Правый поворот запрещён

21

Щербы не было — ушел к председателю областного суда по каким-то делам. В четверть десятого утра сидели в кабинете криминалистики у Войцеховского вдвоем. Дважды прокрутили кассету автоответчика с гневным монологом Назаркевича, заканчивавшимся чуть ли не угрозой: «…вы еще об этом пожалеете». Затем Скорик пересказал свой разговор с Яловским и вахтером.

— Придраться не к чему, зацепиться не за что. Ни у Яловского, ни у вахтера. Вата. Ночной визит Кубраковой в институт можно объяснить чем угодно, самым невинным поводом, — сказал Скорик. — Все, что они говорили, может быть стопроцентной правдой, но в такой же степени и ложью, весь вопрос — зачем? Но ответить мы не в состоянии…

Скорик говорил, а Войцеховский, откинувшись в кресле слушал, но взгляд его как бы кружил по лицу собеседника по каким-то непонятным орбитам.

— На бумагах Назаркевича, которые Джума нашел в «бардачке» машины, есть пальцы Кубраковой, — вдруг сказал Войцеховский.

— Она могла читать эту докладную и три, и четыре недели назад, когда угодно, — сказал Скорик.

— Нет. Бумага датирована 13-м июня. Это воскресенье. А во вторник рано утром Назаркевич уже вез Кубракову в Богдановск. И зачем деловую бумагу он держал в «бардачке»?

В это время загудел дверной звонок, Войцеховский нажал кнопку. Через минуту вошел Агрба.

— Ну что, витязи? — Агрба плюхнулся в кресло.

— Осторожней, Джума, кресло казенное, рассчитано на более деликатную задницу, — подмигнул Войцеховский. — Что скажешь?

— Ни аптеки, ни парфюмеры тубов с названием «Метах» никогда не получали и не слышали о таких.

— Правильно, Джума. Но твоя информация и запоздавшая, и бесполезная. — Войцеховский открыл ящик письменного стола, извлек толстый альбом. Вчера, Витя, — обратился Войцеховский к Скорику, — мы с тобой встретились в конторе, где работает твоя Катерина. Ты возвращался сытый и ублаженный, как кот, а я, сирый и голодный, шел туда заниматься делом. Я вспомнил, что у них есть этот самодельный гроссбух, — он постучал пальцем по переплету. — Здесь среди прочего наклеены вырезки из разных заграничных проспектов и журнальчиков — рекламные картинки баллончиков специфического назначения. Так вот в этом кустарном каталоге баллончиков со слезоточивым и иными газами обнаружился и наш — «Метах». Полюбуйтесь, — он открыл в нужном месте альбом.

Аккуратно вырезанный из какого-то рекламного изделия, сфотографированный почти в натуральную величину, прекрасно полиграфически исполненный, красным глянцем сиял баллончик с белым колпачком. Крупными буквами его опоясывала надпись «Метах». Под снимком на немецком, английском и французском языках было напечатано пояснение и инструкция, как пользоваться этим газом в целях защиты, учитывая содержащийся в нем удушающий компонент.

— Поляки привозят, — сказал Джума. — Да и наши тоже.

Скорик задумчиво молчал.

— Что мы имели в нашей авоське в самом начале? — спросил Войцеховский. — Столкнули в реку здоровую сильную женщину, к тому же хорошо плавающую. И она утонула. Вываливается все это из авоськи, слишком большие в ней дырки для такого сюжета. Ты, Витя, мудро заметил, что для этого ее сперва должны были глушить. Но никаких прижизненных следов оглушения нет. Асфиксия налицо. Но опять же никаких следов, что это механическое удушение. Я, если помнишь, вслух тогда подумал: а если не механическое? Тогда что же? Острый токсикоз, тут же потеря сознания, Кубракова упала в реку и утонула? Пищевое отравление? Не укладывается, слишком скоротечно. И почему тот, кто был с нею, рядом, не бросился спасать и потом не сообщил о происшедшем несчастном случае? К этому альбому привел меня твой колпачок, Джума. И твои слова, Витя, о лекарственных баллончиках-аэрозолях. Теперь получается складно: струя газа в лицо, мгновенный спазм дыхательных путей с потерей сознания, ее сталкивают, а вода завершает дело…

— Загудел зуммер телефона. Войцеховский снял трубку:

— Я, Галя… Слушаю… Когда? Так… Так… Больше никаких подробностей?.. Спасибо, — он опустил трубку. — Это Галя, из приемной. Туда звонил из Богдановска майор Мотрич. Он разыскивал Джума и тебя, Витя. Они нашли какого-то свидетеля. Поедешь?

— Дашь машину?

— С условием, что тут же отправишь ее обратно.

— Хорошо… Я, правда, вызвал на десять утра Вячина… Черт с ним, потом извинюсь.

За трояк в ладошку дежурный швейцар впускал их в Дом офицеров, где в полуподвальном помещении находилась биллиардная, у маркера всегда можно было с переплатой купить пиво. Два-три раза в месяц Лагойда и Вячин ходили сюда погонять шары в «американку»…

— На что играем? — спросил Лагойда, снимая деревянный треугольник с пирамиды шаров.

— На пиво с креветками, — ответил Вячин, натирая мелом кий.

— Лукич, — обратился Лагойда к маркеру, — какое сегодня пиво?

— «Московское».

— А нему что?

— Соленые палочки и баночка креветок.

Сыграв две партии, решили сделать перерыв. Устроились в углу у окна за столиком маркера. Пиво было теплым, но все равно пили с удовольствием. Потягивая из стакана, Лагойда все время что-то говорил, Вячин не мог понять, слушает ли он Лагойду или думает о чем-то. Затем он вдруг сказал:

— Меня на завтра в прокуратуру вызывают. Повестка пришла.

— Ну и что? Я же тебе сказал: следствие идет. Меня уже допрашивали, махнул рукой Лагойда.

— А я тут причем?

— А я причем?

— Ты все-таки работаешь еще в институте, а я давно ушел.

— Серегу Назаркевича тоже допрашивали. Следователь даже в больницу к нему ездил.

— С поликаувилем теперь ничего не выйдет.

— Как сказать. Может, без Кубраковой легче будет.

— У нас металл кончается.

— Договорись с Владиком. Я поеду заберу.

— Все через задницу, — раздраженно сказал Вячин. — С тем договорись, тому сунь, третьего напои и накорми с икрой.

— Пора бы привыкнуть, Коля. Мы ведь живем не как нормальные люди. У нас только навыки и инстинкты. Навыки идти в очередь за колбасой, инстинкт спрашивает при виде очереди: «Что дают? Что выбросили?». Кто же это с Кубраковой так? Как думаешь? — спросил Лагойда.

— Черт его знает… Действительно…

— А Серега Назаркевич не мог? Он же у нас немного шизонутый.

— Между нами говоря, такая мыслишка у меня промелькнула. Отношения у них были, как у кошки с собакой. Но чтобы Серега… такое, — Вячин как бы с сомнением пожал плечами.

— Ну что, сгоняем еще?

— Идем.

Они вернулись к биллиардному столу…

— Это наша местная продукция, потребкооперация делает. Пользуется большим спросом, — майор Мотрич открыл бутылку с надписью на этикетке «Летний квас». — Газированный. Может, чего покрепче хотите? — предложил он Скорику и Джуме.

— Нет, — отказался Скорик, наливая в стакан янтарную жидкость.

— Как вы на него вышли, на этого рыбака? — спросил Джума.

— Искали, спрашивали. Через участковых. Они своих заядлых рыболовов знают.

— А кто он таков? — поинтересовался Скорик.

— Местный. Коренной. До ухода на пенсию работал мастером в пекарне.

— Разрешите, товарищ майор? — открылась дверь, вошел сержант.

— Привез? — спросил его Мотрич.

— Привез, товарищ майор.

— Давай.

Сержант вышел и через минуту вернулся с пожилым человеком невысокого роста, большая лысая голова с венцом последних седых волос.

— Садитесь, Кузьма Петрович, — пригласил Мотрич. — Вот товарищи из области поговорить хотят с вами. Специально приехали. Кваску налить?

— Можно… А чего говорить? Я уже рассказал. Нового не придумаю.

— И все-таки, Кузьма Петрович, — попросил Скорик.

— Зять ко мне должен был приехать из Андижана, внука привезти. Решил угостить их рыбой. Место это над обрывом мое, давнее. Там щука с плотвой в жмурки играет. Пошел, значит, я по росе, сел. Через часок клев начался. Я там загодя прикормку для мелюзги даю, чтоб щуку привадить. Где-то после десяти услышал звук мотора, машина, значит, шла. Удивился, сюда не ездют почти. Потом мотор заглох, хлопнули дверцы. Ну, думаю, — все, кончилась моя рыбалка. Сейчас пойдут тосты, песни. А рыба тишину любит. Я сижу у самой воды, под обрывчиком, метрах в двадцати. Меня сверху не видать, я за кустами, а мне снизу видно. Гляжу: мужик и баба. Он капот поднял, возится в моторе, а она подошла к берегу, камешки стала кидать. Я разозлился, в садке килограмма три рыбы уже было, собрал свое хозяйство и берегом ушел.

— Кузьма Петрович, а лица их вы не запомнили?

— С моего расстояния не разглядеть было без очков. Да и что разглядывать? На кой они мне сдались?

— А машину не запомнили? Марку, цвет.

— Красная, похоже «Жигули».

— Какая одежда была на этих двоих?

— Баба, вроде, в желтоватой кофте вязаной, а на мужике костюм светлый, серый. Шапочка мне его показалась — цветная, кажется, белая с зеленым, с таким большим козырьком. Велосипедисты в таких бывают, я по телевизору видел.

— Какого числа это было?

— А шестнадцатого, в среду. Зять-то приезжал в четверг, потому и помню.

— Вы могли бы указать это место? — спросил Агрба.

— Которое? Где рыбачил?

— И где рыбачили, и где машина стояла.

— А как же!

— Съездим? — Джума посмотрел на Мотрича.

— Надо бы…

— Сегодня не могу, — посмотрев на часы, сказал рыбак, — мне внука из садика забирать нужно. Больше некому. Вдовый я. Дочь и зять в Андижане живут, офицер он. Знойно там нынче, так что внук у меня до сентября. Вот завтра с утра можно…

Такой поворот не очень устраивал Скорика, он рассчитывал, что домой, хоть и поздно, вернется сегодня. Он не любил случайных гостиниц с застиранными простынями и тощими подушками. Но теперь придется заночевать в Богдановске.

Поужинали они с Джумой в нищенском гостиничном буфете яйцами, сваренными вкрутую, плавленым сырком. Джума взял себе еще порцию капустных котлет, и поплатился жестокой изжогой, пошел искать аптеку в надежде купить соду.

Скорик из номера позвонил домой.

— Ты куда пропал, — услышал голос Кати.

— Я в Богдановске. Сегодня не приеду, заночую здесь.

— Нашел себе интердевочку?

— Ага! Тут сплошь интердевочки. У каждого отеля. Ты тоже не приведи на ночь какого-нибудь ковбоя в тюбетейке…

Утром поехали к реке. Рыбак указал место, где видел красную машину и тех двоих. Наверху остался Мотрич, остальные спустились вниз к кустам, где в то утро рыбак устроился с удочками. Мотрич сверху их не видел, а они, задрав голову, видели сквозь ветви кустов его торчащую на обрыве фигуру, в том месте, где нашли очки Кубраковой, а Джума обнаружил следы «жигулевских» скатов, придавивших траву…

Вернувшись в райотдел, Мотрич занялся поисками попутного транспорта, чтобы отправить Скорика и Джуму. Через час гаишник поймал у шлагбаума «рафик» местной «скорой помощи», водитель ехал в областной центр сдавать машину в капремонт. «Рафик» был старый, все в нем тарахтело, словно сдвинулось со своих мест, но Джуму это совершенно не занимало; его везли и слава Богу…

«Вячина надо допросить, Вячина, — думал Скорик, хватаясь за какую-то скобу, когда машина влетала в рытвину. — И круто браться за Назаркевича…»