстый член, папа?

Комната погрузилась в тишину, такую же вязкую, как вонючая духота, от которой кожа покрывалась капельками пота. Мальчик из любопытства подождал ответа, но потом отвлекся и, отвернувшись, предался мечтам об угощениях миссис Кингстон — омлетах, печеньях и молоке.

Отец провел рукой по сальным редеющим волосам.

— Скоро ты сам все узнаешь, парень. Это то, что любят сосать шлюхи.

Мальчик еще некоторое время покрутился, ничего не понимая и сгорая от желания вырваться из дома и оказаться подальше от неизбывной печали своего отца. Тот свернулся на диване, что было верным признаком того, что он вот-вот забудется. Ждать оставалось считаные минуты.

— Ты увидишь… — бормотал он. — Только не будь идиотом вроде меня. Ты увидишь, как они перешептываются, чистят перышки, хихикают и стреляют глазами в разные стороны. Замирают, как только ты направляешься к двери, потому что готовятся перемыть тебе косточки. Выдирают волосы, намазываются, красят ногти…

Отец задохнулся и закашлялся, отчего его лицо побагровело. Затем, прочистив горло, сплюнул на пол.

— Когда твоя шлюха начнет чистить перышки, не будь дураком, сын, это она не для тебя делает… Это для другого парня. Эх, я любил каждый волосок на ее теле… Я любил, как она выглядела по утрам — мятая, потная, без краски, с длинными спутанными волосами и… Боже милосердный, я так больше не могу.

По впалым щекам отца покатились слезы, и он поплыл. Бутылка выпала из его руки, и мальчик, едва успев подхватить почти опустевшую посудину, чтобы не скатилась с дивана, осторожно поставил ее на журнальный столик, стараясь не потревожить отключившегося отца. Подождал, пока тот заснет по-настоящему, получив временную передышку от страшной боли, нанесенной шлюхой.

Картины незабытого прошлого постепенно рассеялись, оставив после себя лишь тьму, и образовавшийся вакуум вытянул его в реальность. Мужчина заметил, что вертит в руках веревку, наматывая ее на кулаки и растягивая в стороны, словно проверяя себя на готовность. Он аккуратно свернул веревку и убрал ее в карман. Затем поднялся и принялся наблюдать за Кэтрин.

Та перестала рыдать. Она все еще сидела на полу, прижав колени к груди и закрыв глаза. В этой позе она не напоминала ему тот образ, который он искал, образ, преследовавший его во снах и превращавший их в необузданные кошмары, выжигающие душу.

Он постучал по стеклу и включил громкую связь.

— Разденься догола! — рявкнул он.

Кэтрин от испуга вскочила. Секунду она стояла, уставившись в темное окно, и на лице у нее отражался неприкрытый ужас. Потом узница повернулась боком и начала расстегивать пуговички на белой шелковой блузке. Одну за другой. А слезы капали и пачкали тонкую материю.

И вдруг она замерла. Пальцы, державшие последнюю, еще не расстегнутую пуговицу, слегка дрожали. И так же медленно, одну за другой, Кэтрин застегнула все пуговицы под его испепеляющим взглядом. Она стерла со щек слезы и со стальной решимостью посмотрела в окно.

— Да пошел ты, мудак!