Правый поворот запрещён

13

Я нервничаю — в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом, ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с самосвала асфальт, смеются. Чему? Может быть бессмысленности своей работы? Через дорогу вижу, как сосед вставляет в окна своей квартиры в бельэтаже раздвижные решетки. На нашей улице многие жители первых этажей уже проделали эту операцию: квартирные кражи пошли по городу, словно ветрянка в детском садике. Выглядят эти зарешетченные окна, как тюремные. «Камерная жизнь», — пошутил сосед…

А я в свободное от посещений суда, следственного изолятора, прокуратуры время, пишу. Председатель областного суда, мой бывший сокурсник по юрфаку, разрешил мне взять из архива дело Кубраковой. Правда, не домой. Выпискам из него я занимаюсь в полуподвальной комнате, где лежат кипы чистых бланков, пачки новеньких папок, коробки с копировальной бумагой, катушки с лентой для пишущих машинок и прочая канцелярская дребедень. Тут царствует завхоз, высвободивший мне в уголке стол. Здесь тихо, никто не мешает, не задает вопросов, не заглядывает через плечо. Плохо только, что курить приходится выходить на улицу…

Итак, вернемся в тот июнь. Однажды вечером раздался междугородный телефонный звонок. Неля — моя суетливая, настырная троюродная сестрица из Харькова сразу пошла в атаку:

— Ты меня хорошо слышишь?

— Слышу, слышу.

— Как живешь? У тебя все в порядке?

— В порядке, — ответил я, понимая, что это было пустое предисловие.

— Что у вас там произошло? Что случилось с Кубраковой?

— С какой Кубраковой?

— Ну завлаб НИИ металловедения! Я приезжала к вам на ее симпозиум… До нас дошли слухи, что она погибла. Это правда?

— Не знаю никакой Кубраковой, ни о том, что с нею случилось, раздраженно ответил я. — А в чем, собственно, дело? Это твоя подруга?

— Нет, мы мало знакомы. Но я не люблю слухов. Я хочу знать все точно. У тебя есть связи в прокуратуре. Выясни! — командовала она. — Это во-первых. Во-вторых, я оставляла ей свою статью. Она обещала прочитать и сделать пометки. Мне важно получить ее ради этих заметок. Очень прошу, займись этим немедленно!

— Ты понимаешь, о чем просишь?! — вскипел я. — Даже если по случаю гибели твоей Кубраковой возбуждено дело, меня к нему никто и близко не допустит. И никого об этом просить не стану!

— Но ты же известный адвокат! — давила Неля. — В конце концов у тебя есть какие-нибудь родственные чувства, элементарные обязанности перед близкими.

— Есть, есть, — успокоил я ее, хотя она прекрасно знала, что мы друг к другу никаких особых родственных привязанностей не испытывали. Единственное, что могу — это попытаться что-нибудь узнать о твоей статье, — сказал я, понимая, что она не отвяжется.

— Обещаешь?

— Обещаю попытаться. Никаких гарантий.

— И если можно — подробности о гибели Кубраковой, — уже льстиво попросила она.

— Я уже тебе все сказал!

— Какой ты все же… Ну ты же меня знаешь… Мне так хочется…

— Все, Неля! До свидания, — опустил я трубку.

«Господи! — подумал я, остывая. — На кой черт в Харькове знать подробности о гибели какой-то Кубраковой, с которой у нее шапочное знакомство!» И тут я представил себе торжество Нели, когда она полушепотом кому-нибудь сообщит: «Только между нами. Информация абсолютно достоверна, мне по секрету сообщил мой брат. Он известный адвокат»…

Кажется, дней через десять я был в областном суде по каким-то своим делам. Закончив их, спустился ниже, где была прокуратура и вспомнив просьбу Нели о статье, решил заглянуть к Щербе — авось что-нибудь выясню, хотя уверенности не было никакой: во-первых, возбуждено ли вообще дело по факту гибели Кубраковой, а если и возбуждено, то оно могло быть в любой из районных прокуратур города или в городской, о чем Щерба мог вообще не знать…

Я постучал в его дверь, и не дожидаясь ответа, вошел. Напротив Щербы сидели Скорик и прокурор-криминалист Войцеховский. Они о чем-то спорили.

— Садись, Артем Григорьевич, я скоро освобожусь, — кивнул мне Щерба.

Чтоб не создавать неловкость своим присутствием, я достал из кейса свежий номер «Аргументов и фактов», принялся читать, и хотя не прислушивался к их разговору, все же уловить какие-то детали его мог. Говорил Войцеховский:

— …Я был на кафедре патологической анатомии и судебной экспертизы. Эти светила категорически утверждают, что установить его наличие в крови и тканях невозможно. У нас во всяком случае. Может в Москве и есть какой-нибудь мудрый гематологический институт, но попробуй туда доберись, да и там, как говорят наши патологоанатомы, вряд ли определят. Это во-первых, во-вторых, мое предположение всего лишь плод умопостроений, нет у нас никаких реальных оснований считать его надежным. Так что эксгумация бессмысленна, — завершая какой-то предыдущий разговор, произнес Войцеховский.

— Я еще раз перечитал допрос Яловского, — сказал Щерба. — Все скользко, вроде что-то и пощупать можно, а прикоснешься — утекает меж пальцев, как желе…

Потом что-то сказал Скорик, а Щерба спросил:

— Когда он выписывается из больницы?..

В это время зазвонил телефон, Щерба снял трубку, и я понял, что он увяз в долгом разговоре. Поскольку никакой срочности у меня не было, дальнейшее сидение в этом кабинете становилось малоприятным. Поднявшись, я помахал ему рукой, а он прижав трубку щекой к плечу, сделал жест, мол извини, задергали…

Много позже обрывки слышанного в тот день всплыли из запасников памяти и я найду им место в своем повествовании…