Правый поворот запрещён

37

Я не боялся, если даже Скорик заподозрит, что я занимался недозволенным — разыскивал майора Агеева. Нет у него ни доказательств, ни свидетелей. Я преподнесу ему в невинной форме ходатайство о необходимости искать Агеева, отклонить его Скорику будет трудно.

В дверях в кабинет Скорика я столкнулся с его женой, кажется, ее звали Катей, и кажется, они не были официально супругами, но меня это меньше всего интересовало. Я поклонился ей, она ответила, затем, сказала шутливо:

— Артем Григорьевич, бланки договоров уже готовы. Когда вы у нас появитесь? Вы уже решились?

— Вот схожу в отпуск, на досуге подумаю, вернусь, а там видно будет, — также шутливо ответил я.

Она кивнула мне и зашагала по коридору, а я вошел в кабинет. Скорик разговаривал с кем-то по телефону. Закончив, посмотрел на меня, особой приветливости в его взгляде я не заметил.

— Слушаю вас, Артем Григорьевич, — все же любезно сказал он, опустив трубку.

Я достал из кейса ходатайство, положил перед ним на стол:

— Тут все изложено, Виктор Борисович, но хотел кое-что устно… Понимаете, я опять размышлял о показаниях Назаркевича по поводу майора Агеева. Вы, разумеется, проделали большую работу, пытаясь разыскать его. Помните, он пообещал Назаркевичу достать декодер, мол, их сотни проходят через его руки. Где у нас могут быть декодеры? И мне пришло на ум: а не на радиотехническом ли имени Щорса?

— А причем здесь майор? — спросил Скорик.

— Там есть цеха, работающие на оборонку. Значит есть и военпреды. А вдруг?

— Мы искали Агеева через наше адресное бюро, он нигде не прописан, возразил Скорик.

В глазах его промелькнула растерянность.

— Многие военнослужащие, работающие в городе, живут в гарнизонных домах, расположенных на территории сельских районов, — тянул я свое. Например, гарнизон в Дольцах, восемь километров от города, а административно он входит в Лубенцовский район.

— Вы все это здесь изложили? — хмуро указал на ходатайство.

— Разумеется.

— Ладно, — он пожал плечами, — почитаю.

Взмокший от беготни по городу, Агрба, не дожидаясь лифта, поднялся к себе, пыхтя, вытащил из тумбочки бутылку минеральной воды и откупорив об угол подоконника, прикрытого шторой, выпил почти всю из горла. А бегал Джума по аптекам в поисках какого-то «бифокола» — уже несколько дней самый младший сын маялся животом и врач сказал, что необходимо это лекарство. Когда речь заходила о сыновьях, об их здоровьи, все остальное в мире переставало для Джумы существовать. «Э-э! Что ты понимаешь! — иногда он говорил кому-нибудь в застольном кругу. — Когда видишь, как продлевается твой род, ветви от твоего корня — одна, другая, третья… За смысл жизни», — и с серьезным лицом он вставал, держа в руках полный фужер вина или водки… Сегодня, наконец, он достал этот «бификол» и был счастлив. Джума позвонил жене:

— Надя! Достал две упаковки!.. Да, уже у меня… Честное слово! Вот они, передо мной, — он погладил коробку с лекарством…

Допив из бутылки воду, Джума закурил и взял листок бумаги, лежавший на столе. Это ребята мои приготовили краткую информацию о соседе грузчика Усова — Корольце.

Итак, Королец Евгений Дмитриевич, 38 лет, ювелир высокого класса, работает в мастерской по улице Сербской. Основная клиентура — обеспеченные дамы, попасть к нему можно только по чьей-нибудь рекомендации. Не рвач, точен в исполнении сроков заказов. Не судим, ни по каким делам, связанным с валютой и драгметаллами, не проходил. По указанному адресу проживает вместе с женой, — экономистом пивзавода и матерью-пенсионеркой. Среди коллег имеет прозвище «Проба»…

«Значит ты не рвач, „Проба“, — усмехнулся Джума. — Но рвал по-крупному в другом месте, где драгметаллами и не пахло. Молодец… Однако сгорел на простой бериллиевой бронзе. И ходил за нею по чужому паспорту… от имени Кубраковой… Кто же тебя послал туда?»…

Размышления Агрбы прервал звонок:

— Джума, — в трубке звучал голос Скорика. — Занят?

— Как обычно… Что у тебя?

— Да есть кое-какие новости.

— Что-то ты не веселый.

— Не от чего веселиться… Зайти сможешь?

— Сегодня?.. Я хотел домой, сын болен.

— Хоть на полчаса загляни, я буду долго у себя… Чего-нибудь откопал?

— Откопал, откопал… Ладно, увидимся — расскажу, — он огорченно опустил трубку и подумал: «Сперва отвезу лекарство»…

— Привет, сосед!

— Здравствуй, «Проба».

— Ладно тебе, ты что, мое имя забыл?

— Извини, Женя.

— С работы?

— Откуда же еще…

— Что так поздно?

— Пришло две машины с баклажанами под самый конец дня. Вода есть?

— Есть.

— Помыться хочу, весь провонялся.

— Да, — засмеялся Королец, — по запахам от тебя можно узнать, какие овощи поступили в город.

— Жень, паспорт мой у тебя или ты вернул мне? — спросил Усов.

— Давно вернул. Чего это ты вдруг вспомнил?

— Комедия сегодня была.

— Какая? — насторожился Королец. — Пивка хочешь?

— И сто граммов дашь?

— Дам. Зайдем ко мне?

— Зайдем. А Зина твоя не выгонит?

— Она в командировке…

Вошли. Устроились на кухне. Королец вытащил из холодильника две бутылки пива и поллитровку «Столичной», поставил огурцы, помидоры, открыл банку сайры, нарезал хлеба.

— Закусон годится? — спросил он, наливая Усову водку в высокий фужер.

— Годится. А себе?

— Нельзя. Я в гараж пойду за машиной. Ты пей, — нетерпеливо сказал Королец. — Так что за комедия у тебя была?

— Жень, ты паспорт-то у меня зачем брал? — спросил Усов, кусая малозубыми деснами огурец.

— Надо было одно дело провернуть, а мне под своей фамилией нельзя. Я ведь с золотом работаю. На нас как смотрят? В бинокль — раз с золотом, значит жулик. — Ты пей, не стесняйся, — он снова налил Усову по самый венчик. — Возьми пивка, холодненькое, в самый раз после трудового дня.

Одним движением кинув водку в горло, запив пивом и утерев ладонью рот, Усов принялся рассказывать Корольцу о визите Агрбы.

— Да, неприятно, — стараясь быть спокойным, дослушав, сказал Королец, быстро высчитав, что мент, приходивший к Усову на базу, из уголовки. Ладно, пустяки. Обойдется. Я завтра в отпуск рву, — он встал, вытащил из шкафа четыре бутылки водки — по две в каждой руке, — поставил на стол. Это тебе, Володя. Меня-то месяц не будет. Где достанешь? Возьми, не то засохнешь, пока вернусь.

— Да ты что, благодетель?! — хмельно засмеялся Усов, рыгнул, налил в стакан пива и жадно припал, дергая небритым кадыком. — Вот это подарок!.. Отслужу, Женя!..

— Ты только вот что, Володя: если этот мент опять объявится, начнет вопросами щекотать, скажи, что в прошлый раз ты перепутал, паспорт, мол, дома, давал его не мне, а кому — не помнишь, был выпивши. Усек? Мне нельзя фигурировать, рекламу портить нельзя. Человек я в городе известный. Усек?

— Еще бы… Можно водочки?

— Конечно, ты же гость! — Королец наполнил фужер.

— А ты, небось, в Сочи с Зиной?

— Нет, один. Зину начальство не отпускает. Поэтому махну не в Сочи, а в Калмыкию, там у меня дружок в глубинке, вместе когда-то срочную служили. Он в совхозе зоотехником, с барашками возится. Шашлычки поем, на охоту в степь съездим разик-другой. Ты никогда в Калмыкии не был? Люблю их степи!.. Ты пиво-то возьми с собой, утром поправишься. Пошли? Я спешу…

Проводив Усова до двери, Королец быстро вернулся и бросился к телефону, но нужный абонент не отвечал. Никто не отозвался и по другому номеру. Затем спустился в подвал, где у него была маленькая мастерская, вытер влажной тряпкой оргстекло, покрывавшее стол-верстак, щечки тисков ручных и стационарных, осмотрел внимательно все ящички, коробочки, инструмент. Закончив уборку, присел покурить. «Всем буду гнать одну липу, даже матери и Зине: улетаю в Калмыкию к другу, в отпуск. Почему так срочно? Зина поймет, а мать вообще не вникает… Хорошо, что еще неделю назад, словно чуял, договорился завмастерской об отпуске, — размышлял Королец. — Сейчас — в кассы за билетом. И не самолетом, а поездом. Надежней запутать. Чем дольше в дороге, тем лучше. Хорошо бы балет на утренний… Дам кассирше сотню. И не СВ, а простым купейным, до Москвы, из Москвы, рабоче-крестьянским плацкартным, где погуще народу, до Иркутска. Оттуда каким-нибудь пятьсот веселым еще двое-трое суток до пристани, а там — на катерок, а спокойней — на баржу со щебенкой, потом узкоколейкой на платформе и, наконец, пешком в тайгу, где Костя с артелью… Надо рюкзак, натолкать его консервами, гречкой, макаронами, перловкой… Котелок не забыть бы… Дело к осени, скоро дожди, дороги развезет. А там, глядишь, снежком сперва посыплет, заметет, а позже и завалит… Пусть ищут, пусть попробуют туда достать… В заимке перезимую… К весне видно будет… Главное сейчас затеряться… Пусть в Калмыкии ищут… При нынешнем бардаке сто лет не найдут… В старателях с Костей повкалываю в глухомани на речках, понюхаю, как пахнет золотишко в натуре»…

Докурив, окинул взглядом мастерскую и вышел, тряпку, которой вытирал стол и тисочки, выбросил в мусорный бак… «Вроде все чисто», — успокоил себя…

Едва Джума вошел к Скорику, и уселся напротив, тот сразу протянул ему лист бумаги — ходатайство адвоката:

— На, прочитай, порадуйся.

— Смотри, как он вычислил! — прочитав, Агрба вернул бумагу.

— Вычислил! — воскликнул Скорик. — Просто искал, как хороший опер. И нашел. Но доказать незаконность действий Устименко мы не можем. Он не пальцем деланный, знал, на что шел. Видал, как он изложил на бумаге, попробуй, откажи… Разваливает он мне дело!

— Не паникуй. Еще неизвестно, существует ли этот Агеев в природе, работает ли на радиотехническом имени Щорса, есть ли там вообще военпред, да еще Агеев? Может и есть, но не Агеев, тут по воде вилами писано.

— Что ты меня успокаиваешь! Все это я и без тебя посчитал… Ну а ты чем порадуешь?

— Был я на авиаремонтном у Ставицкого, на овощной базе был… — и Джума рассказал об алкаше Усове, о его соседе-ювелире «Пробе», который, чтоб не засветиться, воспользовался паспортом Усова. — Хорошая кликуха «Проба»! А?! Кольца из бериллия дело его золотых рук, тут все в масть. И лакировали для верняка поликаувилем. А вот кто и как его брал из лаборатории Кубраковой — вопросец…

Скорик опустил голову, сжал ладонями виски: какой-то камнепад — Усов, ювелир Королец, военпред.

— Накопали вы с Устименко, — горько усмехнулся Скорик. — Ты что, сговорился с ним против меня?

— А ты разве не знал? Ну хватит! Давай решать, чем займемся.

— Я поеду в НПО имени Щорса. Ты займись ювелиром. Учти, завтра суббота…

У двери Агрба оглянулся. Скорик понуро складывал какие-то бумажки в открытый кейс. «Если он найдет Агеева и тот подтвердит показания Назаркевича — все, привет, чистое алиби, дело пойдет на доследование, все сначала», — ему жаль стало Скорика, да и себя: своих ног, сил, пота, здоровья, которые он угробил, чтоб посадить Назаркевича; жаль своих детей — мало им проку от него. Недавно старший, Славик, спросил за ужином: «Ты что так быстро ешь, папа?» — «Спешу, сынок. Убегать надо», — ответил Джума. — «Опять?» — сын посмотрел на него, потом перевел взгляд на мать…

Успокоительные слова Джумы на Скорика не подействовали, настроение не улучшили, нутром чуял: Устименко, старая зараза, отыскал майора Агеева, и когда появился с ходатайством, уж знал, что тот — военпред на НПО имени Щорса, а придя с ходатайством, просто лапшу вешал, иначе ему нельзя. И потому, сидя в кабинете начальника отдела кадров НПО, Скорик уже не посыпал голову пеплом отгоревших эмоций, а почти спокойно выслушал:

— Майор Агеев Витольд Ильич? Да, у нас, он военпред.

— Мне нужно срочно с ним повидаться, — жестко сказал Скорик.

— Он вообще-то не нашего подчинения, но попробую…

И пока кадровик куда-то названивал по внутренней связи, разыскивая Агеева, объясняя тому, в чем дело, Скорик подумал: «Прав был Щерба, когда сказал: „пробоин Устименко наделал нам много. Удивляюсь, что до сих пор он не принес ходатайство об изменении меры пресечения“… Назаркевича, наверное, придется выпустить, взять подписку о невыезде… И все равно неясно с ним: поликаувиль, кольца, поляк… Но с этим-то все вот-вот как-то закончится… А убийство Кубраковой? Все сначала?..»

— Агеев ждет вас в комнате директора клуба. Там пусто сейчас, никто не будет мешать, — кадровик прервал размышления Скорика. — Идемте, провожу вас…

Здесь действительно было пусто, тихо. Познакомив их, кадровик ушел. Они сели друг против друга за квадратный столик, на котором стояли шахматные часы. Агеев оказался в гражданском — невысокий, худощавый, с неприметным, каким-то замученным лицом.

— Витольд Ильич, — начал Скорик, — мне нужно допросить вас как свидетеля.

— Это по какому же вопросу? — удивился майор.

— У вас были какие-нибудь неприятности с машиной?

— Ого! Вспомнили! Это же когда было!

— Когда?

— Еще в середине дня, шестнадцатого.

— Почему вы так точно помните дату?

— В жизни советского автомобилиста такие даты запоминаются, засмеялся Агеев. — Не только дни, но и часы.

— В котором же часу это произошло? И где?

— В девять утра. На шоссе. Я подъезжал к городу, был уже возле железнодорожного виадука. Знаете, где это? Ну вот оттуда навстречу и вылетел красный «жигуленок».

— Вы откуда ехали?

— Из Кубовичей. Был на РЛС[8] по делам службы.

— Значит вылетел «жигуленок»…

— Какой-то подлец разлил масло, «жигуленок» в лужицу влетел, его дернуло, водитель по тормозам, ну его и понесло на меня. Хорошо, что я сбросил газ. Да и он тоже успел. Но все же «поцеловались». Мне он побил левое крыло и подфарник, себе разбил крыло, фару и радиатор, тосол сразу потек.

— А что вы сказали ему?

— Что говорят мужики в таких случаях? Обматерил. Он сперва молчал, потом спросил, сколько хочу на ремонт. Я прикинул: в шесть сотен уложусь. На этом сошлись. Деньги у него с собой были. Он ехал в Богдановск в командировку и собирался купить резину, кто-то пообещал.

— После этого вы уехали, а он остался?

— Нет, жаль мне его. Он же — ни тпру, ни ну, на приколе. Я его отбуксовал домой.

— Фамилию он свою не назвал?

— Назвал. Сейчас гляну, — Агеев полез в карман, достал мятый блокнот, полистал. — Назаркевич Сергей Матвеевич. Даже и телефон записал.

— Зачем?

— На всякий случай. Еще я пообещал ему достать декодер и позвонить. Да вот все никак… Даже неудобно, мужик он вроде ничего показался мне. Или опять кого шибанул?

— Нет, Витольд Ильич, а вы смогли бы указать то место, где произошло столкновение?

— А как же! Перед виадуком на обочине справа щит здоровенный и надпись «Вступайте в доноры!». Чья-то дурацкая затея.

— А мы не могли бы с вами смотаться туда?

— Сейчас?

— Желательно.

— Что ж, коли надо…

«Москвич» Агеева стоял среди сотен других машин на заводской стоянке. Левое крыло его было покрыто коричневой грунтовкой. Подфарник, правда, был уже цел. Присев перед ним на корточки, Скорик увидел, что стекло его поновей, нежели на правом, на котором и головки шурупов потускнели, покрылись ржавыми точечками, а на левом еще светилось новизной.

— Чего вы не покрасите крыло? — спросил Скорик.

— Краску не могу достать. В одном месте предлагали, так запросили столько, что я взопрел. Я подфарник вон две недели назад только поставил, на барахолке купил…

Машина была старая, что-то в ней лязгало, хрипело, скрипело, пока она не завелась, но в конце концов поехали…

К концу дня Скорик успел многое: Агеев указал место на шоссе, где столкнулся с Назаркевичем, оно точно совпало с тем, которое указал Назаркевич в начале следствия, когда Джума и Скорик возили его туда; уломал знакомого следователя военной прокуратуры дозвониться в РЛС в Кубовичи и постараться проверить, был ли там Агеев 16-го июня и в котором часу уехал; коллега дозванивался два часа и час выяснял простой, казалось, вопрос, но ответа добился: майор Агеев приехал на РЛС на своей машине «Москвич-408» утром 15-го июня, ночевал, а в семь утра 16-го отбыл домой.

Все это Скорик сообщил Щербе и положил ему на стол протокол допроса Агеева. Прочитав, Щерба, как ни в чем не бывало, произнес:

— Очень хорошо. У Назаркевича алиби.

Скорик опешил: что тут хорошего, дело-то рухнуло! И не удержавшись, язвительно спросил:

— Вы ждали этого, Михаил Михайлович?

Щерба пропустил мимо ушей. Помолчав, Скорик запустил пробный шар:

— Будем изменять меру пресечения Назаркевичу? Подписка о невыезде?

— Выпускать его надо, Виктор Борисович. На все четыре стороны, ко всем чертям! — шумно выдохнул Щерба. — Понимаю, не хочется вам с ним расставаться. Признаюсь, мне тоже. Однако… У меня на заднице уже мозоли — столько я получил за всю жизнь пинков. У вас еще свеженькая кожа, поэтому вам придется подставить свою задницу. А если не желаете, то сделайте следующее: выносите постановление, пойдем к шефу, он плюнет, мы утремся. Сегодня пятница. Человеку выйти из тюрьмы приятно вообще, а в субботу тем более. Так мне почему-то кажется. И поезжайте завтра утром раненько в СИЗО, выводите оттуда Назаркевича за белы ручки на свободу. Если захотите — извинитесь. Не захотите — так и будет. Нашему правосудию не впервой…

Скорик, ни слова не сказав, отправился сочинять постановление.