Поздняя греческая проза

Диоген Лаэртский — автор своеобразного учебника греческой философии "Жизнеописания и мнения знаменитых философов". Сочинение представляет собой собрание цитат, выдержек и анекдотов, рассчитанных на занимательность.

IV, 7 [Бион]

Бион[582] был родом борисфенит: кто были его родители и чем он занимался, пока не обратился к философии, об этом он сам рассказал Антигону[583]. Когда тот спросил его:

Бион, почувствовав, что его уже оклеветали, сказал царю: — Отец мой — вольноотпущенник, из тех кто локтем нос утирает (это означало, что он был торговцем соленой рыбой), родом борисфенит. И было у него не лицо, а роспись по лицу — знак хозяйской жестокости. Мать моя под стать такому человеку: взял он ее в жены из публичного дома. Отец мой однажды проворовался и был продан в рабство вместе с нами. Меня, молодого и пригожего, купил один ритор, потом он умер и оставил мне все свое имущество. Прежде всего я сжег все его сочинения, а потом наскреб денег, приехал в Афины и занялся философией.

Вот и все, что касается меня. Поэтому пусть перестанут болтать об этом Персей и Филонид;[586] а ты суди обо мне по моим собственным словам.

В самом деле, Бион был мастером на все руки, а также искусным софистом и оказал немалую помощь тем, кто хотел ниспровергнуть философские учения. При этом он любил пышность и не был чужд заносчивости. Он оставил много сочинений о достопамятных вещах, а также полезные и дельные изречения...

На вопрос, кому тревожнее живется, он ответил: — Тому, кто больше всего жаждет благоденствия. — На вопрос, стоит ли жениться (и о нем есть такой рассказ), он сказал: — Уродливая жена будет тебе наказанием, красивая — общим достоянием. — Старость он назвал пристанищем для всех бедствий, потому что все несчастья скопляются к этому возрасту. Славу он называл матерью доблестей, красоту и добро считал чуждыми друг другу, в богатстве видел движущую силу всякого дела. Человеку, промотавшему свое имение, он сказал: — Амфиарая[587] поглотила земля, а ты поглотил землю. — Он говорил: — Великое несчастье — неумение переносить несчастье. — Он презирал людей за то, что они сжигают мертвых, словно те ничего пе чувствуют, и взывают к ним, словно те всё чувствуют...

Он говорил, что дорога в Аид легка, потому что на нее вступают с закрытыми глазами. Алкивиада он порицал за то, что когда он был мальчиком, ради него мужья бросали жен, когда был юношей — жены бросали мужей. В ^бытность свою на Родосе он учил философии афинян, приезжавших туда учиться риторике; на вопрос, почему он это делает, он сказал: — Как я могу продавать ячмень, если привез пшеницу?

Он говорил, что если бы Данаиды носили воду не в продырявленных, а в целых сосудах, это было бы им более тяжким наказанием. Когда один болтун просил его помочь ему на суде, он сказал: — Я исполню твою просьбу, если ты защитников пришлешь, а сам не придешь. — Однажды он плыл по морю вместе с дурными людьми и попал вместе с ними в плен к пиратам. Спутники стали плакаться: — Мы погибли, если нас узнают. — А я погиб, если меня не узнают, — сказал Бион. В самомнении он видел помеху успеху. Про богатого скупца он сказал: — Не он владеет богатством, а оно им. — Он говорил, что скупцы так заботятся о богатстве, словно оно их собственное, но так мало им пользуются, словно оно чужое. В молодости, говорил он, надо отличаться храбростью, а в старости — блистать умом. Разум, по его словам, настолько превосходит остальные добродетели, насколько зрение — остальные чувства. Он говорил, что не следует бранить старость: ведь мы и сами были бы рады дожить до старости. Увидев завистника мрачным, он сказал ему: — Не знаю, то ли с тобой случилось что-нибудь плохое, то ли с другим — хорошее. — Безродность он считал плохой подругой свободоречию:

Друзей надо выбирать осмотрительно, чтобы не подумали, что мы общаемся с дурными людьми или отвергаем хороших.

Сначала он примыкал к Академии, хотя в это же время был слушателем Кратета. Затем он обратился к киническому образу жизни, надел плащ и взял посох: в самом деле, как было иначе достигнуть бесстрастия? Затем, послушав софистические речи Феодора Безбожника на всевозможные темы, он принял его учение. После этого он учился у перипатетика Феофраста. Был он любителем эффектов и умел поднять на смех что угодно, не жалея грубых слов. За то, что речь его была смешана из выражений разного стиля, Эратосфен, по преданию, сказал, что Бион первый нарядил философию в цветистое одеяние. Был он также мастером пародии; таковы его строки:

Над музыкой и геометрией он постоянно подшучивал. Он любил роскошную жизнь, и поэтому часто переезжал из города в город, пускаясь иной раз даже на хитрости. Так, приехав на Родос, он уговорил матросов переодеться его учениками и следовать за ним; в их сопровождении он вошел в гимнасий и привлек к себе всеобщее внимание. У него был обычай усыновлять молодых людей, чтобы наслаждаться их любовью и пользоваться их помощью. Но больше всего он любил самого себя и постоянно твердил: — У друзей все общее! — Поэтому, хотя у него было много слушателей, никто не считает себя его учеником. Впрочем, некоторые переняли его бесстыдство: так, говорят, что один из его спутников, Бетион, сказал однажды Менедему:[589] — А я вот, Менедем, провожу с Бионом целые ночи и не вижу в этом ничего плохого.

В своих беседах с близкими ему людьми он высказывал много безбожных мыслей, заимствованных у Феодора. Однако потом, когда он заболел, — так рассказывают жители Халкиды[590], где он умер, — он дал надеть на себя амулеты и покаялся во всем, чем грешил перед богами. Ухаживать за ним было некому, и он сильно страдал, пока Антигон не прислал к нему двух рабов; и Фаворин[591] в "Разнообразных рассказах" сообщает, что его носили в носилках следом за царем. Так он и умер, и я написал о нем такие сатирические стихи:

VI, 1 [Антисфен]

Антисфен[592], сын Антисфена, был афинянин, но, по слухам, нечистокровный. Впрочем, когда его этим попрекнули, он сказал: — Даже матерь богов — фригиянка. — Его собственная мать, как кажется, была фракиянкой. Поэтому-то, когда он отличился в сражении при Танагре, Сократ заметил, что от чистокровных афинян никогда бы не родился столь доблестный муж. А сам Антисфен, высмеивая тех афинян, которые гордились чистотой крови, заявлял, что они ничуть не родовитее улиток или кузнечиков.

Сперва он учился у ритора Горгия: из-за этого так заметен риторический слог в его диалогах, особенно же в "Истине" и в "Увещаниях". Гермипп говорит, что однажды на истмийских празднествах он даже хотел произнести речь и в порицание и в похвалу афинянам, фивянам и лакедемонянам, но отказался от такой мысли, увидев, как много народу пришло из этих городов.

Потом он примкнул с Сократу и так много, по его мнению, выиграл из этого, что даже своих собственных учеников стал убеждать вместе с ним учиться у Сократа. Жил он в Пирее и каждый день ходил за сорок стадиев, чтобы послушать Сократа. Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он Этим положил начало кинизму. Он утверждал, что труд есть благо, и приводил в пример: из эллинов великого Геракла, а из варваров — Кира[593]. Он первый дал определение понятию: "Понятие есть то, что раскрывает, чем являлся или является тот или иной предмет".

Часто он говорил: — Я предпочел бы безумие наслаждению, — а также: — Сходиться нужно с теми женщинами, которые сами за это будут благодарны. — ...На вопрос, какую женщину лучше брать в жены, он сказал: — Красивая будет общим достоянием, уродливая — для тебя наказанием. — Узнав однажды, что Платон дурно отзывается о нем, он сказал: — Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное.

Когда он принимал посвящение в орфические таинства и жрец говорил, что посвященные станут в Аиде причастными ко многим благам[594], он спросил жреца: — Почему же ты не умираешь? — Однажды его попрекали тем, что он происходит не от свободнорожденных родителей: — Но мои родители не были и атлетами, — возразил Антисфен, — а я, тем не менее, атлет[595]. — На вопрос, почему у него так мало учеников, он ответил: — Потому что я гоню их серебряной палкой. — На вопрос, почему он так суров с учениками, он ответил: — Врачи тоже суровы с больными. — Увидев прелюбодея, спасавшегося от погони, он сказал ему: — Несчастный! От какой опасности мог бы ты избавиться за какой-нибудь обол![596] — Как сообщает Гекатон[597] в "Притчах", он говаривал, что лучше попасться стервятникам, чем льстецам: те пожирают мертвых, эти — живых.

На вопрос, какая человеческая судьба самая лучшая, он сказал: — Умереть счастливым. — Однажды ученик пожаловался ему, что потерял свои записи. — Надо было хранить их в душе, — сказал Антисфен. Он говорил, что как ржавчина съедает железо, так завистников пожирает их собственный характер. Те, кто хочет обрести бессмертие, говорил он, должны жить благочестиво и справедливо. По его словам, государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных. Когда его однажды хвалили дурные люди, он сказал: — Боюсь, не сделал ли я чего дурного.

Братская близость единомыслящих, заявлял он, крепче всяких стен. Он говорил, что в дорогу надо запасаться тем, чего не потеряешь даже при кораблекрушении. Его попрекали, что он водится с дурными людьми; он сказал: — И врачи водятся с больными, но сами не заболевают. — Нелепо, говорил он, отвеивая мякину от хлеба и исключая слабых воинов из войска, не освобождать государство от дурных людей. На вопрос, что дала ему философия, он ответил: — Умение беседовать с самим собой. — Однажды на пирушке кто-то сказал ему: — Спой!-А ты сыграй мне на флейте, — сказал Антисфен. Когда Диоген просил у него хитон, он посоветовал ему вместо этого сложить свой плащ вдвое.

На вопрос, какая наука самая необходимая, он сказал: — Наука не учиться, чему не нужно. — Он говорил, что тем, кто слышит о себя дурное, сдержанность нужнее, нежели тем, в кого бросают камнями. Над Платоном он издевался за его гордость. Увидев однажды в процессии норовистого коня, он сказал Платону: — По-моему, и из тебя вышел бы знатный конь! — Дело в том, что Платон постоянно нахваливал коней. Однажды, когда Платон был болен, Антисфен, зайдя к нему, заметил лохань с его рвотой и сказал: — Желчь я в ней вижу, а гордыни не вижу.

Он советовал афинянам принять постановление считать ослов конями; когда это сочли нелепостью, он заметил: — А ведь вы простым голосованием делаете из невежественных людей стратегов. — Кто-то сказал ему: — Тебя многие хвалят. — Что же, — спросил он, — я сделал дурного? — Когда он старался выставить напоказ дыру в своем плаще, Сократ, заметив это, сказал: — Сквозь этот плащ я вижу твое тщеславие. — Фаний[598] в книге "О сократиках" сообщает, что на чей-то вопрос, как стать прекрасным и добрым, он сказал: — Узнать от сведущих людей, что надо избавляться от тех пороков, которые в тебе есть. — Кто-то восхвалял роскошную жизнь. — Пусть такую жизнь ведут дети врагов! — воскликнул — Антисфен.

К юноше, который с гордым видом позировал ваятелю, он обратился так: — Скажи, если бы бронза умела говорить, чем бы, по-твоему, стала она хвастаться? — Красотою, — сказал тот. — И тебе не стыдно гордиться тем же, чем и бездушная статуя? — Юноша, приехавший с Понта, обещал наградить Антисфена, как только прибудет его корабль с соленой рыбой. — Антисфен, взяв его с собой и прихватив пустой мешок, отправился к торговке хлебом, набил мешок зерном и пошел прочь; а когда та стала требовать денег, сказал: — Вот этот юноша заплатит, когда прибудет его корабль с соленой рыбой. — Он же, говорят, был причиной изгнания Анита и смерти Мелета: повстречав однажды юношей с Понта, привлеченных в Афины славою Сократа, он отвел их к Аниту, заявив, что тот превзошел Сократа и мудростью и нравственностью; это вызвало такое возмущение среди присутствовавших, что они изгнали Анита. Если он встречал женщину в пышном наряде, то отправлялся к ней домой и требовал, чтобы ее муж показал ему свои доспехи и коня: если они у него есть, он может и впредь позволить ей наряжаться, всегда имея против нее это оружие, если нет, он должен снять с нее дорогой наряд.

Вот какие взгляды были ему по душе. Человека можно научить добродетели. Благородство и добродетель — одно и то же. Достаточно быть добродетельным, чтобы быть счастливым; для Этого ничего не нужно, кроме Сократовой силы духа. Добродетель проявляется в поступках и не нуждается ни в обилии слов, ни в обилии знаний. Мудрец ни в чем и ни в ком не нуждается: ибо все, что принадлежит другим, принадлежит и ему. Безвестность есть благо, равно как и труд. В общественной жизни мудрец руководствуется не общепринятыми законами, а законами добродетели. Он женится, чтобы иметь детей, притом от самых красивых женщин; он не будет избегать и любовных связей — ибо только мудрец знает, кого стоит любить.

Диокл[599] приписывает ему также и следующие мнения. Для мудреца нет ничего, что было бы чуждо ему или недоступно. Хороший человек достоин любви. Все, кто стремится к добродетели, друзья между собой. Своими соратниками надо делать людей мужественных и справедливых. Добродетель — оружие, которого никто не может отнять. Лучше сражаться среди немногих хороших людей против множества дурных, чем среди множества дурных против немногих хороших. Не пренебрегай врагами: они первыми Замечают твои ошибки. Справедливого человека цени больше, чем родственника. Добродетель и для мужчины и для женщины одна" Добро прекрасно, зло безобразно. Все дурное считай себе чуждым. Разум — незыблемая твердыня: ее не сокрушить силой и не одолеть изменой. Стены ее должны быть сложены из неопровержимых суждений.

Свои беседы он вел в гимнасий Киносарге, неподалеку от городских ворот; по мнению некоторых, отсюда и получила название киническая школа. Сам же он называл себя "Непородистый пес". Он первый, как сообщает Диокл, начал складывать плащ вдвое, пользоваться этой одной одеждой и носить посох и суму; Неанф тоже говорит, что он первым стал складывать гиматий вдвое; а Сосикрат, напротив, в III книге "Преемственностей" приписывает это Диодору Аспендскому, который, по его словам, также стал отпускать бороду и носить посох и суму.

Из всех учеников Сократа только один Антисфен заслужил похвалу Феопомпа, который говорит, что он был искусный оратор и сладостью своей речи мог приворожить кого угодно. Это видно и по его сочинениям, и по "Пиру" Ксенофонта. По-видимому, именно он положил начало самым строгим стоическим обычаям, о которых Афиней, сочинитель эпиграмм, говорит так:

Он был образцом бесстрастия для Диогена, умеренности для Кратета, непоколебимости для Зенона: это он заложил основание для их строений. Ксенофонт сообщает, что был он чарующим в беседе и сдержанным во всем остальном. Известны десять томов его сочинений... Тимон, издеваясь над их многочисленностью, называет его "болтуном на все руки".

Умер он от чахотки, как раз тогда, когда к нему пришел Диоген и спросил: — Не нужен ли тебе друг? — Однажды Диоген принес с собою кинжал, и когда Антисфен воскликнул: — Ах, кто избавит меня от страданий? — он показал ему кинжал и произнес: — Вот кто. — Я сказал: от страдания, а не от жизни, — возразил Антисфен. — По-видимому, в самом деле он довольно малодушно переносил свою болезнь, слишком любя жизнь. Вот наша Эпиграмма о нем: