Правый поворот запрещён

11

В приемную беспрестанно входили, звонили. Света торопливо отвечала на звонки, быстро разговаривала с входившими и тут же исчезавшими сотрудниками.

«Венки заказывать поедет Трошкин».

«А оркестр?»

«Уже договорились».

«Я продиктую, Света, вы мой почерк не разберете. Делайте две закладки».

«Диктуйте».

«Коллектив научно-исследовательского и экспериментально-производственного института металловедения с глубоким прискорбием извещает о трагической смерти заместителя директора по научной части, заведующей лабораторией, доктора химических наук Кубраковой Елены Павловны и выражает соболезнование родным и близким покойной»…

«Я слушаю вас, Альберт Андреевич… Нет, уже договорились».

«Лагойда выбил на каком-то автопредприятии три автобуса».

«Кто поедет за портретом домой к Елене Павловне?»

«Пошлите Танечку. И увеличить надо будет».

«Это сделаем у нас в фотолаборатории».

«Света, нужно отпечатать доверенность для бухгалтерии. Деньги для оркестра и кладбищенских рвачей».

«Света, а нарукавные повязки для почетного караула?»

«Лагойда куда-то поехал доставать».

Скорик сидел в углу у окна, терпеливо вникая в предпохоронную суету. «Вы не вовремя, — сказала ему Света, когда он назвался. — Подождите, если хотите». Сейчас все было «горячим»; слова, эмоции, все на нервах, непосредственно, люди выбиты из обычной колеи, случившееся каждого так или иначе встряхнуло, погрузив в печальную озабоченность, несколько вышибло из рационального хода жизни. И Скорик молча ждал, наблюдал. На него никто не обращал внимания, никому не нужен, не интересен…

После полудня, когда все вроде были подключены к невеселым хлопотам, разбрелись, разбежались, разъехались кто куда, когда телефон поостыл, Света подняла глаза на Скорика:

— У вас это так срочно, что вы столько прождали?

— Срочно, — подтвердил он.

— Что вас интересует?

— Во-первых, я хотел повидать товарища Назаркевича.

— Его нет, он в пятницу лег в больницу, сильно разбил колено.

— Где он так?

— Точно не знаю, вроде накануне на машине побился… Позвоните его жене, — она продиктовала номер телефона, Скорик записал.

— С момент отъезда Кубраковой в ее кабинет кто-нибудь входил?

— Нет. Ключ у меня, я никому не давала.

— Я смогу осмотреть?

— Пожалуйста.

— Хорошо. Потом… Светлана Васильевна, постарайтесь вспомнить, кто накануне отъезда и в дни отсутствия Кубраковой настойчиво интересовался ею. По телефону или сюда заходил.

— Звонков у нас всегда много. Да и заходит немало людей. Одних она сама вызывала, другие сами. Обычное дело. И когда в Германии была, ее тоже спрашивали, и когда в Богдановск уехала.

— Кто именно?

— Дайте подумать… Звонили с нефтеперерабатывающего завода, с кафедры органической химии университета, с кафедры фармакологии мединститута, из библиотеки Академии наук, с завода пластмасс… А заходили в основном свои. Трошкин заходил…

— Это кто?

— Кадровик наш, отставной полковник.

— Так.

— Начальник снабжения Усманов. Лагойда — у него все энергетическое хозяйство института. Бобошко — инженер группы оформления документации. Назаркевич, младший научный сотрудник в лаборатории Елены Павловны, он и звонил и заходил. С ним-то она и уехала в Богдановск… Ну, кто еще? Вечтомова из сектора оперативного анализа и планирования… Дважды Дзюбан из пакетного отдела.

— А что говорит Назаркевич по поводу случившегося?

— Я его не видела, звонила перед тем, как он лег в больницу. Отвез, говорит, в тот же вечер вернулся и больше ничего не знает.

— Они сильно враждовали?

— С чего вы взяли? — насторожилась Света. — Случались стычки по работе, — она уловила ход мыслей Скорика, но и он разгадав ее осторожность, сказал:

— Боитесь навредить кому-нибудь из них? Я ведь человек сторонний, Светлана Васильевна. Ни с Кубраковой, ни с Назаркевичем никогда не встречался. Мое дело, простите за банальность, найти истину… Ну что, Светлана Васильевна, пройдем в кабинет Кубраковой?

— Обыск? — спросила она.

— Нет, пока просто погляжу.

Из ящичка под пишущей машинкой она достала связку ключей, отперла дверь, они вошли. Скорик окинул взглядом кабинет. Обыкновенный, ничего необычного: стол, телефон, два кресла по бокам и несколько стульев вдоль стены. На один из них уселась Света, и Скорик пытался понять, то ли это растерянность, не знает, как вести себя — уйти или остаться, — то ли откровенный намек, что она должна присутствовать, пока в кабинете посторонний. Но его устраивало именно второе. Склонившись над столом, он начал бегло перебирать папки, бумаги, справочники, методические разработки, уверенный, что никакого предсмертного письма, которые оставляют самоубийцы, не найдет. Все документы были сугубо служебного свойства, не позволяли какого-либо иного их истолкования. В отдельной папке с надписью от руки «По зарубежным связям» лежали копии переписки с инофирмами, попалась визитная карточка — «Тадеуш Бронич. Технический директор автосервисной фирмы „Будем знакомы“. Республика Польша».

— С размахом у вас поставлено, — повернулся он к Свете, вертя меж пальцев твердую глянцевую визитную карточку. — Такие вещицы по обыкновению вручают лично, а не по почте, верно?

— Это поляк, фирмач, приходил к Елене Павловне перед ее отъездом в Германию. Она его, правда, не приняла, отправила к заму по общим вопросам.

— А куда ведет эта дорога? — Скорик указал на дверь за шторкой.

— В лабораторию. Елене Павловне так было удобней, прямо из кабинета.

— А остальные сотрудники как?

— Есть еще вход со двора.

— Понятно… — он посмотрел на часы: пятнадцать тридцать, через полчаса встреча с Агрбой. — Значит, из лаборатории любой может войти сюда?

— Нет, вот маленькая щеколда, видите? Когда Елена Павловна выходит из кабинета, она всегда запирает щеколду.

Он подошел, проверил. Задвижка была вогнана в паз до упора.

— Светлана Васильевна, не исключено, что мне еще придется побывать здесь. Поэтому я кабинет опечатаю. Ключик у вас заберу. Мы это оформим как положено.

Ничего не ответив, она пожала плечами, мол, ваше право…

Он посмотрел на список лиц, названных Светланой, и понял, что сегодня повидать их уже не успеет. Разве что завтра с утра, до похорон. Тоже не очень удачно, но что поделать…

Скорик опоздал минут на десять. Майор Агрба ждал его на скамье в коридоре. Как всегда, он был в штатском. Скорик никогда не видел его в форме, даже не мог представить себе, как она на нем выглядит — Агрба был толстоватый коротышка с сильными плечами, вечно подтягивающий брюки, сползавшие под наметившийся живот. И сейчас поверх желтой сорочки без галстука на нем в обтяжку сидела затасканная салатового цвета курточка; серые брюки пузырились на коленях, давно просили щетки и крема растоптанные широкой ступней коричневые туфли. Его можно было принять за человека любой профессии: слесарь из ЖЭКа, шофер, рубщик мяса, мастер из телеателье, продавец овощей или фруктов на рынке…

— Здравствуй, Джума. Извини, что опоздал. Заходи, — отперев дверь, Скорик пропустил Агрбу. — Садись. — Он увидел листок, почерком коллеги, занимавшего стол рядом, было написано: «Тебе звонили из химчистки, костюм давно готов». Скомкав и швырнув бумажку в корзину, Скорик спросил: — Ну, как живешь, Джума?

— Как кукурузные зерна в ступе, а пестик в руках у хозяина. На коллегии генерал огласил цифры: на одного опера в среднем приходится семьдесят семь нераскрытых, а у одного следователя — до восьмидесяти дел в производстве.

— У нас ненамного веселей… Дома как? Прибавления семейства не ожидаешь?

— Дома нормально. Ожидаю, — Агрба весело сощурился.

— Сколько же у тебя? Трое?

— Да. Ждем с Надькой четвертого… Ну а ты как? Женился?

— На ком, Джума?

— Ну на этой кадре… ты с нею уже года два. Катерина, кажется?

— Есть такая. Боюсь детей заводить, потому и не женился, — подмигнул Скорик. — Сопли, вопли, шоколадные конфеты, размазанные по всем вещам. Начну бить — лишат отцовства.

— С шоколадом сейчас не разгонишься, дорогой, так что не бойся.

— На, читай, — Скорик достал из сейфа папку с делом.

Пока Агрба читал и что-то себе выписывал, Скорик куда-то названивал…

— Понятно, — Агрба закрыл папку. — Правда, не очень. Приехала с Назаркевичем. С кем уехала, куда? С Назаркевичем ты встречался?

— Он в больнице, ногу разбил, вроде в аварию попал.

— А где уверенность, что он вернулся в тот же день?

— Это со слов секретарши, вернее с его слов, он ей так сказал, «Кубракову отвез и вернулся к вечеру домой».

— А может он переночевал у кого-нибудь в Богдановске. Исключаешь?

— Нет. Вот это и проверь. Надо бы и на машину взглянуть. И придется тебе сгонять завтра с утреца в Богдановск. Тамошние сыскари ребята хорошие, но тебя я люблю больше.

— Это я уже понял. Сам-то чем займешься?

— С институтскими людьми надо встретиться.

— А что Войцеховский говорит?

— Пока лишь то, что есть в деле… Но, Джума…

— Ты знаешь, я не резинщик. Только позвони Проценко, чтоб он мне больше ничего не подвешивал. Он ведь как? Получит от руководства разгон сразу меня достает… Давай мне адрес Назаркевича…

Дом, в котором жил Назаркевич — облупленная пятиэтажка — стоял в глубине двора. Детские качели, загородка для мусорных баков. За домом полуобвалившийся забор, за ним — пустырь. Впритык к забору два металлических гаража. Между ними машина, накрытая брезентом. Оглядевшись, Агрба быстро приподнял брезент, посмотрел на номер. Машина Назаркевича. В ГАИ Агрба загодя узнал цвет, номер и модель «жигуленка», принадлежащего Назаркевичу. Джума вошел в подъезд, поднялся, позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он стоял долго, несколько раз нажимал кнопку. Безрезультатно. Потом позвонил в дверь рядом. Вышел мужчина в майке и полосатых пижамных брюках.

— Вам кого?

— Я к Сергею Матвеевичу. Что-то не открывает.

— Их дома нет. Наталья Даниловна к нему в больницу поехала.

— А что с ним?

— Колено сильно зашиб, в аварию попал. А вы кто будете?

— Знакомый… Он в какой больнице? Не знаете?

— Чего ж не знаю, я сам отвозил его на своей машине?! В 4-ю городскую, в травматологию…

Спускаясь по лестнице, Агрба думал, что надо было спросить, где, при каких обстоятельствах Назаркевич повредил колено и когда вернулся из Богдановска: в тот же день или после. Сосед Назаркевичей мужик разговорчивый, видно, отношения между ними хорошие, так что мог знать и это. Но поразмыслив, майор пришел к выводу, что поступил правильно, воздержавшись: нельзя слишком «давить на газ», эдакое неумеренное любопытство настораживает. Люди замыкаются…

Выйдя во двор, Джума посмотрел в сторону гаражей. Велик был соблазн взглянуть на автомобиль, покрытый до земли выгоревшим брезентом, но появился народ — люди возвращались с работы, на качелях молодая мамаша катала девочку лет четырех. Так не солоно хлебавши, Агрба двинулся к трамвайной остановке.

Джума шел по больничному коридору в сопровождении врача-ординатора, накинув на плечи халат.

— Здесь, — сказал врач, останавливаясь у двери в палату. — Он в левом углу у окна. Я вам не нужен?

— Нет…

Джума вошел и сразу скис: в палате шесть коек, на каждой лежал больной, у одних руки и торс в гипсе, в каких-то металлических конструкциях, у других — ноги подвешены в блоках. Агрба подошел к постели Назаркевича. Сесть было некуда — два стула на всю палату, оба заняты банками, книгами, тарелками, крышками.

— Здравствуйте, Сергей Матвеевич, — склонившись, тихо сказал Джума. Я из ГАИ. Вы уж извините, что наведался, я ненадолго.

— Что за срочность? — хмуро спросил Назаркевич.

— Есть пара вопросов… Во вторник, пятнадцатого, вы попали в аварию. Так? — почти шепотом спросил Джума.

— Не во вторник, а в среду.

— Но в Богдановск-то вы ездили во вторник?

— В тот же день и вернулся. А в среду утром опять поехал. Тогда и произошло.

— Вы один ездили?

— Когда?

— Ну, во вторник, в среду.

— Во вторник с начальницей, в среду один.

— Она вернулась с вами во вторник?

— Нет. Осталась в Богдановске.

— А в среду?

— Я не доехал до Богдановска. А в чем, собственно, дело? — начал раздражаться Назаркевич.

В это время открылась дверь, в палату вошли два врача, а с ними стайка студентов. Джума понял, что дальнейшее пребывание здесь уже бессмысленно.

— Выздоравливайте, Сергей Матвеевич.

— Постараюсь, — Назаркевич повернул голову к стене…

Спускаясь по ступенькам и идя затем к трамвайной остановке, Джума пытался разгадать вопрос Назаркевича «А в чем, собственно, дело?» Темнит, или ничего не знает, или — что?..

Только около восьми вечера Скорик ушел из прокуратуры. Домой добрался в половине девятого уставший и голодный. Войдя в квартиру, понял, что здесь Катя: в коридоре стояла ее хозяйственная сумка, а из кухни слышны были какие-то Катины движения у плиты. Он пошел на кухню.

— Привет. Давно пришла?

— Минут сорок.

Они поцеловались.

— Есть хочу, — сказал он.

— Уже жарю картошку. Купила охотничьих сосисок.

— На чем жаришь? У меня ни кусочка масла не было.

— Я достала бутылку подсолнечного.

— Видишь, как хорошо, что у тебя свой ключ! Иначе я бы сидел сегодня голодный.

— И злой.

— Конечно. Я плохо переношу голод.

— Знаю. Ставь тарелки, нарезай хлеб. В сумке у меня свежий батон…

После ужина он ушел в комнату, уселся в кресло просматривать газеты, скопившиеся за два дня. Катя купалась, Скорик слышал, как в ванной шелестели струи воды, попадая на целлофановую занавеску…

Потряхивая влажными волосами, Катя вышла в синем махровом халате, перехваченным в талии поясом. Она уселась в кресло напротив, отбросив полы халата, высоко положив ногу на ногу, и принялась маленькой кисточкой из пузырька покрывать ногти лаком. Запахло ацетоном. Скорик любил этот запах, любил наблюдать за Катей во время этой процедуры. И сейчас, глядя поверх газеты на ее ноги, обнаженные почти до бедер, наблюдая, как очередной раз проведя осторожно кисточкой, Катя ждет, чтоб высох лак, он вдруг подумал: «Интересно, будет ли все это меня занимать, если мы поженимся и я привыкну к ее каждодневному присутствию в этой квартире?»

— Ты чего уставился? — она неожиданно перехватила его взгляд и инстинктивно затолкала полы халата меж колен.

— Да так, — улыбнулся он.

Они познакомились три года назад. Биохимик по профессии, Катя работала в научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз, Скорику иногда приходилось туда обращаться. Там впервые увидели друг друга…

— Стели, ложись, я подожду пока лак просохнет.

Он поднялся, пошел к постельной тумбе…