Правый поворот запрещён

33

Накануне я созвонился со Скориком, на мою просьбу встретиться, он и в этот раз дал любезное согласие, хотя я понимал, чего оно ему стоило. Не успел я усесться перед ним, как вошел Миня Щерба, вроде случайно, но я понимал, что это отрепетировано.

— О! Артем! Привет, — заулыбался он, протягивая мне руку. — Ты, говорят, у нас теперь частый гость.

— Что поделать, Миня. Как отдохнул? — спросил я.

— Уже начинаю забывать. С вами не соскучишься, — сказал неопределенно «с вами», но я-то понял, что он имел в виду. — Я не помешаю, если посижу? — сощурил Миня добрые хитрые глазки. — Я молча.

— Мне нет, — ответил я.

— Мне тем более, — сказал Скорик.

— Тогда приступим, — повернулся я к Скорику. — Виктор Борисович, директор Богдановского завода резиновых изделий Омелян показал, что в среду около десяти утра у шлагбаума во встречной машине он увидел Кубракову.

— Совершенно верно.

— И что на водителе была знакомая нам каскетка, надвинутая низко на лоб. На вопрос криминалиста Войцеховского: «Солнце било в глаза?» Омелян ответил: «Нет, в эту пору оно еще на востоке, значит в глаза мне, а встречным в затылок». Назаркевич не отрицает, что был в каскетке, поскольку мешало солнце, но оно могло мешать ему лишь во второй половине дня, где-то часов в 17–18.

Омелян видел Кубракову и водителя у шлагбаума в среду, а Назаркевич утверждает, что в Богдановске он был во вторник.

— Какая разница? Сейчас нам важны не день, а время дня.

— А если Назаркевич врет, что солнце било в глаза, врет, чтобы сместить время, внушить вам, мол, час заката, а Кубракову видели, дескать утром.

— Позвольте, но откуда ему известно, что ее видели утром? Он же не знаком с показаниями Омеляна.

— Ну хорошо, — вроде согласился Скорик и тут же довольно удачно нашелся, — пусть будет по-вашему: каскетку он надвинул на глаза во время заката, когда действительно возвращался из Богдановска, отмахав к этой поре процентов восемьдесят, а может и все девяносто дороги. Но! Происходило это не во вторник, как он утверждает, а в среду, в среду, после всего содеянного, отсидевшись где-то до предвечерья.

Боковым зрением я увидел, как довольно ухмыльнулся Миня. Он встал и вроде безразлично произнес:

— Ладно, сражайтесь, я пошел, своих дел полно, — по-приятельски попрощавшись со мной, удалился.

— Допустим, Назаркевич все это рассчитал. Но зачем ему такие сложности городить? Ведь он мог просто заявить: «Каскетку, которую нашли у меня в машине, я не надевал уже месяц. Валяется она на всякий случай». Согласитесь, таких каскеток, наверное, тысячи: одинаковой расцветки и одного покроя.

— Вы хотите сказать, что Омелян видел не Назаркевича, а другого человека? — Скорик выпрямился.

— Не утверждаю, но допускаю, — кивнул я. Скорик, как мне показалось, был раздражен, возможно тем, что Миня отмолчался и как привередливый зритель покинул наскучивший спектакль. Не дожидаясь ответа Скорика, я продолжал: — Виктор Борисович, с вашего разрешения я хотел бы задать несколько вопросов тому, кто осматривал одежду Кубраковой и Назаркевича.

— Это делал Войцеховский.

— Если можно, пригласите его.

Он снял трубку, позвонил:

— Адам Генрихович? Может зайдешь, тут Артем Григорьевич Устименко хочет тебя видеть?.. Хорошо, ждем.

Вскоре Войцеховский пришел, мы поздоровались. Вопросы, как и положено, я задавал ему через Скорика:

— Адам Генрихович, экспертизу одежды Кубраковой и Назаркевича, как зафиксировано в деле, проводили у вас?

— Да.

— На пиджаке и брюках Назаркевича обнаружены микрочастицы кофты Кубраковой, в которой она была в день убийства. Из показаний Омеляна нам известно, что Кубракова сидела сзади водителя. Адам Генрихович, у вас автомобиль есть?

— Есть.

— Как часто вы оказываетесь на заднем сидении?

— Практически никогда. В этом нет нужды, — он, видно, понял, куда я клоню, сказал: — Но мы же не можем исключить, что где-то по дороге, по какой-то неизвестной нам причине Назаркевич остановил машину и пересел к Кубраковой. Может быть ради какого-то разговора.

— Разумеется. Адам Генрихович, вы лично делали экспертизу на наложение микрочастиц?

— Нет, мой помощник, стажер. Я в тот день уезжал — изнасилование в Клинцах.

— Вы не могли бы пригласить его сюда?

— Конечно можно, — Войцеховский позвонил: — Роман, оставь все, зайди к Скорику.

Романом оказался молодой человек лет двадцати шести, он смущенно стоял у двери.

— Садись, — сказал ему Войцеховский. — Артем Григорьевич Устименко, адвокат Назаркевича. У него к тебе есть вопросы, — Войцеховский указал на меня.

— Роман, ваше отчество? — спросил я.

— Степанович.

— Роман Степанович, вы готовили к экспертизе одежду Назаркевича и Кубраковой на наложение микроволн?

— Да.

— Как? Опишите пожалуйста.

Он посмотрел недоуменно на Войцеховского, затем на Скорика, записывающего мои вопросы и его ответы.

— Сперва выложил на стол мужской костюм из мешка № 1, потом упаковал его обратно и достал женскую кофту из мешка № 2.

— И куда выложили?

— Ну, на стол, на этот, он покрыт оргстеклом.

— Значит содержимое обоих мешков вы осматривали на одном и том же столе? — уточнил я.

— Да.

— Я же тебе сказал делать это на разных столах! — багровея, Войцеховский уперся взглядом в лицо стажера — понял, что произошло.

— Второй стол был занят, Адам Генрихович, — поникнув, тихо произнес стажер. — Там были разложены пять экземпляров какой-то рукописи, вы не велели их трогать. А стекло я маленько протер, — голос его совсем сел от волнения, горло пересохло.

Войцеховский досадливо махнул рукой.

— У меня больше вопросов нет, — сказал я.

— И ко мне? — спросил Войцеховский.

— И к вам тоже, Адам Генрихович.

Резко поднявшись, Войцеховский вышел, за ним понуро последовал стажер.

— Какова цена этой экспертизы для суда? — обратился я к Скорику.

— Грош, — раздраженно он бросил на стол ручку. — Даже если перенос волокон с кофты Кубраковой на пиджак Назаркевича произошел не на столе, как полагаю я… Какие у вас еще ко мне просьбы или ходатайства? — уже откровенно недружелюбно спросил Скорик.

— Я хотел бы еще раз выслушать пленку на автоответчике, если вы не возражаете.

Ничего не ответив, Скорик вытащил из сейфа автоответчик Кубраковой:

— Можете устроиться в соседнем кабинете, там никого, люди в отпуске, — он отодвинул маленький столик с графином, открыл дверь в смежную комнату…

Я запустил кассету. Запись пошла с монолога-угрозы Назаркевича, поскольку, видимо, Скорик был сосредоточен именно на этой улике. Мне тоже хотелось вновь услышать и слова Назаркевича, и их интонацию. Когда голос его умолк, после краткой паузы заговорил Яловский: «…куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи…» Затем несколько секунд пленка до самого конца была «немой», никакой записи. Щелчок — и аппарат автоматически выключился. Посидев какое-то время в раздумьях, снова оценивая грозные слова Назаркевича, финальную фразу «Вы еще об этом пожалеете», я стал «перегонять» пленку к началу, к тому месту, с которого начал слушать, но, похоже, не рассчитал, отмотал слишком много, и когда нажал клавишу пуска, ничего не услышал, пленка была чистая, без записи, а потом возник голос Кубраковой: «Меня нет дома. Говорите», а за ним мужской голос: «Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь и вы мне поможете. Жду вашего звонка». Стоп! Бериллиевая бронза! Кольца… из бериллиевой бронзы!.. Покрыты каким-то сверхпрочным лаком… Так сообщил офицер польской полиции… Бутылка с поликаувилем в гараже… как его… Бронича… Бериллиевая бронза… Зачем она Кубраковой?.. Но ведь обращалась же к какому-то Ставицкому на авиаремонтный за бронзой!.. Бериллиевой… Ни я, ни Скорик еще при первом прослушивании кассеты, естественно не обратили внимания, ибо история с кольцами всплыла через два с лишним месяца. Оба мы были загипнотизированы одним: монологом-угрозой Назаркевича, тут мудрено было вспомнить записанный на автоответчике звонок какого-то Ставицкого с авиаремонтного завода — обычный деловой, как и звонок Яловского. Наружу выпирали только слова Назаркевича — они для Скорика слишком плотно вписывались в его версию! Все же остальное выпало, как пустяки чисто служебного свойства!..

Вернув запись к звонку Ставицкого, я выключил прибор и вошел к Скорику. Тот читал какие-то бумаги.

— Закончили? — отвлекшись, равнодушно спросил он.

— Виктор Борисович, хочу познакомить вас с одним сюжетом, — я опустил на стол перед ним автоответчик.

— Что еще, — сдерживая недовольство, спросил он.

— Послушайте вот это, — стоя перед ним, я включил прибор.

Все заняло секунд десять. Скорик был не дурак, дослушав, сразу усек ход моих мыслей.

— Любопытно, — слабо улыбнулся он. — Как вам пришло в голову? искренне вырвалось у него.

— На то же самое натолкнулись бы и вы, отмотав пленку к началу. Чисто механически, случайно, как и я.

— Надо будет попросить Агрбу… заняться.

— Конечно. — И чтобы укрепить его в этом желании, когда наши интересы впервые совпали, я добавил: — С самого начала до места, где начинаются записи, пленка чистая. Либо ничего не записывалось…

— Либо стерто Кубраковой, — перебил он. — Скорее последнее, включился он в ход моих рассуждений. — Иначе какой смысл отматывать чистую пленку почти до конца и оставить кусочек для трех последних разговоров? Но почему Кубракова не стерла ее всю?

— Есть два объяснения: или три последние записи: звонки Ставицкого, Назаркевича и Яловского она хотела сохранить, как важные для нее, или не успела стереть перед отъездом в Германию.

— Едва ли. Почему-то хотела сохранить. Ну, звонок Назаркевича понятно… А вот предыдущий — Ставицкого и последующий Яловского, — он пожал плечами. — Тут, возможно, был какой-то интерес у нее.

Мы так оживленно и согласно обсуждали мое открытие, что со стороны казалось, будто беседуют, подбадривая друг друга, единомышленники. В действительности же каждый из нас преследовал свою цель: Скорик надеялся усилить свою обвинительную позицию, где Назаркевич уже виделся ему связанным не только с поликаувилем, найденным в гараже Тадеуша Бронича, но и с бериллием для фальшивых колец; я же рассчитывал на противное — вдруг все откроется таким образом, что получу еще один козырь против обвинения. Правда, интуитивно побаивался, что Скорик тут имеет предпочтение, но пренебречь открывшимся обстоятельством я не мог. Несколько смущало меня (а, возможно, и Скорика, но он умолчал об этом), каким образом тут замешана Кубракова: Ставицкий с авиаремонтного обещал бериллий именно ей?!..