Правый поворот запрещён

5

В Веймаре Кубракова и Яловский пробыли четыре дня. Теперь — снова в Берлин, сутки там и — домой. Уезжать из Веймара в Берлин в воскресенье трудно: полно народу, в основном берлинцы, выбравшиеся с пятницы отдохнуть в провинции и к понедельнику возвращавшиеся домой. Зная это, Яловский решил, что отправятся они с Кубраковой в Эрфурт, на конечную станцию, там проще сесть. Так и сделали. Когда в Эрфурте вошли в вагон, нашлось даже свободное купе. Снова миновали Веймар и — дальше. Поезд был забит людьми с рюкзаками и дорожными сумками, стояли дети в проходах. Яловский купил в поездном буфете две маленькие банки пива и боквурсты[5], намазанные сладковатой горчицей. От пива Кубракова отказалась, жевала боквурст, а Яловский, как все тут, пил из банки.

Допив, он вышел в тамбур покурить. Когда вернулся, в купе было полутемно, кто-то задернул шторки на остекленной двери, чтобы из коридора не падал свет. Осторожно, боясь потревожить людей, уселся между Кубраковой и пожилой похрапывающей немкой, плотно уперся затылком в спинку сиденья и смежил веки. Спать не хотелось, но так легче думалось.

— Устали? — тихо спросила Кубракова.

— Да нет, слава Богу едем домой. Я считаю, что все пока идет удачно, главное, что немцы дают оборудование. Представляете, что они будут делать из нашего поликаувиля, когда он потечет рекой? Чиновники из министерства готовы были продать им лицензию. Так им спокойней. Но вы еще намучаетесь в поисках площадки, чтобы поставить завод. Возьмется ли «Химмашпроект» проектировать?

— Возьмется. Все-таки им немного валюты перепадет. Кого вы пошлете к ним? Назаркевича?

— Ни в коем случае! Он истерик, все испортит. Кстати, назревает катастрофа.

— В связи с чем?

— Скоро в институте мы с вами останемся вдвоем: из-за мизерной зарплаты люди уходят в кооперативы.

— Но они по договору.

— Это уже не работники. Одной, простите, задницей нельзя сидеть на двух стульях.

— Что я могу сделать, Елена Павловна?

— Платить людям нормально.

— А где мне взять деньги? Мы же ничего не производим. Мы — НИИ. А этим все сказано. Назаркевич как-то был у меня с одной идеей…

— Создать автосервисную станцию для антикоррозионной обработки машин?

— Мы бы неплохо зарабатывали. Но вы, как я понимаю, против.

— Категорически! Для этого нужно ставить производство поликаувиля на промышленную основу. Где взять деньги? Где доставать узу, сырую резину? Ездить по деревням скупать у пасечников, клянчить у авиаторов? Кустарщина! С немцами — вот это размах!..

Они умолкли. И снова в ней колыхнулась тревога, чуть придавленная суетой и напряжением этих дней в Германии: вспомнила ночь накануне отъезда, вынужденный приход в институт, человека, вышедшего из лаборатории. Воспользовавшись тем, что уехала в Германию на сутки позже, она встретилась с ним, хотя и в спешке. Он был совершенно спокоен, ей даже показалось, что нагло спокоен.

«Я слушаю вас», — сказал он.

«Последнее время я заметила, что жидкость поликаувиля странно убывает. Датчик на емкости показывает даже граммы. Емкость герметична. Испарение исключено».

«Какое это имеет отношение ко мне?»

«Прямое. Вчера я видела, как вы вышли из лаборатории и исчезли. Сперва не могла понять, куда. Потом сообразила: через дверь в конце коридора на хоздвор, где гаражи. Ею давно не пользуются, я запретила шастать возле моей приемной и устраивать сквозняки. Я даже не знаю, где и у кого ключ от нее. Но вы просчитались, и подумать не могли, что я появлюсь ночью, рассчитывали, что сегодня утром меня не будет, уеду. И потому не удосужились вытереть потек на полу. Вы открутили трубки, ведущие к отстойнику. Это надо уметь. Но, как видите, я еще здесь… Зачем вы воруете поликаувиль?»

Все время, пока она говорила, он терпеливо молчал, затем сказал:

«Я понимаю, что у вас была не галлюцинация. И все же это был не я».

«Не врите!» — начала свирепеть она.

«Что вы сможете доказать? — вызывающе спросил он вдруг. — Кроме вас, этого мифического вора никто не видел. Меня в институте знают не один день. У меня безупречная репутация. Вы окажетесь в смешном положении».

«Ключи от ящика, где прибор сигнализации только у Светы и у вахтера. Вы единственный в институте, кто может отключить ее, не наделав шума. Вы однажды уже продемонстрировали это, но по моей просьбе, когда Света забыла ключ дома, а вахтер был на больничном. Тогда я посылала Свету за вами. Она надежный свидетель! Я найду возможность припереть вас! — она повернулась, чтоб уйти, но остановилась. — Да, кстати, откуда вы знаете этого поляка?»

«Какого поляка?» — невозмутимо спросил он.

«Фирмача!. Он приходил ко мне. Я видела вас позавчера в его роскошной машине, когда выходила из трамвая. Вы очень оживленно беседовали».

«Это уже что-то новое!» — он засмеялся.

«Как называется кооператив, в котором вы работаете?»

«„Астра“ А в чем дело?»

«Не для него ли вы от моего имени просили бериллиевую бронзу на авиаремонтном заводе?»

«Фантазии, фантазии, Елена Павловна!»

«Все они прояснятся после моего приезда!» — и она ушла…

Вспомнилось это настолько подробно сейчас, когда она убоялась: не услышит ли ее мыслей задремавший рядом Яловский. Раскачивало вагон, перестукивались колеса, считая стыки. За темным стеклом светлячками проскакивали окна ближайших фольварков…

Человек прагматичный, не обремененный излишками эмоций, Елена Павловна Кубракова все же была возбуждена результатами поездки в Германию, мечтала, едва вернется, не откладывая, начать все, что было записано в протоколе о намерениях. Но в первый день, когда вошла в свой кабинет и взглянула на письменный стол, нахмурилась, ощутила раздражение при виде бумаг, которые появились тут за время ее отсутствия. Да еще поверх всего положенный Светой — листок-памятка, заготовленный Еленой Павловной накануне отъезда. Вздохнув, она грозно сказал себе: «Разгрести, разбросать все это к чертовой матери за неделю!»

Когда Елена Павловна была раздражена, общаться с нею становилось сложно и небезопасно для тех, кто прорывался к ней по каким-то вопросам, и для тех, кого вызывала она…

— Времени нет, так что я одновременно буду обедать и заниматься вами, — жестко сказала Елена Павловна, отодвигая на столе бумаги, чтобы освободить место для тарелок — на одной стакан с очень крепким чаем, на другой — плавленный сырок и два бутерброда с колбасой. Все это из буфета только что принесла секретарша.

«Ну и обед!» — подумал Лагойда, сидевший в правом кресле и осторожно взглянул на Назаркевича, который расположился в таком же слева от стола.

Назаркевич мысленно усмехнулся: «Как она может есть такую колбасу, сплошное сало?!».

Кубракова подняла глаза на Назаркевича, мол, в чем дело, но покороче.

— Я хотел бы завтра поехать в Богдановск. Утром туда, вечером обратно.

— Что там? — резко спросила она.

— На мехстеклозавод, договориться о ретортах.

— Вы считаете, вам это еще нужно?

Он не ответил.

— Я тоже завтра еду в Богдановск, — она сделала паузу.

Молчал и Назаркевич.

Чувствуя напряжение, внутренне сжался Лагойда.

— Вы можете поехать со мной. Я еду своей машиной, — наконец, не выдержав, предложил Назаркевич.

— Мне надо быть там в половине девятого, — сказала Кубракова.

— Выедем в шесть утра.

— Буду ждать вас у подъезда, — она пошла проводить, а скорее выпроводить Назаркевича из кабинета, сдвинуть ригель на замке, захлопнуть дверь и вернуться к ожидавшему в кресле Лагойде, зная что уже никто, даже секретарша не войдет в кабинет.

У порога Назаркевич, помявшись, глухо сказал:

— Вот то, что вы просили, — он протянул ей два листа бумаги с машинописным текстом, соединенные скрепкой.

— Это потом, — она взяла страницы, распахнула дверь и сказала секретарше: — Света, зарегистрируйте и сложите в мою папку для доклада директору. — Она стояла в проеме, а Назаркевич уже в приемной. — Разговор, который мы начали полторы недели назад, завершим завтра в дороге, — и усмехнувшись, захлопнула за ним дверь…

Между тем Лагойда, ожидавший ее, думал, «Автобусом ей трястись четыре с половиной часа. А Серега докатит ее за два с половиной, ездит он лихо». От этих мыслей его отвлекли шаги Кубраковой, возвратившейся к столу. Он напрягся.

— Что у вас? — не садясь, хмуро спросила.

— Хотел с вами поговорить… Все-таки… Я…

— Лучше письменно. Тут нужен документ, надеюсь, вы это понимаете? До свидания.