Правый поворот запрещён

19

На техосмотр Вячину нужно было еще в мае, да все никак не мог выбраться. Потому с утра, перед тем, как идти к себе в кооператив, отправился в сберкассу оплатить налоговую мощность и за техосмотр. Перед выходом из дому созвонился с Лагойдой и условился встретиться у сберкассы, когда тот будет идти на работу — это по дороге.

Очередь была большая, на добрый час. Лагойда подъехал минут через пятнадцать, по-быстрому они обменялись новостями.

— Как ее угораздило утонуть? — спросил Вячин.

— Кто ее знает? Следствие идет. Меня уже допрашивали.

— А ты-то причем?

— У прокуратуры свой протокол, — скаламбурил Лагойда.

— Похороны были большие?

— Народу собралось много.

— А где похоронили?

— На Центральном.

— Скажи! Наверное Яловский через горсовет пробил… Какие еще новости?

— Сережа Назаркевич в больнице. Попал в аварию.

— Сильно побился?

— Колено зашиб. Через пару дней выписывается. А машину поуродовал по нынешним ценам тысячи на три: радиатор, крыло, бампер, фару вдребезги. Это мне его Наталья рассказала.

— Он же гонит, как сумасшедший. Джигит! — Вячин оглянулся, посмотрел как движется очередь. — Смотри, видишь пожилого мужика у самой двери, с коричневым кейсом.

— Ну вижу.

— Знаешь кто это? Слышал дело о рэкетирах, потрошили кооперативы «У самовара», «Элегант», «Детский сапожок»? По делу проходил младший брат Володи Гайворонского.

— Директора завода «Рембыттехника»?

— Да. Я ходил с Володей на суд. Интересно было. Так вот этот с кейсом — адвокат Устименко. Володе его порекомендовали. Силен! Такую речь произнес — плакать хотелось. И знаешь, дали по минимуму.

— Свари крапиву с сахаром — тоже сладко будет… Ладно, хрен с ним, с этим адвокатом, мне пора, — Лагойда взглянул на часы.

— Когда появишься?

— После четырех.

— Давай, надо кое-что обсудить. Есть проблемы…

Жена Назаркевича была предупреждена Агрбой, приехал он около десяти. Она ждала его у машины: что поделать, ГАИ есть ГАИ, а автомобиль побывал в ДТП, тут свои правила. В понятые взяли соседей Назаркевичей — шофера такси и молодую женщину, покачивавшую в коляске ребенка.

— Что же это ваш муж попал в аварию и уехал с места происшествия? начал Агрба играть роль сотрудника ГАИ.

— Потому что ничего страшного не произошло. Пострадали только мы. Человеку, которому он повредил машину, уплатили. С его стороны никаких претензий, — внешне спокойно сказала Назаркевич. — Он что, обратился к вам с жалобой?

Агрба сделал вид, что не расслышал; обойдя машину со всех сторон, остановился у передка.

— Ох-ха! — помотал головой таксист, стоя рядом с Агрбой. — Надо же так! Это уже не отрихтуешь. Крыло менять придется. Да и радиатор…

Под радиатором стояла лужица — остатки вытекшего тосола.

— Когда это произошло?

— В среду, шестнадцатого, — ответила Назаркевич.

«Это следующий день после поездки Назаркевича и Кубраковой в Богдановск», — подумал Агрба.

— А когда ваш муж вернулся из Богдановска?

— Во вторник вечером.

— Он выпить любит?

— В рот не берет, — заметил таксист.

Попросив у хозяйки ключи, Агрба сделал вид, что отпирает дверцу, хотя уже знал, что она не заперта, знал он заранее, что собирается изъять только целлофановую папку с машинописными страницами. Насчет колпачка, лежавшего в кармане чехла, без сомнения: «От зубной пасты или крема для бритья»… Он влез в машину. Порывшись для виду в «бардачке», вытащил папку, осмотрел коврик под ногами, затем оглянулся на заднее сидение. И увидел в самом углу незамеченную ночью каскетку — белую с зелеными клиньями и светозащитным козырьком. Вспоминались слова из показаний директора завода Омеляна о водителе машины, в которой сидела Кубракова: «…каскетка на нем, белая с зелеными клиньями и светозащитным козырьком»… Агрба потянулся к каскетке. Потом еще раз осмотрел салон, скользнул взглядом по карманам чехлов на передних сидениях, и все же полез за колпачком…

— Это шапочка вашего мужа? — выбравшись из машины спросил он.

— Да.

— Я изымаю папку с бумагами, вот эту штучку, — показал он на колпачок, — и шапочку. Возражений не имеете?

— Не имею, — как-то обреченно ответила Назаркевич. Подошло еще несколько соседей, с любопытством наблюдавших за действиями коренастого смуглолицего майора. Джума пытался выяснить у них, не помнит кто-либо, когда на прошлой неделе Назаркевич поставил машину и накрыл ее брезентом во вторник или в среду. Но никто не знал. Не мог ответить на этот вопрос и сосед-таксист: у него сейчас смены длятся по 12–13 часов, потому что напарник в отпуске, а он сам возвращался с работы с одной мыслью добраться до постели и завалиться спать…

…Агрба позвонил мне в восемь утра, сказал, что ночью обыскивал машину Назаркевича, — продолжал Скорик.

— Чего он, сукин сын, полез?! А если бы мы его накрыли там? Скандал! — вскипел Щерба. — Унес что-нибудь?

— Нет.

— Слава Богу, хоть на это ума хватило!

— Может и уносить нечего было, спокойно сказал Войцеховский.

— Он сейчас там, договорился с женой Назаркевича, чтоб официально осмотреть машину, — сказал Скорик.

Они сидели у Щербы уже час. Вроде толкли воду в ступе. Слов у каждого было много, а фактов с гулькин нос, и слова эти, просеивались, утекали, как сквозь решето, а на поверхности оставались какие-то косвенные мелочи, которые не давали возможности выстроить две-три версии, чтоб, отработав каждую, выйти на что-то путное…

— Что вас смущает в допросе Назаркевича, Виктор Борисович? — спросил Щерба.

— Слишком правдиво излагает, будто нарочно подставляется: мол, вот вам правда, а вы попробуйте, истолкуйте ее против меня — ни фига не выйдет.

— А что вы хотели? Чтоб он с хода начал гнать липу? Когда он выписывается?

Зазвонил междугородный телефон, Щерба снял трубку и начал громко, раздражаясь на непонятливость собеседника, — то ли следователя, то ли прокурора какого-то отдаленного района, — объяснять оперативные и процессуальные промахи по некоему разваливавшемуся там делу…

— Ну и кадры у нас! — Щерба наконец положил трубку. — Такая вот мелочишка, Виктор Борисович, — как бы вспомнил он, — получается, что Назаркевич, Вячин и Лагойда знакомы не только по совместной работе в НИИ. Они и в кооперативе вместе.

— Я это помню. Я выписал повестку Вячину.

Отворилась дверь и вошел Агрба:

— Здравствуйте, — он снял форменную фуражку и утер лоб.

— Здравия желаем, товарищ майор, — усмехнулся Щерба. — Ты и ночью в форме был, когда шмонал машину Назаркевича?

— Никак нет, Михаил Михайлович, — заулыбался Агрба.

— Смотри, Джума, когда-нибудь влетишь.

— Что поделать, сходить по нужде и не надуться нельзя, — сказал Агрба, усаживаясь.

— Ишь, философ.

— Ну что, Джума? — спросил Скорик.

— Вот, — Агрба выложил свою добычу: каскетку, бумаги в целлофановой папке. — И это захватил, какой-то «Метах» — положил он колпачок. Войцеховский тут же потянулся к нему. — Машина разбита: левое крыло, фара и радиатор. Весь тосол вытек. Вот протокол допроса жены. Соседи не знают, когда Назаркевич вернулся: во вторник вечером или в среду после полудня.

— Каскеточка знакомая. Такую Омелян видел на водителе, везшем Кубракову, — заметил Скорик.

— Это масспошив, Виктор Борисович, не увлекайтесь, — напомнил Щерба.

— Он от импортного туба, — произнес Войцеховский, вертя в пальцах колпачок. — Ни кремы наши, ни зубные пасты такую широкую горловинку не имеют. У нас другой стандарт. А тут диаметр почти три сантиметра. И надпись не «Метах», как прочитал по-русски Джума, а по-латыни — «Метакс». Надо бы товароведов опросить на базах, облуправления торговли, потребкооперации, военторга, проимпортторга. В общем там, где получают косметику и парфюмерию.

— А может, колпачок от какого-нибудь лекарства? — спросил Скорик. Бывают баллончики-ингаляторы для астматиков, бывают и кортикостероидные аэрозоли. Моя мать пользовалась, когда у нее была аллергическая сыпь и ничего уже не помогало, никакие таблетки.

— Проверю, — сказал Джума.

— Виктор Борисович, труп Кубраковой дактилоскопировали? — вдруг спросил Щерба.

— Да. В Богдановске сразу же. А почему вы спросили?

— Адам Генрихович, — Щерба протянул Войцеховскому папочку с бумагами Назаркевича, — не смогли бы глянуть, чьи здесь пальцы есть? Кроме, разумеется, Назаркевича и Джумы.

— Моих не будет, я брал аккуратно, — сказал Агрба.

Войцеховский смотрел на Щербу, пытаясь уловить неожиданный поворот мысли того.

— Очки Кубраковой! — сообразил Скорик.

— Вот-вот, — задергал головой Щерба. — Мы ведь какую конструкцию соорудили? Некто привез Кубракову к обрыву, дал ей что-то прочитать, она достала очки. Успела прочитать или нет — не знаем. Но очки выронила и оказалась в воде. Если допустить, что это был Назаркевич, то он мог ей дать именно это чтиво, — указал он на папочку, — которое, уезжая с того места, сунул в «бардачок». Бумага сама по себе чисто деловая, но… Хотелось бы знать, держала ее в руках Кубракова или нет.

— А зачем ему было обычную деловую бумагу подсовывать ей читать именно на обрыве? Ведь никакой срочности в ее содержании нет, — удивился Скорик.

— Вы что, Виктор Борисович, мстите мне за мои подобные вопросы вам? засмеялся Щерба. — Тут вы правы, а ведь действительно — зачем? И еще, Щерба поверх очков посмотрел на каждого из троих и произнес, словно его осенило: — При характере взаимоотношений Кубраковой и Назаркевича с чего бы их вдруг потянуло на этот обрыв? Ведь возвращались по трассе домой. Странное обоюдное желание. Это вопросец вам, Виктор Борисович, в отместку: вы ведь уже в глубине души накручиваете все вокруг Назаркевича.

— Ничего я не накручиваю, — насупившись, ответил Скорик.

— Хорошо. Подождем, что скажет Адам Генрихович, — сказал Щерба.

— Подождите, — Войцеховский, все время вертевший в пальцах колпачок с гофрированной поверхностью, сунул его в карман, взял папочку Назаркевича и вышел.

Вслед за ним последовали Скорик и Агрба.

— Значит я поехал по базам, — сказал Агрба. — Только заскочу домой переоденусь.

— Наведывайся и в аптекоуправление. К вечеру созвонимся, — сказал Скорик.