Поздняя греческая проза

Аппиан был родом александриец, он переселился в Рим и достиг высоких административных постов. В "Римской истории", сохранившейся лишь частично, он открыто восхваляет могущество Рима.

XV, 5-30 [Проскрипции триумвиров]

5. Триумвиры[174] наметили тех, кого собирались убить: сначала — слишком могущественных и потому подозрительных, затем каждый своих врагов, потом один другому стал предавать на смерть собственных друзей и родственников. Так было не только в те дни, но и позже; ведь они вносили в свой список имя за именем: кого по ненависти, кого — просто по неприязни, кого за дружбу с врагами или за вражду с друзьями, или за большое богатство. Для войны им нужно было много денег: дань с Азии продолжала поступать Бруту и Кассию[175], кроме того, им платили подати цари и сатрапы, триумвиры же испытывали нужду, так как Европа, особенно Италия, была разорена войнами и поборами. Поэтому они постепенно обложили тягчайшей данью и простой народ и даже женщин и, наконец, ввели налоги с продажи и отдачи в аренду. Кое-кто был внесен в список за красоту своей виллы или городского дома. Сенаторов, приговоренных к смерти с конфискацией имущества, оказалось около трехсот, а тате называемых всадников[176] — до двух тысяч. Среди них были братья и дяди триумвиров, а также некоторые из их легатов, которые чем-либо оскорбили начальников или других легатов.

6. Большинство из этих лиц триумвиры намеревались проскрибировать[177] по возвращении с совещания в Рим. Двенадцать же (или, как передают другие, семнадцать) самых влиятельных,, среди которых был и Цицерон, триумвиры считали нужным умертвить раньше других, сразу же подослав к ним убийц. Четверо были тотчас зарезаны на пиру или на улице. Пока разыскивали остальных и обшаривали храмы и дома, всю ночь не прекращалось смятение, крики, вопли и топот, словно город захватили враги. И так как узнали, что происходят аресты, а до тех пор еще никто .ничего не слышал о проскрипционных списках, то каждый считал, что именно его ищут рыскающие кругом люди. Поэтому одни, впав в отчаяние, намеревались поджечь свои собственные дома, другие — даже общественные здания, безрассудно стремясь совершить что-нибудь ужасное, прежде чем погибнуть. И возможно, так бы оно и случилось, если бы консул Педий, разъезжая вместе с глашатаями, не обнадежил их, что они точнее узнают, в чем дело, если дождутся утра. И вот, на рассвете, вопреки намерению триумвиров, Педий объявил проскрипцию семнадцати лиц, якобы единственных виновных во внутренних бедах и единственных осужденных. Остальным же он от лица государства обещал безопасность, так как не знал еще о решении триумвиров. Сам же Педий умер следующей ночью от чрезмерного утомления.

7. В продолжение трех дней триумвиры, один за другим — Цезарь, Антоний и Лепид — вступили в город, каждый со своей преторианской когортой[178] и одним легионом. С их приходом в самых важных местах города появилось множество вооруженных людей и военных знамен. И немедленно было созвано собрание, которое кольцом окружили солдаты, и трибун Публий Титий внес законопроект об избрании новых должностных лиц; было предложено для устроения государственных дел вручить власть на пять лет триумвирам с консульской властью: Лепиду, Антонию и Цезарю (по-гречески их можно было бы назвать гармостами; это имя лакедемоняне давали тем, кто был поставлен управлять покоренными народами). Не было назначено ни времени для обсуждения закона, ни дня голосования — закон был проведен немедленно. Ночью во многих местах были выставлены списки других ста тридцати проскрибированных — в дополнение к прежним семнадцати, — а немного позже — ста пятидесяти новых. И все время дополнительно вносились имена тех, кто уже был осужден или убит по ошибке, чтобы создать видимость, будто они понесли справедливую кару. Было постановлено, чтобы головы всех убитых за определенное вознаграждение приносили к триумвирам: свободным обещали в награду деньги, а рабам — свободу и деньги. Далее всех обязали открывать свои жилища для обыска. Равную вину с проскрибированными должен был нести тот, кто примет и спрячет их или не откроет свой дом для обыска. Каждому желающему донести на подобных людей было назначено такое же вознаграждение.

8. Указ о проскрипциях звучал так: "Марк Лепид, Марк Антоний, Октавий Цезарь, избранные для устроения и приведения в порядок государственных дел, заявляют следующее:

Если бы бесчестные люди не дошли до пределов вероломства, и после того, как им было оказано сострадание, не стали врагами своих благодетелей, а затем и злоумышленниками; если бы они не убили Гая Цезаря, который, одолев их силой оружия, милостиво пощадил, сделал своими друзьями, отличил должностями, почестями и подарками, то и мы не были бы вынуждены так сурово обойтись с теми, кто оскорбил нас и объявил врагами отечества. Теперь же по тем козням, которые они против нас строили и по тому, что случилось с Гаем Цезарем, мы видим, что их порочность нельзя укротить человеколюбием; поэтому мы предпочитаем опередить врагов, нежели самим пострадать. Итак, пусть никто не сочтет наши действия несправедливыми, жестокими или неоправданными и пусть вспомнит, что пришлось претерпеть Гаю и нам самим. Цезаря, императора[179], великого понтифика[180], победителя и покорителя наиболее опасных для римлян народов, того, кто первым из смертных проник за Геркулесовы столпы в море, по которому никто еще не плавал, кто открыл неизвестные римлянам земли, они убили. Убили в священном месте, в самом сенате, на глазах у богов, нанеся ему двадцать три раны; убили те люди, которых он победил на войне, но пощадил, а иных вписал в завещание и сделал своими наследниками. Остальные вместо наказания запятнанных преступлением людей назначили их на высшие государственные должности и поручили управление провинциями; пользуясь этим, они разграбили государственную казну и на эти деньги собирают против нас войско и просят поддержки у варваров, вечных врагов нашего государства. Находящиеся под властью римского народа города, отказавшие им в повиновении, они сожгли, сровняли с землей и разрушили, или же, в иных случаях, устрашили и повели против родины и против нас.

9. Некоторых из них мы уже наказали; скоро вы увидите, что при содействии богов и остальные понесут кару. После важнейших дел, которые мы совершили или должны осуществить в Иберии, Кельтике и у себя на родине, остается еще одно, а именно — поход против находящихся за морем убийц Гая Цезаря. Начиная войну за пределами Италии ради вас, мы решили, что ни вы, ни мы не будем чувствовать себя в безопасности, если за спиной останутся другие враги; они произведут нападение, воспользовавшись нашим отсутствием, и вообще будут выжидать счастливого для себя оборота дел. В то же время, раз нависла опасность, не следует больше медлить, а нужно разом всех уничтожить: ведь они сами начали против нас войну, объявив врагами отечества и нас и наших солдат.

10. Они намеревались погубить вместе с нами бесчисленное множество граждан, пренебрегая и гневом богов, и ненавистью смертных. Большинству людей мы не причиним страданий, мы не объявим врагами тех, кто был с нами в разногласии или злоумышлял против нас; не будем обращать внимания на богатства, зажиточность или почет; и мы не покараем так много людей, как в недавнее время — другой диктатор, который спас государство во время гражданской войны и которого вы за его удачные действия назвали Счастливым[181]. В то же время неизбежно, чтобы у трех человек было больше врагов, чем у одного. Мы накажем только самых злых преступников, и сделаем мы это скорее ради вас, чем ради себя. Вы оказались в самой гуще борьбы, и вам неизбежно придется претерпеть немалые страдания. Но необходимо также дать какое-то удовлетворение войску, оскорбленному и разгневанному, да к тому же объявленному неприятельским нашими общими врагами. Хотя мы могли сразу арестовать тех, кого нужно, мы предпочитаем проскрибировать их, а не схватить неожиданно. Это делается ради вас, чтобы разъяренные солдаты не чинили насилия над невинными; зная поименно виновных, они, повинуясь приказу, не тронут остальных.

11. Итак, в добрый час! Никого из внесенных в этот список пусть никто у себя не принимает, не скрывает, не отсылает в другое место и не позволяет никому из них соблазнить себя деньгами. Всякого уличенного в том, что он спас проскрибированного, оказал ему содействие или был посвящен в его дела, мы, не принимая во внимание никаких оправданий, беспощадно внесем в список осужденных. И пусть головы убитых приносят к нам: за каждую голову свободный получит двадцать пять тысяч аттических драхм, раб — свободу и десять тысяч аттических драхм, а также права гражданства, принадлежавшие его господину. Такая же награда будет и доносчикам, а имя получившего награду мы не будем записывать, чтобы оно осталось в неизвестности".

Таков изданный триумвирами указ о проскрипциях, переведенный с латинского языка на греческий.

12. Первым, чьи приговоры были приведены в исполнение, был Лепид, а первым из приговоренных — брат Лепида Павел; вторым за Лепидом был Антоний, а вторым из осужденных — дядя Антония Луций; они первыми объявили триумвиров врагами отечества. Третьим и четвертым были родственники тех, кто был избран в консулы на следующий год — брат Планка Плотий и тесть Азиния Квинт (их имена были внесены в другой список). Эти лица были осуждены на смерть раньше других не столько по причине их влиятельности, сколько для того, чтобы внушить всем ужас и отчаяние, чтобы никто не надеялся на возможность кого-либо спасти. Среди проскрибированных был Тораний, как передают некоторые, опекун Цезаря. Одновременно с обнародованием проскрипционных списков были расставлены караулы у городских ворот и подле всех прочих выходов из города, а также подле гаваней, прудов, болот и других подозрительных мест, где можно было тайно ускользнуть или укрыться. Центурионы получили приказ обшарить окрестные поля. Все это было осуществлено в один и тот же час

13. И вот сразу в Риме и по всей Италии, в зависимости от того, где кого застигли, начались внезапные аресты и разного рода убийства; причем убитым отрубали головы, чтобы, представив их, получить вознаграждение; началось постыдное бегство людей, раньше известных, а теперь впавших в ничтожество. Одни спускались в колодцы, другие — в клоаку с нечистотами, третьи забивались в дымовые трубы или сидели, скорчившись, под грудами черепицы. Ведь некоторые не менее, чем убийц, боялись своих жен и детей, недоброжелательно к ним относившихся, другие — вольноотпущенников и рабов, кредиторы — должников, соседи — соседей, зарившихся на их поместья. Всяческая неприязнь, которая раньше была скрытой, теперь внезапно вырвалась наружу. Жалким образом изменилось положение людей высшего сословия — консулов, преторов, трибунов, кандидатов на эти должности и тех, кто занимал их прежде. Они с плачем бросались к ногам своих собственных рабов, называя слугу спасителем и господином. Особенно ужасно было то, что, принимая такое унижение, они все же не находили милосердия.

14. Злодеяния были чудовищные — таких не увидишь даже во время восстания или после вражеской победы, когда страшатся восставшего или врага, но твердо полагаются на своих домочадцев; теперь же сами домашние внушали больше страха, чем убийцы. У тех, кто не боялся, помня о солидарности во время восстания или войны, домашние в силу скрытой дотоле неприязни внезапно превращались во врагов, кто из-за официально обещанной награды, кто из-за видов на находящееся в доме серебро и золото. По этим причинам каждый сразу становился неверным своим близким и собственную выгоду ставил выше сострадания. Если кто и сохранял верность и доброжелательство к проскрибированному, то все же боялся оказать ему помощь, укрыть его, даже быть осведомленным о его делах, так как это влекло за собой ту же кару, которая ожидала осужденных. Теперь все происходило совсем иначе, чем при убийстве первых семнадцати человек. Тогда не были объявлены имена проскрибированных, и были внезапно схвачены лишь немногие, а остальные боялись той же участи и помогали друг другу. Теперь же стали известны проскрипционные списки, и с теми, кто был внесен в них, все могли поступать по своему произволу; другие же, успокоившись относительно своей участи и стремясь к наживе, преследовали осужденных, служа за плату убийцам. Что касается толпы, то одни грабили дома убитых и в погоне за выгодой не видели творившихся вокруг бедствий, другие, более разумные и сдержанные, оцепенели от страха. Теперь им казалось просто невероятными приходившие на память слова о том, что сколько бы раз гражданские распри ни разрушали другие города, столько же единомыслие спасало их; между тем наше государство раньше губили раздоры правителей, а сейчас единомыслие причиняет такое же зло.

15. Кто сопротивлялся, а кто был убит без всякого сопротивления, так как понимал, что беззаконие исходит не от убийц. Были и такие, что сами морили себя голодом, кончали жизнь в петле, топились, бросались с крыш, кидались в огонь, подставляли шею убийцам и даже торопили их, если те медлили. Другие, напротив, скрывались, унизительно молили о пощаде, пытались подкупом отдалить от себя смерть. Некоторые погибли не по воле триумвиров, а по недоразумению или из-за козней недругов. Случайно убитого узнавали по тому, что у него не была отрублена голова: ведь головы проскрибированных клали перед рострами[182] на форуме и там же получали награду.

С другой стороны, не меньше было усердие и мужество жен, детей, братьев и рабов, делавших многое для спасения тех, кому угрожала гибель, и умиравших вместе со своими, если все их попытки кончались неудачей. А иные кончали с собой над трупами убитых. Из тех, кто убежал, одних судьба преследовала до конца, и они погибли при кораблекрушении, а другие пережили трудное время и впоследствии, вопреки всем ожиданиям, получали городские магистратуры, делались военачальниками и даже добились триумфов. Так много удивительного принесли те времена.

16. И это происходило не в каком-нибудь заурядном государстве, не у какого-нибудь захудалого царька. Бог потряс могущественнейшую владычицу стольких народов на суше и на море и после многих невзгод водворил в ней должный порядок, который поддерживается и ныне. Нечто подобное произошло в Риме при Сулле, а еще до него — при Гае Марии; о самых жестоких бедствиях тех времен я написал в соответствующем месте; дело доходило до того, что убитых лишали погребения. Но события, о которых идет речь теперь, более примечательны из-за высокого положения триумвиров, а в особенности — из-за доблести одного из них[183], сочетавшейся со счастьем: этот человек укрепил свою власть на надежном основании, и те, кто теперь правит, принадлежат к его роду и носят его имя. Я упомяну лишь о тех событиях, которые или сами по себе знаменательны, или отличаются особой жестокостью; они хорошо сохранились в памяти, потому что произошли совсем недавно. А все подряд я излагать не стану, так как недостойны упоминания обыкновенные убийства, бегства, возвращение некоторых после дарованной им триумвирами амнистии, а также безвестная жизнь этих лиц после возвращения. Нужно упомянуть лишь то, что особенно поразит воображение и придаст достоверность сказанному раньше. А таких событий немало, и многие римляне — каждый по-своему — описали их в многочисленных книгах. Я вкратце расскажу о бедствиях тех дней сообразно с характером каждого из них, чтобы повествование мое приобрело большую убедительность и чтобы яснее стало благоденствие нашего времени; из-за обилия событий опишу их только в главных чертах.

17. Сначала беда обрушилась на тех, кто тогда еще занимал высшие государственные должности. Первым был убит народный трибун Сальвий. Лицо, занимающее эту должность, по закону священно и неприкосновенно и обладает такой властью, что может заключать в тюрьму, даже консулов. Это был тот трибун, который сначала помешал объявить Антония врагом отечества, а впоследствии во всем оказывал содействие Цицерону. Узнав о сговоре триумвиров и об их поспешном приближении к Риму, Сальвий устроил пир для своих домочадцев, так как ему уже не долго оставалось быть с ними. Когда ворвались вооруженные люди, все в ужасе вскочили со своих мест, но центурион, командовавший солдатами, велел всем снова возлечь за стол и сохранять спокойствие, а Сальвия, ухватив за волосы, подтянул по столу поближе к себе и отрубил ему голову, приказав его домашним не двигаться со своих мест и не поднимать шума, чтобы не подвергнуться той же участи. И после ухода центуриона они, в оцепенении и безмолвии, до глубокой ночи возлежали с останками трибуна.

Следующим был убит претор Минуций, проводивший на форуме народное собрание. Услышав, что за ним пришли солдаты, он кинулся бежать и метался в поисках убежища, а потом, переменив одежду, забился в какую-то мастерскую, бросив знаки отличия и отпустив служителей. Но последние из чувства стыда и жалости остались при нем и этим невольно помогли убийцам обнаружить претора.

18. Другой претор, Анналис, обходил граждан, представляя им сына, кандидата в квесторы; бывшие с ним друзья и ликторы его покинули, как только узнали, что имя Анналиса внесено в проскрипционный список. Анналис укрылся у одного из своих клиентов, у которого был в предместье небольшой, скромный дом, ничем не привлекавший внимание, и там оставался в безопасности до тех пор, пока его сын, подозревая, что отец скрывается у клиента, не показал убийцам дорогу к этому дому; он получил от триумвиров отцовское достояние, а также эдильство. Но, возвращаясь с какой-то попойки, он повздорил с воинами, и они убили его — те же самые воины, что прежде убили его отца. Тураний, бывший претор, отец юноши, весьма необузданного, но пользовавшегося расположением у Антония, умолял центурионов немного повременить с казнью и твердил, что сын вымолит для него пощаду у Антония. Они же, смеясь, ответили: — Да он ужо вымолил, только как раз обратное. — Когда старик все понял, то снова попросил самой краткой отсрочки, чтобы повидаться с дочерью. Увидясь с ней, он убеждал ее не брать своей доли наследства, чтобы и за нее брат не "просил" Антония. Причем того также постигла заслуженная кара: он позорно промотал отцовское состояние, был уличен в воровстве и по приговору суда отправился в изгнание.

19. Цицерон, который после смерти Цезаря приобрел такое влияние, что был своего рода царем в народном собрании, был внесен в список вместе с сыном, братом, племянником, всеми своими домашними, приверженцами и друзьями. На небольшом судне он пустился в бегство, но, не вынеся морской качки, велел отнести себя в свою виллу возле италийского города Капуи. Эту виллу я сам осмотрел, когда описывал гибель Цицерона. Он уснул, когда погоня была уже близка (ведь Цицерона с особой тщательностью разыскивали как сам Антоний, так и все прочие, стремясь угодить Антонию), вороны влетели в его спальню, карканьем разбудили его и стали стаскивать с него плащ. Тут рабы, понимая, что это знамение свыше, положили Цицерона на носилки и тайно понесли его назад к морю через лесную чащу. Кругом рыскало множество отрядов, выведывавших, не показывался ли где-нибудь Цицерон. Некоторые из чувства доброжелательства и сострадания к нему говорили, что он уже отплыл и находится в пути. Один сапожник, клиент Клодия, злейшего врага Цицерона, указал тропинку центуриону Ленату, которого сопровождало несколько солдат. Тот опрометью бросился вперед и, увидев, что у Цицерона значительно больше людей, чем у него, и что они намерены защищаться, пустился на военную хитрость и крикнул: — Эй, центурионы, скорее сюда! — Тогда рабы, решив, что приближаются противники, превосходящие их численностью, оцепенели от страха.

20. Ленат, некогда выигравший благодаря Цицерону тяжбу, схватил его за волосы, наполовину выволок из носилок и, трижды ударив по шее, по неопытности скорее отпилил, чем отрубил голову; отсек он также и руку, которой Цицерон написал свои речи против тиранического правления Антония, назвав их, в подражание Демосфеновым, "Филиппинами". Тотчас помчались к Антонию с радостной вестью — одни на лошадях, другие морем. Ленат издали показал председательствовавшему на форуме Антонию голову и руку Цицерона, потрясая ими в воздухе. Тот очень обрадовался, наградил центуриона венком и к установленной мзде прибавил двести пятьдесят тысяч аттических драхм за убийство самого главного и жестокого изо всех его врагов. Голова Цицерона вместе с рукой долго висела на форуме перед рострами, где раньше Цицерон обыкновенно произносил речи. Теперь, чтобы посмотреть, сбегалось народу больше, чем раньше, чтобы послушать" Говорят, что во время пиров Антоний клал голову Цицерона перед столом, пока не пресытился столь ужасным зрелищем. Вот как был убит Цицерон, муж, которого еще и теперь прославляют за красноречие и который во время своего консульства оказал величайшие услуги отечеству, и даже смерть не избавила его от надругательства. Его сын был заблаговременно отправлен в Грецию к Бруту, а брата Квинта схватили вместе с сыном; он умолял убийц умертвить его раньше, чем сына, а сын, в свою очередь, просил убить первым его, а не отца. Убийцы заявили, что уладят спор, и, разделившись на две партии, по условленному знаку, разом покончили с обоими.

21. Отец и сын Эгнации, обнявшись, умерли от одного удара. Их обезглавленные тела так и продолжали сжимать друг друга в объятиях. Бальб заранее велел своему сыну бежать к морю, чтобы не быть обнаруженным при совместном бегстве, а сам двинулся вслед за ним через некоторое время. Когда кто-то, или по злому умыслу, или по ошибке, сообщил отцу, что сын якобы уже схвачен, он возвратился и сам отдался в руки убийц. Однако погиб и сын, утонув при кораблекрушении. Таким образом, бедствия тех времен еще усугублялись произволом божества. Арунтию едва удалось убедить сына, не соглашавшегося бежать без отца, спасти свою молодую жизнь. Мать, проводив его до ворот, вернулась домой, чтобы похоронить убитого мужа. Узнав, что и сын погиб в море, она уморила себя голодом. Вот образцы хороших и дурных сыновей, которые я хотел показать.

22. Двое братьев Лигариев были проскрибированы одновременно и скрывались в коптильне. Когда некоторое время спустя их обнаружили там рабы, один тотчас был убит, а другой бежал, но, узнав о гибели брата, бросился с Тибрского моста в реку. Рыбаки вытащили его, думая, что он упал случайно, а не покушался на самоубийство. Лигарий долго боролся с ними, порываясь снова кинуться в поток, а вынужденный уступить, воскликнул: — Вы не меня спасаете, а себя губите вместе с проскрибированным. — Те все-таки из чувства жалости не оставляли попыток спасти его, пока какие-то воины, охранявшие мост, заметив это, не подбежали и не отрубили Лигарию голову. В другом случае один из братьев бросился в реку, и какой-то раб после пятидневных поисков нашел его тело; поскольку черты лица еще можно было узнать, он отрубил голову, чтобы получить награду. Второй брат, скрывавшийся в выгребной яме, был выдан другим рабом. Убийцы сочли ниже своего достоинства спуститься за ним, и, коля его со всех сторон копьями, выгнали из ямы и сразу же отрубили голову, даже не обмыв ее. Один человек, увидев, как схватили его брата, подбежал и, не зная, что и сам он проскрибирован вместе с братом, воскликнул: — Убейте сначала меня! — Тогда центурион, у которого был точный список, сказал: — Ты нрав: ведь твое имя стоит в списке раньше его. — С этими словами он по порядку убил обоих. Вот какие бывают примерные братья.

23. Лигария укрыла его жена и ходила в тайное убежище в сопровождении одной только рабыни. Когда рабыня выдала ее, она бросилась за теми, кто нес голову ее мужа, с криком: — Я его укрыла, а ведь укрывателям назначено такое же наказание. — Так как никто не желал ни убивать ее, ни доносить, она пришла к властям с доносом на самое себя. И они оставили без внимания ее любовь к мужу, тогда она уморила себя голодом. Я упоминаю о ней здесь потому, что она потерпела неудачу, спасая мужа, и не захотела остаться в живых. Тех, кому сопутствовала удача, я вспомню, когда буду рассказывать о спасшихся мужьях. Но были и такие жены, которые бесчестно злоумышляли против своих мужей. Среди них выделяется супруга Септимия; ее соблазнил один приятель Антония, и ей очень захотелось превратить любовную связь в брак. Поэтому она через своего любовника обратилась с просьбой к Антонию, и Септимий тотчас был внесен в проскрипционный список. Услышав об этом от самой жены и ничего не зная о бедствии в собственном доме, он попытался бежать. Но его жена, с притворной заботливостью заперла двери и караулила мужа, пока не появились убийцы, и в тот же самый день, после убийства мужа, она справила свадьбу.

24. Салассу удалось бежать, но он совсем ослабел и как-то ночью возвратился в Рим, когда казалось, что опасность уже уменьшилась. Так как его дом был продан, то Саласса узнал лишь привратник, проданный вместе с домом; он принял бывшего хозяина в свое жилище, обещав укрыть его и по мере своих возможностей давать пропитание. Саласс поручил ему вызвать жену из ее дома. Жена Саласса притворилась, будто полна желания видеть мужа, но сказала, что боится прийти ночью, — как бы служанки чего не заподозрили! — и поэтому придет днем. Когда наступил день, она отправилась за убийцами, но замешкалась, и привратник пошел за ней в ее дом. После ухода привратника Саласс, боясь засады, поднялся на крышу и стал оттуда наблюдать. Увидев, что не привратник, а жена ведет убийц, он бросился с крыши. Фульвий спрятался в доме своей служанки, которая раньше была его наложницей, а затем получила свободу и приданое; несмотря на такие благодеяния, она пошла на предательство из-за ревности к той женщине, с которой Фульвий сочетался законным браком. Этих образцов порочных жен, вероятно, достаточно.

25. Самнит Стаций, оказавший самнитам много услуг во время союзнической войны, за свои подвиги, богатство и родовитость был зачислен в сенаторское сословие уже на восьмидесятом году жизни. Приговоренный к смерти из-за богатства, которым он обладал, Стаций открыл свой дом и предоставил народу и рабам выносить из него что угодно, а некоторые вещи и сам выбрасывал на улицу. Когда дом опустел, Стаций запер и поджег его и погиб сам, а пожар истребил многие кварталы города. Капитон через полуоткрытые двери убивал вторгавшихся одного за другим. Наг конец много людей разом бросились вперед и убили того, кто сам умертвил многих. Ветулин в окрестностях Регия[184] собрал большой отряд из проскрибированных лиц, которые бежали вместе с ним, а также из жителей восемнадцати городов, возмущенных тем, что их предназначили в награду воинам за победу. Итак, объединив их всех, Ветулин уничтожал шнырявших повсюду центурионов. Даже, когда против него были посланы превосходящие силы, он не отступился от начатого дела, а уплыл в Сицилию к управлявшему ею Помпею[185], который предоставил убежище беглецам. После этого он храбро продолжал борьбу, пока не был разбит в нескольких сражениях. Он отослал своего сына с остальными проскрибированными на корабле в Мессену[186], а сам, увидев, что корабль уже отчалил, бросился в гущу врагов и был убит.

26. Назон, которого предал вольноотпущенник, бывший его любовником, выхватил у одного из воинов меч, но убил одного лишь предателя и сдался убийцам. Один преданный раб оставил своего господина сидеть на холме, а сам отправился к морю, чтобы нанять корабль. Возвращаясь, он увидел, что его господина убивают. Когда тот уже испускал дух, раб громко закричал: — Подожди немного, господин! — и тут же, напав на центуриона, убил его. Затем, сказав господину: — Ты отомщен!-он покончил с собой. Левкий, поручив двум самым верным вольноотпущенникам нести золото к морю, отправился следом, но они убежали, а Левкий вернулся и, совсем пав духом, предал себя в руки убийц. Лабиен, который во времена проскрипций Суллы многих задержал и погубил, решил, что он будет покрыт позором, если теперь не перенесет мужественно такую же участь, которую когда-то уготовал другим. Он сел перед своим домом в кресло и стал ожидать убийц. Цестий скрылся в деревне у любивших его рабов, но когда увидел рыскающих центурионов с оружием и головами убитых, не смог дольше вынести страха и велел рабам разжечь костер, чтобы можно было сказать, будто хоронят умершего Цестия. Когда они, не подозревая хитрости, сделали это, Цестий бросился в огонь. Апоний скрывался в безопасном месте, но, не вытерпев голода, сам обрек себя на смерть. Еще кто-то нарочно сел на видном месте, но убийцы медлили, и он повесился у всех на глазах.

27. Луций, зять тогдашнего консула Азиния, бежал морем, но не выдержал зимней непогоды и бросился в пучину. Сисипий, убегая от погони, кричал, что он не проскрибирован и что против него строят козни, зарясь на его деньги. Тогда его подвели к спискам и велели прочесть свое имя, и пока он читал, его убили. Эмилий, не зная, что он внесен в список, и видя, как другого преследуют, спросил центуриона, кто этот проскрибирован-ный. Центурион, узнав Эмилия, ответил: — Ты, а также этот человек, — и убил обоих. Циллон и Деций, выходя из курии, услышали, что их имена внесены в проскрипционные списки, и, прежде чем кто-либо напал на них, потеряв голову побежали за ворота; само бегство выдало их шедшим навстречу центурионам.

Когда судили Брута и Кассия в присутствии Цезаря с войском, один Ицилий открыто голосовал за оправдание, меж тем как остальные судьи тайно проголосовали за осуждение. Теперь же, Забыв о мужестве и благородстве, он подставил плечи под носилки с чьим-то трупом. Когда караульные у ворот заметили, что носильщиков на одного больше, чем обычно, они, не беря под подозрение несущих, обшарили носилки, опасаясь, как бы вместо мертвеца не вынесли живого. Тут носильщики обнаружили, что Ицилий не их сотоварищ по ремеслу, и убийцы, опознав его, убили.

28. Вар, на которого донес вольноотпущенник, блуждал в горах и забрел в Минтурнское[187] болото, там он остановился, чтобы отдохнуть и набраться сил. Когда минтурнцы в поисках какого-то разбойника стали рыскать по болоту, тростник закачался и выдал Вара. Его схватили, и он назвался разбойником. Осужденный на смерть, он остался спокоен, но когда его собрались подвергнуть пытке, чтобы он выдал сообщников, не в силах перенести этот страшный позор, он сказал: — Да будет вам известно, минтурнцы, что я консуляр[188] и что я проскрибирован (а это для тех, кто теперь правит, особенно важно), поэтому не пытайте меня и не казните. Если мне все равно не избежать смерти, лучше принять ее от равных мне по достоинству. — В то время как минтурнцы с недоверием слушали слова Вара, подъехал делавший объезд центурион и отрубил ему голову, тело же оставил минтурнцам. Ларг, скитавшийся в полях, был схвачен людьми, которые искали не его, а кого-то другого. Увидев, что поймали не того, кого ищут, они сжалились над Ларгом и позволили ему бежать в лес. Когда же в погоню за ним пустился другой отряд, он бегом вернулся к первым и воскликнул: — Лучше уж убейте меня вы, раз вы сжалились надо мной, а вам за это будет награда. — Так, умирая, он отплатил им за сострадание.

29. У Руфа был прекрасный дом по соседству с женой Антония Фульвией. В свое время он не согласился выполнить желание Фульвий и продать ей свой дом, теперь же, хотя сам подарил его, все же был проскрибирован. Когда голову Руфа принесли Антонию, он сказал, что она ему не нужна, и отослал ее к жене; та приказала, выставить голову — только не на форуме, а подле дома. Другой человек владел отличным поместьем, в котором были тенистые деревья и красивая, глубокая пещера; вероятно, именно по этой причине он и был проскрибирован. Раб, издалека заметив приближавшихся убийц, укрыл хозяина (он в это время отдыхал) в углу пещеры, а сам, надев хозяйскую короткую тунику, выдал себя за господина и ловко разыграл страх. Возможно, вышло бы так, что его убили, если бы один из рабов не обнаружил обмана. Когда господин был убит, народ не переставал выражать Магистратам негодование до тех пор, пока не добился того, что доносчика повесили, а верному рабу даровали свободу. На скрывавшегося Атерия донес его раб. Тотчас получив свободу, он откупил достояние проскрибированного у его детей и стал зло издеваться над ними. Те же молча, в слезах, повсюду ходили за ним, пока народ не возмутился и триумвиры не сделали этого человека за неслыханное, беззаконие снова рабом детей проскрибированного. Такова была участь мужчин.

30. В те времена судьба преследовала и богатых сирот. Один из таких сирот был убит по пути в школу вместе со своим педагогом, который обнял мальчика и до последнего вздоха не выпускал из своих объятий. Атилий, впервые облачившийся в мужскую тогу, направлялся в сопровождении друзей в храм, чтобы совершить полагающееся по обычаю жертвоприношение. Неожиданна стало известно, что имя его внесено в проскрипционный список, его друзья и рабы разбежались, и Атилий, оставшись один и лишившись пышного торжества, направился к матери. Так как та, испугавшись, не приняла его, сын не захотел обратиться к кому-нибудь другому и бежал в горы. Голод вынудил его спуститься на равнину, и тут его схватил один человек, который обычно нападал на прохожих и заставлял их работать на себя. Изнеженный мальчик не вынес тяжелого труда, убежал на проезжую дорогу и, как был в оковах, сам отдал себя в руки центурионов и был убит.