Правый поворот запрещён

3

Поездка в Германию планировалась с зимы. Ехать должны были вдвоем: директор НИИ Альберт Андреевич Яловский и его зам по науке, заведующая ведущей лабораторией Елена Павловна Кубракова. Но в «верхах» поездку эту решали люди, привыкшие бегать в райком в пятницу, чтобы испросить разрешения помочиться в субботу.

К весне партнеры по переговорам из фирмы «Универсальфарм ГмбХ» отправили Яловскому две телеграммы, трижды звонили ему и Кубраковой: хотели наконец определиться. Яловский нервничал, испытывая неловкость перед фирмой. Звонил в Киев по разным иерархическим этажам, там отвечали: «Ждите, решаем». И Яловский и Елена Павловна понимали, что никто ничего не решал. Директор горестно вздыхал, Кубракова кричала: «Дерьмо! Когда же они наконец исчезнут из нашей жизни?!» Потом пришло сообщение, что руководителем делегации поедет начальник какого-то управления.

— Это еще что?! — грозно воскликнула Кубракова. — Кому-то лейпцигская шубка понадобилась? — С детских лет она слышала от матери, что после войны наши генералы везли своим женам и любовницам модные в ту пору шубы из лейпцигского котика. Шубные проблемы Елену Павловну не волновали, в холода она носила удобную теплую куртку. — Мне не нужен никакой руководитель делегации, — категорически сказала она. — Или мы едем вдвоем — я и вы, или этот руководитель отправится без нас, один, но с пустым портфелем. Никаких моих бумаг он не получит!

Яловский развел руками, понимая, что Елену Павловну с места не сдвинет, но все же сказал:

— Тогда нам вообще заволынят поездку: валюту дают они.

— Я достану валюту.

— Каким образом?

— Позвоню немцам и скажу, как есть. Они заинтересованы в нашем приезде не меньше, чем мы.

— Неудобно. Вроде побираемся.

— А мы и побираемся. И они это тоже знают. Для них это копейки, а дело сулит миллионы…

В итоге немцы сообщили, что приглашают Кубракову и Яловского за счет фирмы, даже сказали, что в Берлине и Остбаннхофе[4] их встретит представитель фирмы…

И наступил наконец день, когда она заканчивала сборы в дорогу, давала какие-то указания секретарше Свете — низенькой полной молодой женщине, скрупулезно исполнительной молчунье, которую неоднократно пытались сманить всякими посулами в разные богатевшие конторы за еще одно редкое качество она была очень грамотная машинистка, печатавшая десятью пальцами вслепую с невероятной скоростью.

— Кто бы ни звонил, меня сегодня нет, Света. Я уехала, умерла, испарилась, — сказала Кубракова.

— Хорошо, Елена Павловна. А если директор?

— Ну разве что… Ко мне есть кто-нибудь?

— Какой-то пан из польской фирмы, — Света подала ей визитную карточку.

Быстро прочитав, Елена Павловна отложила ее и вышла в приемную. Чуть сощурившись, она всматривалась в его лицо, словно что-то вспоминая. Он не успел еще сделать следующий шаг, как она остановила его:

— Простите, вы по какому вопросу?

— Я бы хотел… Есть одно предложение, — заторопился он.

— Извините, времени нет, — и повернувшись к секретарше, сказала: Света, пожалуйста, проводи господина к Вячеславу Петровичу. — И снова поляку: — Это замдиректора по общим вопросам. Он правомочен многое решать, — и Кубракова вернулась в кабинет.

Но идти со Светой к Вячеславу Петровичу поляк отказался:

— Мне нужна только пани Кубракова. В конце месяца я еще приеду, любезно поцеловав Свете руку, удалился…

Елена Павловна перелистывала бумаги, раскладывала по папкам, составляла памятку, что нужно сделать после возвращения, давала Свете еще что-то печатать. После полудня позвонил Назаркевич:

— Света, шефиня у себя?

— Плохо слышу, вы откуда звоните?

— С химфармзавода, тут коммутатор. Она у себя?

— Уже ушла, — соврала, как и было велено, Света. — Она завтра рано утром уезжает. А что вы хотели, Сергей Матвеевич?

— Подписать одно письмо.

— Придется подождать до ее возвращения, — она положила трубку и тут же по внутреннему телефону позвонила Кубраковой. — Елена Павловна, звонил Назаркевич.

— Что он хотел?

— Подписать какое-то письмо.

— Мне не до него…

В шесть вечера, закончив все, вдвоем со Светой они вышли из лаборатории. На противоположной стороне коридора в нише размером в тетрадь имелся небольшой запиравшийся сейфик сигнализации. Света включила тумблер и заперла металлическую дверцу.

— Вы домой? — спросила Кубракова.

— Нет, еще за Вовкой в садик.

Едва вышли на улицу, как с противоположной стороны к ним быстро подошел Вячин:

— Елена Павловна, уделите мне пять минут, — попросил он.

— Некогда мне, Вячин.

— Я пошла, Елена Павловна, — сказала Света. — Счастливого пути вам, попрощалась она и зашагала через скверик к трамвайной остановке.

— Не могу я с вами разговаривать, Вячин, — Кубракова нетерпеливо посмотрела на часы.

— Одну минуту, Елена Павловна, — вновь обратился он.

Но Кубракова, раздраженно глянув на него, переложила портфель с одной руки в другую и двинулась прочь.

Он смотрел ей вслед, сцепив зубы, словно сдерживая гневные слова, готовые вырваться вдогонку.

Дом, в котором жила Кубракова, был построен в начале века. С могучих кариатид, поддерживавших перекрытие над широкими входными деревянными воротами, давно облетела штукатурка. Вход в квартиры шел с захламленного двора, где в мусорных баках промышляли крысы. Елена Павловна легко одолела крутые ступени и на третьем этаже позвонила в дверь. Открыла мать.

— У нас неприятность, — сразу сказала она.

— Что опять? — спокойно спросила Елена Павловна. Она привыкла, что всякие пустяки мать считала неприятностями.

— Снова соседи залили кухню, — мать указала куда-то наверх.

— Черт с ними, осенью все равно будем делать ремонт… Я хочу есть, а потом мне надо собираться в дорогу.

Елена Павловна жила с матерью. В этой квартире был прописан и младший брат-майор, но он почти постоянно находился у себя в райцентре Сокирцы, где служил военкомом. Ни мужа, ни детей у Кубраковой не было. Выйдя замуж сразу же после окончания института за своего сокурсника, Елена Павловна прожила с ним год, расстались они тихо и незаметно, самым близким приятельницам она объяснила: «Я не выношу, когда мужчина постоянно стрижет и подпиливает свои ногти и покрывает бесцветным лаком». С тех пор она все в жизни одолевала самостоятельно и стала сильной…

Съев тарелку гречневой каши и запив чаем, Елена Павловна сказал матери:

— Все! Я пошла складываться, — это значило: прошу не мешать.

У себя в комнате, служившей кабинетом и спальней, она вытащила из старого скрипучего шифоньера пустой чемодан, раскрыла платяной шкаф и начала перебирать висевшие на вешалках платья и костюмы, решая, что надеть в дорогу, а что взять с собой, затем рылась в белье, бросила в чемодан две пары нераспечатанных колготок. Кое-что надо было подгладить. В кухне она включила утюг.

Где-то около одиннадцати она закрыла чемодан и села к столу, еще раз посмотреть документы, приготовленные для поездки. Не хватало одного варианта проекта договора. Она еще раз перерыла все бумаги, но договора не было. «Дура! Надо было там проверить!» — обозлилась она на себя, и надев бежевую пушистую кофту, вышла в прихожую и крикнула:

— Мама, я скоро вернусь. Ты ложись, я ключи взяла…

Сидя в полупустом вагоне трамвая, Елена Павловна старалась вспомнить, где мог быть договор. «Скорее всего между папок в правом ящике. Света принесла мне две папки и прямо с машинки три экземпляра», — вспоминала она…

Четырехэтажное здание института было погружено во мрак, не светилось ни одно окно. Поднявшись по ступеням, Елена Павловна подошла к широким дверям, прильнула лбом к холодноватому стеклу, заглядывая в холл. Темень. Она нажала кнопку звонка на косяке. Но никто не пошел открывать. Кубракова достала из сумочки свою связку ключей, отперла, вошла. Справа конторка ночного вахтера. Но в ней пусто. Это показалось странным. Шесть ступенек из холла в бельэтаж — и она уже шла по длинному коридору с большими оконными проемами, входившими в темный внутренний двор. Кубракова сделала еще несколько шагов, когда вдруг вспыхнул яркий фонарь на столбе у гаражей. Свет упал ей под ноги, на линолеум. Отсюда сквозь окна просматривался другой коридор, начинавшийся под прямым углом сразу за поворотом, и тоже теперь освещенный. Там, почти в самом конце его, лаборатория. Елена Павловна была уже в трех шагах от поворота, у последнего окна, бросила через него взгляд, увидела через оконный проем второго коридора дверь лаборатории. Внезапно дверь отворилась и оттуда вышел человек. Он оглянулся, что-то затолкал в карман, подергал дверную ручку, вытащил из замочной скважины ключ, отошел к противоположной стене, где лежала темень и исчез.

Елена Павловна замерла. Она не считала себя трусихой, не боялась поздно возвращаться домой, но сейчас ощутила холодную дрожь, пробежавшую как разряд тока, по спине и ногам. Вздохнув пересохшим ртом, она двинулась с места. Ей казалось, что шаги ее слышны на всех этажах. Свернула за угол, посмотрела в даль коридора. Никого. Пусто, тихо. Слышала только, как у горла толчками пульсировал какой-то комок.

Дверь в лабораторию была заперта. Дрожащими повлажневшими пальцами Елена Павловна нащупала в сумочке ключи, отомкнула дверцу ниши сигнализации на противоположной стене, отключила, затем отперла приемную. В темноте все же виден был стол Светы с зачехленной пишущей машинкой. Она прошла в свой кабинет. Люстру зажигать не стала, не решилась, а поставила настольную лампу из предосторожности под стол, включила ее и бросилась к сейфу, стала перебирать бумаги. Самое заветное, главное — все, что касалось поликаувиля — оказалось на месте. Из кабинета вела узенькая дверь собственно в лабораторию. Отодвинув щеколду, Елена Павловна вошла, с порога окинула взглядом огромную комнату. На трех окнах опущены глухие, из вьетнамской соломки, шторы. Тут можно было уже зажечь свет. Длинные столы. Реторты, колбы, бутыли, стеклянные змеевики, пробирки в штативах, перегонные колена, куб с дистиллированной водой. В углу, опутанная проводами и медными трубочками большая цилиндрическая емкость с поликаувилем. Кубракова взглянула на деления датчика и покачала головой. Вернувшись в кабинет, в ящике письменного стола нашла нужную бумагу, ради которой оказалась здесь в эту ночь…

В холле в конторке вахтера уже горел свет. Услышав приближающиеся шаги, вахтер поднялся со стула.

— Елена Павловна?! Что это вы?! — посмотрел на электрочасы на стене.

— Необходимо было, — ответила, все еще вслушиваясь в ночную тишину заполнившую здание.

— Разве входная дверь была незаперта? — спросил он.

— Да нет, я своими ключами… Анатолий Филиппович, мимо вас никто не проходил? Вы ничего такого не заметили?

— Нет, Елена Павловна… А что?

— Да так… Мне показалось…

— Я, правда, отлучался минут на пятнадцать, последний обход делал.

— Спокойной ночи, Анатолий Филиппович. Заприте за мной…

Идя домой, она пыталась снова все сложить, сопоставить. В одном была уверена: не мираж ей привиделся. Она узнала того человека. И почти поняла, за чем он приходил. Но как проник? Входная дверь с улицы заперта. Кто впустил? Чтоб попасть из приемной через кабинет в лабораторию надо отключить сигнализацию… А это можно сделать лишь отперев дверцу ниши, где тумблер… Вахтера не оказалось на месте… Вахтер Сердюк? Что она знает о нем? Работает здесь четыре года. Никогда к нему никаких претензий. На работу его принимал сам Яловский, даже не принимал, а как бы устраивал…

«Это — то, что я знаю о нем, — подумала Елена Павловна. — А чего не знаю?..»

Вернувшись домой, она по привычке нажала кнопку автоответчика. После короткого шуршания раздался голос: «Елена Павловна, это Яловский. Куда это вы запропастились на ночь глядя? Я дважды звонил вам. Когда бы вы не пришли, позвоните мне». Она взглянула на часы, было без четверти час, но без колебаний набрала номер Яловского.

— Простите, что так поздно, Альберт Андреевич, но вы просили позвонить. Что так срочно? Я убегала в институт, необходимо было.

— Мы едем не завтра, а послезавтра. Не было билетов. Можно ехать другим поездом, но тогда в Польше пересадка. Я решил, что прямым лучше.

— А есть ли гарантия, что послезавтра будут билеты?

— Да. Мне начальник поезда твердо пообещал.

— Но на работу я завтра не выйду. Есть кое-какие дела личного свойства.

— Хорошо. Спокойной ночи…

Она медленно опускала трубку, думая, правильно ли сделала, что ничего не рассказала Яловскому о ночном происшествии. И решила, что так лучше, успеет, надо сперва во всем самой разобраться, когда вернется из Германии.