Правый поворот запрещён

20

Скорик сидел у себя в кабинете, смотрел в окно, раздумчиво щелкал зажигалкой, которую забыл на столе Войцеховский. Начинался перерыв. В столовую идти не хотелось — очередь, мухи, вонь от разваренной капусты и подгоревшего на противнях старого жира. Он позвонил Кате, она оказалась в другом помещении; узнав, кто ее спрашивает, сотрудница игривым тоном произнесла: «Виктор Борисович?! Сейчас я разыщу Катюшу, вы подождите, я быстренько». Потом трубку взяла Катя:

— Что, милый? — У тебя что-то пожевать есть? Не хочется идти в столовую.

— Найду, прибегай. Мы как раз собираемся пить кофе.

Он знал, что Катя всегда брала с собой термос с кофе, бутерброды. Они там, несколько сотрудниц, в перерыв ели вскладчину — вываливали, кто что принес…

Научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз находилась в десяти минутах ходьбы от прокуратуры. Скорик поднялся на второй этаж и сразу направился к маленькой комнате, где были стол, газовая плита, мойки и небольшой буфет с минимумом посуды.

Катя и еще три сотрудницы жевали бутерброды. Ему уже было приготовлено место, поставлена тарелка. Все сидели спокойно, и лишь одна неприятно суетилась вокруг него — то и дело вскакивала, подносила помидоры, огурцы, пиалушку с молодым картофелем, посыпанным укропом, выбирала самую нежирную колбасу и накладывала в его тарелку. Это раздражало, но он улыбался: «Спасибо, спасибо, достаточно». Он сразу по голосу узнал, что это та, которая сняла трубку, когда он позвонил. Она была молода и некрасива, худа, плоскогруда, какое-то «существо без тела», — как определил Скорик, — у нее был неправильный прикус, нижняя челюсть выступала вперед. Он ловил на себе ее восторженный и какой-то ожидающий взгляд. «Девственница или сексуально-голодная, — жестко подумал он. Неужели найдется кто-нибудь, кто разденет ее и ляжет с нею? Неужто она не побоится, чтоб мужик разглядывал ее голую?» — он посмотрел на Катю, прикрыл глаза, вспомнил ее всю и сладкий ком скользнул в горле. Длилось это секунды.

Поев, женщины ушли, оставив их вдвоем. Катя мыла посуду над раковиной с облупленной эмалью. Он подошел сзади, обнял, прижал ее.

— Ну что, Витюша? — она повернула голову.

— Да так, — подмигнул, отпуская ее. — Спасибо, хорошо накормили.

— Поздно придешь?

— Черт его знает…

Скорик спустился в холл, когда с улицы вошел Войцеховский.

— Какими судьбами? — спросил он.

— Зашел попить кофейку.

— Ясно.

— А ты чего сюда?

— Хочу полистать у них один каталог, — как-то загадочно сказал он.

— Что с бумагами Назаркевича? Есть какие-нибудь пальцы?

— Сделаем, сделаем. Ты что думаешь, у меня одно убийство Кубраковой?

— Значит, убийство?

— Не прикидывайся, Витя. Я высказал то, о чем думаем все мы, Войцеховский направился к ступеням…

Коллега Скорика сидел за своим столом, стучал на пишущей машинке.

— Тебе звонили, Витя, — протянул он бумажку. — Просили связаться.

«Кубраков» — прочитал Скорик и тут же потянулся к телефону. Трубку сняли сразу.

— Александр Павлович? Это следователь Скорик. Здравствуйте.

— Я приехал на день. Что слышно? — спросил Кубраков.

— Делаем все, что необходимо.

— Долго.

— Такая работа, — в Скорике вскипало раздражение.

— Если я вам нужен, приходите. Я потому и звонил.

Скорик хотел поблагодарить, отказаться, были более срочные дела, но подумал: «А почему бы нет? Хорошая оказия. Еще раз посмотреть ее кабинет, стол в спокойной обстановке».

— Когда вам удобно?

— В шестнадцать часов.

— Годится.

— Жду.

Во дворе у входа в дом стоял «уазик» с военными номерами, рядом с гражданским водителем сидел солдат. «Наверное, машина Кубракова», — решил Скорик и вошел в подъезд.

Кубраков открыл сразу, повел в большую комнату. На столе в тарелке Скорик заметил с полбанки тюльки в томате и две открытые бутылки пива, одна почти пустая.

— Садитесь, пива хотите?

— Можно.

Кубраков вытащил из серванта сервизную чашку, налил.

— Я приехал взять кое-какие мамины вещи, — сказал он. — Как у вас движется? — спросил без обиняков.

— Продвигается. Это же не маникюр делать, Александр Павлович.

— Все понятно. Сестра моя была не сахар, но справедлива. Крутая, одним словом. Она и Яловского пыталась стреножить. Дело свое любила. За что же ее и кто?

— Если б мы поняли, за что, легче было бы ответить «кто». И наоборот… А у вас нет никаких предположений?

— Я уже ломал голову и маму выспрашивал. Но ничего не придумали.

— Если не возражаете, я бы хотел еще раз осмотреть комнату Елены Павловны.

— Смотрите. А я пока мамины вещи соберу.

Ничего не изменилось в комнате с тех пор, как Скорик побывал здесь впервые. Он скрупулезно пересмотрел все папки и бумаги на письменном столе. Еще раз перелистал календарь, где прошлый раз обнаружил надпись: «Вячину». Ничто не мешало ему сейчас рыться в ящиках и тумбах. Затем распахнул платяной шкаф, долго смотрел на платья, кофточки, блузки, порылся в карманах плаща и пальто. С левой стороны шкафа на полках лежало дамское и постельное белье. Дотошно перебрал его и в стопке простыней, под самой нижней, обнаружил фотографию: любительский снимок размером с конверт, молодой мужчина в очках. На обороте надпись, «Ты напрасно это сделала. Я любил тебя. Олег». Скорик положил снимок в карман, закрыл шкаф, огляделся: тот же истертый ковер на полу, зеркало на стене, тахта, тумбочка. И тут на тумбочке он увидел автоответчик. «Неужели я тогда не заметил его?» — удивился. Аппарат был пустой. Скорик выдвинул ящик тумбочки. Там среди тюбиков крема, губной помады, бижутерии, шпилек и капроновых бигуди лежало две кассеты. Он вставил одну, нажал пуск, долго ждал, прогнал пленку до конца, но она была либо чистой, либо все записи стерли. Со второй кассетой повторилось то же самое — ни звука, и только на самом конце пошли записи, их было три, с небольшим интервалом:

«Меня нет дома. Говорите». «Елена Павловна, это Ставицкий с авиаремонтного. Я смогу, как и обещал, дать вам немного бериллиевой бронзы. Надеюсь, и вы поможете мне. Жду вашего звонка».

«Меня нет дома. Говорите». «Елена Павловна, это Назаркевич. Я пытался попасть к вам перед вашим отъездом в Германию. Но вы не пожелали меня принять. Теперь я не жалею. Так, на автоответчик мне легче: вы не перебиваете меня, а я не вижу вашего презрительного взгляда. Я отвергаю ваши обвинения, связанные с химфармзаводом. Напрасно вы не захотели меня выслушать. Когда-нибудь вы еще об этом пожалеете».

«Меня нет дома. Говорите». «Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы запропастились? Уже половина первого ночи. Я дважды звонил вам. Когда бы вы не пришли, позвоните».

Скорик стоял, оценивая услышанное. Аппарат работал, кассета вертелась немо, вхолостую. Потом раздался щелчок, — кончилась пленка, «Ответчик» выключился автоматически. Прошло какое-то время, прежде чем Скорик, словно очнувшись, стал перематывать пленку, отыскивая то место, где начинал звучать голос Назаркевича. Прослушав внимательно его монолог еще раз и как бы примерив к своим размышлениям, Скорик выключил аппарат и вышел в столовую.

— Александр Павлович! — позвал он.

— Иду! — откликнулся Кубраков. — Ну, что там? — спросил, входя.

— Александр Павлович, кто это? — Скорик вынул из кармана фотографию.

— Где вы нашли? — удивился Кубраков. — Это Олег, бывший муж сестры, он всматривался в снимок. — Здесь он еще молодой. Этому фото, наверное, лет десять.

— С ним можно повидаться?

— С ним? — как-то задумчиво спросил Кубраков. — Н-е-е-т, — покачал он головой.

— Он в другом городе?

— А ведь какая-то чертовщина, — Кубраков словно отвечал своим мыслям. — Олег утонул шесть лет назад, купался в Иссык-Куле. Понимаете у-то-нул… как Лена, — он уставился в глаза Скорику, словно ожидая какого-то объяснения.

— Мистика, — наконец произнес Скорик.

— Вам еще долго… тут? — спросил Кубраков. — Мне пора ехать.

— Я видел там, — он указал на дверь в комнату Кубраковой, автоответчик. В прошлый раз я его не заметил.

— На время похорон и поминок мама его убрала в тумбочку.

— Он мне понадобится на какое-то время. И еще календарь со стола Елены Павловны.

— Берите.

— Нужны понятые.

— Мой шофер и солдат годятся?

— Вполне…

Из квартиры они вышли вместе.

— Куда вас подбросить?

— Если можно, в НИИ, — вдруг решил Скорик.

— К Яловскому едете?

— Да…

Чем еще могу быть полезен? — Яловский снял очки и пригладил ладонями волосы на висках.

— Да как вам сказать, — Скорик видел нерасположенность Яловского. Может и зря беспокою. В нашем деле бывает. Такая работа, — эти общие фразы коробили Скорика, произносить их приходилось не раз даже в беседах с теми, кто, казалось, должен все понимать и не ожидать от него этих банальностей, унижавших и собеседников и его. — Грязная наша работа, Альберт Андреевич, — словно озлившись, жестко сказал Скорик.

— Хоть овеяна тайнами, а романтики нет? — иронично спросил Яловский.

— Вы посиневший труп Кубраковой видели? — как бы осекая его, грубовато произнес Скорик. — Ладно. Не буду отнимать ваше время разговорами о том, где романтика, а где, так сказать, проза жизни. Накануне вашего с Кубраковой отъезда в Германию ночью вы звонили ей. Елены Павловны не оказалось дома.

— Она уходила в институт, — удивившись его осведомленности сказал Яловский.

— Вы не знаете, в связи с чем?

— Она сказала, что необходимо было.

— А вообще в такую пору случалось ей приходить сюда?

— Нет, вряд ли. Тут, видимо, была крайняя нужда.

— Кто мог ее видеть здесь тогда?

— Около часу ночи? Никто, кроме вахтера.

— И что, любой сотрудник может так ночью войти в здание?

— Нет, у нас это жестко регламентировано. Кроме меня, Елены Павловны и моего зама по общим вопросам вахтер никому не откроет.

— Вахтер постоянный, вернее, один и тот же?

— Да. Ночной. Каждый день с шести вечера до половины девятого утра. Взять еще одного, чтобы они чередовались, у нас нет денег.

— Альберт Андреевич, а конфликтные вопросы между Кубраковой и Назаркевичем решала только она?

— Наоборот. С какого-то времени она передавала мне все, как третейскому судье. Просила Назаркевича излагать письменно и решать сама не хотела, чтобы не давать повода обвинять ее в предвзятости.

— То есть, если отказ, пусть исходит от вас, а не от нее. Так?

— Совершенно верно.

— Вас это устраивало?

— А что поделать? Не давать же их отношениям разгореться до пожара.

— Чем Кубракова была занята последнее время?

— Она закончила очень интересную работу над поликаувилем.

— Что это такое, если не секрет?

— Универсальный лак. Аналогов в мире не имеет.

— Поездка в Германию была связана с этим?

— Да. Немцы проявили большой интерес.

— Хотели лицензию?

— Да. Но Елена Павловна воспротивилась. Она не любит торговать идеями. Предпочитает реализовывать их здесь, в стране.

— А вы?

— Я смотрю на это несколько иначе: надо считаться с нашими технологическими возможностями. Я ведь мыслю, как реалист-администратор. Одно дело изготовить ведро какого-то продукта экспериментально, в условиях лаборатории, другое — наладить его промышленное производство.

— Разве Кубракова этого не понимала?

— Понимать-то понимала, — сказал Яловский как-то задумчиво и посмотрел в окно.

— Что ж, Альберт Андреевич, у меня все. Пока все, — добавил Скорик.

— Желаю успеха, — Яловский не прореагировал на слово «пока».

Не обмениваясь рукопожатием, они попрощались…

Внизу в вестибюле за стеклянной перегородкой сидел вахтер. Это был тот пожилой человек со странным загаром, которого Скорик видел мельком дважды: впервые давно в кабинете помпрокурора, а второй раз недавно в приемной Кубраковой, когда тот принес ключи. «Сердюк Анатолий Филиппович», — вспомнил Скорик.

— Здравствуйте, Анатолий Филиппович, — поздоровался Скорик.

Вахтер поднял голову, кивнул. В руках он держал маленькую отвертку. На столе перед ним лежали какие-то детали то ли небольшого трансформатора, то ли реле — сердечник, обмотка, конденсаторы разных номиналов.

— Моя фамилия Скорик, я из прокуратуры… Трудитесь, смотрю. Вы электротехник?

— И электротехник, и шофер, и слесарь, и лесоруб… А это, — он указал на стол, — хобби, что ли. Делать-то нечего по ночам, вот и копаюсь.

— А по образованию?

— Учитель, — в глазах его промелькнула насмешка.

— Анатолий Филиппович, недели три назад перед отъездом в Германию Елена Павловна ночью приходила в институт. Входную дверь ей открывали вы?

— Нет, она своими ключами, — сказал вахтер, скользя глазами по лицу Скорика, словно изучая.

— Она долго пробыла в лаборатории?

— Не знаю. Она пришла, когда я был наверху, делал обход, увидел ее, когда уже уходила.

— Вас не удивило ее ночное появление?

— Она хозяйка, чего ж мне удивляться.

— Разговаривали с нею о чем-нибудь?

— О чем говорить? Пожелала спокойной ночи и ушла.

— А вы не заметили ничего необычного в ту ночь?

Ответил вахтер не сразу, но может на такой вопрос и полагалось прежде чем отвечать, сперва подумать, вспомнить?

— Все было, как обычно, — наконец произнес вахтер.

— Она ничего не уносила с собой?

— Не заметил.

— Что ж, спасибо, Анатолий Филиппович. До свидания.