Правый поворот запрещён

1

В теплый июньский полдень окна ресторана были зашторены, и оттуда гремела музыка, нестройно пели голоса, раздавались выкрики, смех. На входной, чуть приоткрытой двери табличка предупреждала: «Ресторан закрыт. Банкет». В узкую щель дышал воздухом швейцар — маленький, лысый с морщинистым, как мошонка, лицом. Заканчивал он свою жизнь стражем у этих врат в черной униформе с орденскими планками на лацкане, не дослуживший до генеральских красных лампас, теперь он довольствовался золотыми лакейскими галунами; его и вышибалой-то не назовешь — больно тщедушен. Может когда-то на плацу перед ним стоял, внимая, полк, а он постукивая ногой, обутой в мягкий хромой сапог, недоверчиво прищуренным взглядом обводил лица и выправку сотен подчиненных ему солдат и офицеров. Нынче ему же за поданное пальто или услужливо распахнутую дверь посетители, уходя, опускали в полураскрытую ладошку бумажную подачку…

Трое молодых мужчин почти одного возраста — лет тридцати семи-тридцати восьми — разочарованно глянули на табличку.

— Вот и пообедали, — огорченно сказал Назаркевич. — Я же говорил, надо было в аэропорт, там всегда открыто.

— Жаль, тут, пожалуй, последнее место, где еще прилично кормят, произнес Вячин.

— Еще не все потеряно, — ответил им Лагойда и направился к швейцару.

— Закрыто, — тот указал на табличку.

— Кто гуляет? — властно спросил Лагойда.

— Геня.

— Правильно. Тогда я сюда.

— Вы стекольщик?

— Нет, я Генин брат, — соврал Лагойда.

— А-а. Проходите.

— Пошли, ребята, — обернулся Лагойда к спутникам.

Уже в холле Назаркевич спросил:

— Слушай, что за Геня, почему стекольщик?

— Геня самый важный и самый богатый человек в городе, — усмехнулся Лагойда. — У него три автомастерских. Если тебе надо будет отрихтовать крыло или дверцы, я тебя устрою к нему, — сказал он Назаркевичу. — У него на год очередь. Дерет, правда, но — золотые руки.

— А почему стекольщик? — переспросил Назаркевич.

— Банкет, наверное, достиг самой высокой температуры, и кто-то вышиб стекло, вызвали стекольщика.

— А ты что, родственник этого Гены?

— Такой же, как и ты, — засмеялся Лагойда. — Имя Гены — для всех в городе пароль. Он платит хорошие чаевые…

Они вошли в зал. Перед ними тут же вырос администратор, недоверчиво оглядел их явно не подходящую для банкета одежду, сказал:

— Слушаю вас.

— Устройте нас в уголочке, — командно произнес Лагойда.

— У нас банкет, — ответил администратор.

— Это я читал. Поэтому и нужно где-нибудь в уголочке за служебным столиком.

— Пойдемте, — после минутного колебания решился администратор, высчитывая, кто эти трое настырных: из угрозыска или может… Видимо на большее его фантазия в силу профессии не была приспособлена…

— Ну и арап ты! — сказал Назаркевич, когда они уже сидели за служебным столиком в глубокой нише в стороне от центрального зала. Обедаем или гуляем?

— Скромно обедаем, — вспомнив пытливые глаза администратора, Лагойда предостерегающе поднял палец.

Но были они не из угрозыска. Николай Николаевич Вячин, технолог, возглавлял кооператив «Астра», куда уговорил пойти на договорных началах своих приятелей — Сергея Матвеевича Назаркевича и Юрия Игнатьевича Лагойду, основным местом службы которых являлся научно-исследовательский и экспериментально-производственный институт металловедения. Назаркевич работал там инженером-химиком в лаборатории, а Лагойда — заведовал всем энергетическим хозяйством. Когда-то Вячин начинал свою инженерную карьеру в этом институте, но несколько лет назад ушел. Его кооператив «Астра» в сущности был малым предприятием — солидным, хорошо отлаженным, с оборотом в несколько сот миллионов. Делали тут художественное литье из легких сплавов: фурнитуру для мебели — фигурные петли для дверец, накладки на замочные скважины, изящные дверные ручки, крючки для вешалок, штамповали модные люстры, бра и сувенирные подсвечники. Вячин сманил к себе хороших дизайнеров…

— Что будете пить? — спросил официант.

— Ничего, — отрезал Вячин.

— Ну может хоть пивка? — сказал Назаркевич.

— Ладно, три пива, — смилостивился Вячин. — Ты же не пьющий, повернулся он к Назаркевичу. — Чего вдруг?

— Да так что-то захотелось.

— Хорошо. Приступим к делу. Выкладывай, — сказал он Назаркевичу.

— Если помнишь, еще при тебе Кубракова начала работу над этим лаком, — начал Назаркевич.

— Помню.

— Ушло у нее на это шесть лет.

— Почему «у нее», ты ведь тоже участвовал? — вставил Лагойда.

— Идея-то была ее… Сейчас это значения не имеет, — раздраженно ответил Назаркевич. — Работа завершена. Результат потрясающий.

— А именно? — спросил Лагойда.

— Лак универсальный. Может служить исходным материалом для десятков, а может и сотен производственных целей. Он найдет применение в радиоэлектронике, в фармакологии, в антикоррозионной технологии. И всюду, где хватит фантазии. Она назвала его «поликаувиль».

— Какое это отношение имеет к нашим изделиям, — спросил Вячин.

— Полукаувиль водонепроницаем, сверхпрочен, его не берут ни кислоты, ни ляпис, он обладает сверхизоляционными свойствами. А ты ведь жаловался, что торговля приняла несколько претензий от покупателей. В чем они, эти претензии?

— Со временем тускнеет декоративно-тонирующее покрытие, потому что на нашем лаке появляются трещины, поступают пятна окисления.

— Поликаувиль Кубраковой все эти проблемы снимает. Он хорош и как изолятор проводов. А ведь вы делаете бра, люстры. Я же говорю тебе: он универсален!

— Ты мне говорил и про автомашины, — подсказал Назаркевичу Лагойда.

— Это к делу не относится, — ответил Назаркевич.

— А что автомашины? — спросил Вячин.

— Если в поликаувиль добавляются каучукосодержащие вещества и уза, он становится антикоррозионной защитой. Аналогов ей в мире нет. Сегодня во всяком случае. Лак не затвердевает, а сохраняет упругость. Машине не страшны удары гравия в днище.

— А что такое уза? — спросил Лагойда.

— Восковой клей, сотовая сушь. Меду в ней нет. Пчелы узой заклеивают щели в сотах, — сказал Назаркевич.

— Башковитая баба наша Кубракова? — засмеялся Лагойда.

— Хоть и стерва, но талантлива, — согласился Назаркевич. На, взгляни, как это выглядит в натуре, — он извлек из кармана пузырек от корвалола с прозрачной жидкостью.

Лагойда посмотрел ее на свет и передал пузырек Вячину. Тот наклонил его, откупорил, понюхал, снова закрыл, взболтал и опять посмотрел. Затем сказал:

— Вязкий. Но если распылять аэрозольно под большим давлением… Где ты взял?

— Перед промывкой аппарата слил из отстойника. Там всегда остается граммов двадцать пять-тридцать.

— Много у нее этого лака? — спросил Вячин.

— Смотря для чего, — ответил Назаркевич. — Для промышленных нужд капля в море. Установка-то опытная, лабораторная. Кубракова надоила на ней всего литров тридцать.

— Нам бы двух поллитровок этого поликаувиля хватило на год. Распыляли бы аэрозольно, — сказал Вячин.

— Попроси у нее, — посоветовал Лагойда. — У вас же были неплохие отношения. Может даст.

— Так эта ведьма и разбежится! — скривился Назаркевич. — Впрочем, как хочешь. Она послезавтра утром вместе с директором уезжает в Германию.

— Надолго? — спросил Лагойда.

— А черт ее знает! Кажется, на неделю. По мне хоть бы навсегда, сказал Назаркевич.

— Тосковать будешь, — засмеялся Лагойда. — Ну где этот официант? Жрать хочется!

— Вот уже катит тележку, расстегивай пояс, — Вячин убрал руки со стола, как бы освобождая место.