Правый поворот запрещён

29

Она вошла, когда Скорик, стоя у окна запивал водой таблетку байеровского аспирина — спасательного, как он уверовал, средства от головной боли, усталости, простуды, после пьянки и прочих дискомфортных состояний.

— Здравствуйте, Светлана Васильевна. Садитесь, — он вернулся к столу.

— Вот, — она вытащила из сумочки визитку.

«Тадеуш Бронич. Технический директор автосервисной фирмы „Будем знакомы“», — прочитал Скорик.

— Светлана Васильевна, — начал он, — вы не запомнили, как он выглядит?

— Внешность или одежду?

— И то, и другое.

— Да вроде запомнила… Высокий, довольно интересный, блондин, лет тридцать пять-тридцать семь, лицо продолговатое, на подбородке ямочка, любезный такой, все время улыбался мне, польскую шоколадку-батончик преподнес. А одет… Хороший джинсовый костюм… Кажется, кроссовки… Больше ничего не помню, — она виновато пожала плечами.

— Светлана Васильевна, кабинет и лаборатория Кубраковой берутся на ночь под охрану?

— Обязательно.

— Сдаете на городской пульт?

— Нет, у нас автономия. В коридоре, напротив входа в приемную, есть маленькая ниша с запирающейся дверцей. Типа сейфика. Там прибор. Когда уходим, включаем тумблер. А сама сигнализация — лампочка и звонок — в дежурке у ночного вахтера.

— Сколько ключей от дверцы в нише?

— Два. Один у меня, другой у Елены Павловны. На сигнализацию берутся обе двери — в приемную и та, общая, для сотрудников лаборатории, что со двора.

— Значит или Кубракова, или вы должны всегда приходить на пять-десять минут раньше, чтоб сотрудники могли попасть в лабораторию?

— Практически всегда я, сперва отвожу малыша в садик и прихожу.

— Значит, если сигнализация нарушена, то вахтер первый узнает об этом?

— Да.

— Ну хорошо, — он посмотрел на нее. — Сейчас придет адвокат Назаркевича…

Когда я пришел, секретарша Кубраковой была уже в кабинете Скорика. Молодая рыжеволосая женщина с приятным, но не броским лицом. Скорик представил нас друг другу. Как и положено, вопросы свои я задавал ей через Скорика, через него и получал ответы, он все это заносил в протокол. Уточнив кое-какие мелочи, я спросил:

— Светлана Васильевна, в день, предшествовавший отъезду в Богдановск Кубраковой и Назаркевича, он был в ее кабинете. Так?

— Да. Он и Лагойда.

— Назаркевич был вызван Кубраковой или пришел сам?

— Пришел сам.

— В связи с чем?

— Не знаю.

— Он долго пробыл?

— Нет.

— Припомните, пожалуйста, как все происходило дальше?

— Время было перед обедом. Елена Павловна никогда не ходила на обед ни домой, ни в столовую. Обычно я бегаю в буфет и приношу ей какие-нибудь бутерброды. Так и в этот раз: купила плавленый сырок и два бутерброда с колбасой, заварила чай. Она еще посетовала, что колбаса очень жирная. Но другой не было. Потом она вышла в приемную вместе с Назаркевичем, отдала мне пустые тарелки, а он протянул ей какие-то бумаги. Она, не читая, перелистала и велела мне зарегистрировать их и вложить в папку, с которой ходит к директору, тут же ушла к себе в кабинет и захлопнула дверь. Однако Назаркевич почему-то забрал, почти выхватил у меня эти бумаги и что-то пробурчав, вышел. Вот и все.

— Значит, содержания этих страничек вы не знаете?

— Нет…

— Виктор Борисович, — обратился я к Скорику, когда она ушла, — как я понимаю, ваша версия выглядит так: Назаркевич эти бумаги дал Кубраковой на обрыве перед Богдановском, там она и оставила свои «пальцы». Вы, конечно, обратили внимание, что «пальцы» на страничках столь четкие, что папилярные узоры можно читать зажмурившись. Как будто подушечки пальцев Кубракова специально намазала жиром.

— Я понял вас, — перебил он меня. — Вы хотите сказать, что она оставила «пальцы» у себя в кабинете? Колбаса на бутербродах была жирная, не вытерев как следует руки, Кубракова взяла бумаги, поданные Назаркевичем. Но это всего лишь ваша гипотеза и она нисколько не сильнее моей: разве не могла Кубракова есть подобный бутерброд, сидя в машине Назаркевича по дороге из Богдановска к обрыву? Пусть не бутерброд! Но мало ли от чего у человека могли быть жирные пальцы, которые она плохо вытерла или не вытерла вообще. Артем Григорьевич, вы не хуже меня знаете, как мало нужно влаги, чтобы оставить «пальцы» на белом листе бумаги. Там над обрывом, когда она брала протянутые ей странички, у нее могли быть потные руки.

— Согласен. Мы имеем два варианта. И это существенно для Назаркевича: мы обязаны в этом случае истолкование вести в пользу обвиняемого, поскольку обе гипотезы исключают друг друга, — я посмотрел ему в лицо.

— Что ж, — дернул он головой, — допустим. Тогда я должен вам сообщить, что, возможно, поколеблет вашу позицию, — в глазах его дрожала насмешечка. — Оперативным путем нам удалось установить…

И тут он рассказал мне о приезде польского майора, о некоем Тадеуше Брониче, о чемоданчике с бирками, похищенном рэкетиром…

— Ну, а ближе всех к поликаувилю находилось только двое, те, кто работал над ним и с ним: Кубракова и Назаркевич…

Да, сюрприз оказался для меня невеселый, я понял это, когда взяв дело и сев в сторонке за маленький столик, на котором стоял графин с водой, стал читать. Особенно впечатлял последний допрос Назаркевича, где речь шла о том, как и в чем хранится поликаувиль, о круге лиц, имевших к нему доступ и возможностях проникнуть в емкость с этим удивительным лаком. Раздражало меня то, с каким смирением на допросе Назаркевич шел навстречу версии Скорика: на вопросы следователя он давал такие же прямые, как бы бесхитростные ответы. Что это? Тактика Назаркевича? Наивность? Хитрость? А еще выплыл чемоданчик с бирками, который упер мой бывший подзащитный, отбывающий сейчас срок в колонии. Но говорить об этом Скорику я не посчитал нужным…