Разжигая пламя

Глава 20

Пронзительный скрежет замков вывел Максиана из забытья, когда сознание находится на сумеречной границе сна и бодрствования, когда разница между миром реальным и миром подсознания истончается настолько, что не понимаешь, где явь, а где всего лишь порождённые воспалённым от бессонных ночей мозгом видения.

Максиан поднял голову со сложенных на коленях рук и попытался сконцентрироваться на вошедшем.

— Господин Максиан, — полицейский заговорил почти шёпотом, оставив дверь открытой, — ваш друг передаёт вам привет и сообщает, что готов к наихудшему.

— Когда вы виделись с ним, Дерек?

— Вчера. И могу вас заверить, решительности ему не занимать.

Максиан раздражённо закатил глаза: Севир, упрямый ты дурак, сказано же было — не лезть. Прав был Седой, мозги совсем деструкция разъела.

— Я же просил вас передать ему, чтобы не вмешивался!

Полицейский сокрушённо покачал головой:

— Я так ему и передал, господин принцепс. Но мне кажется, вы слишком полагаетесь на Инвикта. Он, конечно, мастер своего дела, но…

— Благодарю, Дерек, — прервал его Максиан. — Неважно, выиграю я суд или проиграю, Перо не должно участвовать во всём этом. Не хочу доживать свой век, зная, что из-за меня хоть кто-нибудь погиб, вы понимаете?

Полицейский насторожённо выглянул в коридор и, убедившись, что он пуст, пожал плечами:

— Мне жаль, ничего сделать уже не могу. Я и так слишком рисковал!

— Здесь есть хоть один здравомыслящий?! — Максиан двинул кулаком по стене. — Вот вы, Дерек, подумали о вашем сыне, если вдруг что случится с Севиром? Если Перо прекратит своё существование?

— Порой приходится жертвовать слишком многим ради надежды на лучшее, господин принцепс, — полицейский смотрел пристально, прямо в глаза, и от этого взгляда Максиана передёрнуло. — Моя жена беременна. Пусть я не смог уберечь своего первенца, но у второго есть ещё шанс на другую, лучшую жизнь. Понимаете, почему меня так сильно волнует судьба Пера? А без вас сопротивление ослабнет, и, боюсь, с этим я лишусь даже той скудной надежды в достойное будущее для своих детей.

Максиан провёл ладонями по лицу и выдохнул. И кто вбил этому ослу в голову, что без него Перо не будет прежним? Наверняка Севир постарался.

— Вы слишком преувеличиваете мою роль, Дерек! Могу вас заверить, кроме незначительного финансирования я ничего толком и не сделал. Что бы вам ни наговорил Севир, с моей смертью мало что изменится. А вот ваша задумка может уничтожить и Перо, и даже Исайлум. Такой наглости никто не потерпит, за вами начнётся нешуточная охота, и в один прекрасный день они выйдут на каждого из вас, а от поселения не оставят и камня на камне! Этого вы добиваетесь?!

Лицо полицейского посерело. Видимо, наконец-то дошло. Главное, чтобы успел отговорить Севира.

— Я сделаю всё возможное, господин принцепс, — выдавил Дерек и с этими словами покинул камеру.

А ведь полицейский прав, Инвикт — не панацея. Да, с ним он мог бы выиграть суд, осадить Юстиниана, но если Корнут не солгал, а в правдивости его слов сложно сомневаться, то шансов на победу почти не осталось.

Конечно, эти жалкие обещания позаботиться о его семье смешны и нелепы, неужели Корнут принимает его за идиота? Даже обидно! Он уже давно подготовился к худшему, и дочери точно не останутся на улице с протянутой рукой, но вот Ровена…

Здесь всё оказывается намного сложнее. Да, девчонка знала, на что идёт, но, если есть возможность уберечь её от казни, не слишком ли эгоистично с его стороны продолжать борьбу только ради гордости? Имя своё ему уже не спасти, как не избежать и плахи.

Но как же не хотелось умирать с незавершёнными делами! Твин… Он ведь так и не успел ничего для неё сделать.

За дверью послышался приглушённый спор. Максиан не без удивления наблюдал, как дверь снова распахнулась и на пороге показался худощавый молодой человек в круглых очках и с коротко остриженными соломенного цвета волосами.

Незнакомец смерил Максиана любопытным взглядом и, поправив слегка помятый клетчатый пиджак, уверенным шагом прошёл к койке и протянул руку:

— Рад встрече с вами, господин принцепс!

— Вы обознались, молодой человек, — Максиан проигнорировал предложенное рукопожатие, — Я уже не принцепс.

— Формально вы пока ещё не лишились своей должности, — заметил тот. — Но, если вам так угодно, я могу обращаться к вам и по имени.

Медленно поднявшись, Максиан окинул незваного гостя пытливым взглядом:

— Кто вы вообще такой?

— Ах да, что это я? — незнакомец смущённо улыбнулся. — Меня зовут Ян. Ян Шарпворд, если это имя говорит вам о чём-то.

Максиан невесело ухмыльнулся. Как же, это имя ему точно известно. Газетчики в какой-то момент просто атаковали его со всех сторон, но поняв, что не добьются ни слова, оставили бесполезную затею. И правильно, плясать на свадьбе можно и без виновников торжества — музыканты и так давно оплачены. Но, видимо, не всех устраивала мелодия, наигрываемая лизоблюдами короля.

— Я наслышан о вас, — произнёс Максиан. — Даже не стану спрашивать, как вам удалось сюда пробраться.

— О, это была целая эпопея! — рассмеялся Шарпворд.

— Не сомневаюсь, уважаемый, но, боюсь, уйти вам придётся отсюда с пустыми руками… Или блокнотом? Это уж как вам угодно.

Газетчик поправил очки:

— Не слишком мудро отмахиваться от союзников, господин Максиан. Я бы мог вам помочь.

— Неужели? И чем же? Очередной остроумной статьёй о глупости и жестокости короля? Вы, конечно, неплохо справляетесь с критикой, но чем это мне поможет?

— Конкретно вам, быть может, и ничем, но в борьбе с тиранией любые средства хороши. Поверьте, есть ещё в Прибрежье умы, способные отделить зёрна от плевел, и они жаждут правды не менее, чем вы жаждете выбраться отсюда.

— Правды? А для чего? Чтобы лишний раз повздыхать о несправедливости жизни? — Максиан скрестил руки на груди.

— Именно поэтому вы организовали Стальное Перо? — Ян выхватил из бокового кармана небольшой блокнот и остро заточенный карандаш. — Чтобы бороться с несправедливостью? По отношению к кому? К осквернённым? Вам претит рабство или само отношение к ним?

— А вы ловкач, Шарпворд! — хохотнул Максиан и хлопнул того по плечу. — При других обстоятельствах я бы с удовольствием с вами подискутировал на эту тему, как и на многие другие, но увы, не место и не время.

— Но…

— Разговор окончен. Всего вам хорошего!

Максиан опустился на койку, от которой уже ныло всё тело, и отвернулся, игнорируя назойливого посетителя.

Шарпворд задумчиво потёр подбородок и кивнул:

— Понимаю, тайна следствия и всё такое… Знаете, я не так давно копался в архивах, и меня заинтересовал один занимательный факт. Казалось бы, дело старое, давно забытое, но что-то в нём явно не так, неправильно, что ли… Не спешите отказывать, выслушайте! Всем известно о вашей дружбе с покойным королём, уверен, вы знаете о его смерти намного больше остальных. Может, расскажете, что произошло там, в пустошах? Зачем уруттанцам было нападать на королевскую свиту? Неужели ради грабежа? Разве это не странно? Не припомню, чтобы дикари вообще промышляли в окрестностях Регнума, а тем более атаковали вооружённые отряды.

Максиан удивлённо приподнял брови и взглянул на говорившего. А паренёк далеко не глуп, раз сумел задаться верными вопросами. Вопросами, которые терзали и его в своё время, пока Севир не раскрыл всей правды. Может, и не такая плохая идея немного разворошить прошлое?

— Не было никаких уруттанцев, друг мой. Покушение организовал Юстиниан при поддержке Легиона. Неугодных, молодой человек, в Прибрежье недолго терпят. Так что если хотите жить — бросьте ваше занятие. На вашем месте я бы сломал карандаш, разорвал блокнот и покинул столицу. Король ненавидит инакомыслящих, как вы заметили, а сейчас он будет нещадно уничтожать каждого, кто осмелится критиковать его.

Шарпворд небрежно отмахнулся:

— Угрозы меня не пугают, господин Максиан. А вот за информацию вам очень благодарен. Признаюсь, как бы я ни презирал Юстиниана, но, убив брата, он оказал великую услугу государству. Урсус был настоящим сумасшедшим! Ведь только сумасшедший захочет освободить осквернённых.

Максиан понимающе кивнул. Ещё одна жертва промывки мозгов. И таких сотни тысяч.

— Не стану вас переубеждать, Ян, это бесполезно. Скажу только, что Урсус был великим человеком, способным видеть сокрытое и верящим в светлое будущее Прибрежья. Возможно, будь он жив, всё было бы иначе. Стальное Перо, друг мой, всего лишь неизбежное последствие, как и восстание, которое, будьте уверены, когда-нибудь произойдёт. И, поверьте, Урсус понимал это как никто другой.

Шарпворд напряжённо черкал что-то в своём блокноте. Было заметно, что поднятая тема волновала его куда больше, чем даже ненавистный ему Юстиниан.

— Вы говорите так, будто считаете восстание справедливой карой, — он подозрительно сощурился.

— А как иначе, друг мой? Зло порождает зло. И всё, что мы творили с осквернёнными на протяжении стольких лет, не может так легко сойти нам с рук.

— То есть вы до сих пор считаете, что Урсус правильно поступал, борясь за свободу осквернённых?

— Безусловно.

Шарпворд снова отметил что-то в блокноте и тяжело вздохнул:

— Я вижу, вы человек чести, господин Максиан, но, быть может, небольшого ума. Во всяком случае, вы не настолько разумны, каким хотели бы казаться для других. Хоть вы и отказались отвечать на вопросы, я вам так скажу: ваша связь с Пером очевидна, как белый день. Вы играете с огнём, понимаете, о чём я? Ваше заступничество за осквернённых — большая ошибка.

Максиан сцепил пальцы в замок и с неприкрытым интересом посмотрел собеседнику в глаза. Что-то было в этом пареньке. Может, острый ум, та проницательность, которой и сам он обладал. Слишком уж он напоминает того молодого Максиана с горящими глазами и неуёмным желанием поменять мир вокруг себя. Возможно, стоит дать ему шанс разобраться в более важном, чем политические дрязги, в которых он ошибочно ищет истину.

— То есть проявление сочувствия и человечность, по-вашему, признаки небольшого ума? — Максиан внимательно наблюдал за реакцией газетчика.

На лице Яна проскользнуло лёгкое недоумение — он явно не ожидал подобного ответа.

— Мы с вами, господин Максиан, можем не один день фехтовать абстрактными понятиями — это не имеет значения, когда пропагандистские машины Юстиниана твердят обратное. Он оперирует конкретными фактами, пугает народ вполне реальными, ощутимыми вещами и абсолютно в этом прав… А сочувствие и человечность… Что ж, уверен, вы не лишены таковых, однако на кого они направлены? На что конкретно? Быть может, вы сочувствуете огню, который горит в вашем камине? Вы хотите, чтобы он распространился по всему дому, пока вы и ваша семья спите? Хотите, чтобы он обрёл свободу и пожрал вас?

Возмущение, сквозившее в каждом слове Шарпворда, было вполне понятным, принадлежало ему самому, но было заложено системой, как фундамент дома, как каждый кирпич в городской стене. Жаль, что такие умы принадлежат целиком и полностью гнилым убеждениям, унаследованным от предков.

Максиан кивнул, принимая позицию оппонента:

— Хотите сказать, сервусы, убирающие ваш дом и готовящие вам завтраки, ординарии, что зачищают окрестности городов от воронов, гиен и прочей нечисти, и есть та угроза, тот огонь, которого вы так боитесь? Как же вы не видите таких простых вещей?! Юстиниан — лицемер! Какие факты он вам предоставляет? Осквернённые — зло? Но при этом на это зло он ежегодно тратит целое состояние, способное прокормить несколько семей на протяжении десятка лет. И для чего? Только чтобы оросить пески Арены свежей кровью, потешить своё самолюбие.

— Когда я шёл сюда, то полагал, что у вас припасено… более острое перо, но вы колете меня тупым клинком, господин Максиан, — разочарованно протянул Шарпворд. — Я не питаю любви к так называемому королю и осуждаю его поступки. Но да, я боюсь огня! Однако не считайте, что я лишь газетчик, словоохотливый дурак. Я видел осквернённых! И знаете, что я видел? Как ни странно, я видел людей. Я видел их руки, ноги, лица, слышал их речь, ощущал их запах. Я видел, что они способны на чувства! И они мало отличаются от нас с вами, господин Максиан, верно? Однако есть в них то, что ждёт… Искра куда большего пламени, чем вы можете представить! Мои опасения вполне справедливы. Подумайте, господин Максиан, если кто-то скажет, что осквернённые зло, будет ли это реальным фактом? Они ведь не злее нас с вами, но то, что внутри них… Скверна — или называйте это, как вам заблагорассудится — их сила, способности, их наследие. Вы можете поставить свою жизнь на кон? Можете быть уверены в том, что огонь заслуживает свободы? Да, сервусы, готовящие мне завтрак, ещё не огонь. Ординарии, следящие за порядком, ещё не огонь!

Шарпворд умолк. Нервным движением спрятав обратно в карман свой блокнот, он поправил съехавшие на нос очки и бросил осуждающий взгляд:

— Но что насчёт скорпионов, господин Максиан? Вы удобно умолчали о них. Потому что вы прекрасно знаете: именно они и есть тот огонь! Пока он ещё в клетке, но вы уже провернули ключ. Природа огня в том, чтобы всё разрушать, и когда он прольётся на улицы… Вы будете тушить его? Или поливать всё вокруг маслом и смолой? В чём может выразиться свобода осквернённых, если они только и умеют, что уничтожать и убивать! Пусть их огонь сжигает дома тех, кто раздувал его пламя. Пусть сжигает их земли, их семьи, их отцов, их детей — пусть прокатится по ним самим, по коже, по лицам, по волосам! Пусть свободные не идут против ветра, который раздувает огонь, пусть они прячутся за ним и думают, что сила ветра и есть их сила, но мы-то пойдём! Верно, Максиан? К этому вы призываете? Этого вы добиваетесь? Нет, наши предки однажды уже дали свободу огню, страшному чудовищу — их огнём были технологии, оружие, уничтожившее старую землю и породившее новую, болезненную, опасную, враждебную к людям. Теперь наш огонь — это осквернённые, их сила, их затаённые желания, их стремление к свободе прижизненной или посмертной! И вы готовы дать им этому волю? Вы не страшитесь возможных последствий?

Сам того не замечая, Максиан оказался втянутым в спор, в котором в другой раз никогда не позволил бы себе участвовать.

— Никто вас, мой юный друг, ничем колоть не собирался! — фыркнул он. — Вы вооружены не хуже меня, как вижу. И ваше оружие — не слова, на которые вы слишком полагаетесь, как бы вы ни отрицали этого. Нет! Ваше оружие — страх, и им вы провоняли насквозь, и им вы пытаетесь ранить и меня, и всех, кто вам непонятен, кто мыслит в непривычном вам формате. Вы видели осквернённых, говорите? Людей в них увидели? Очень хорошо, во всяком случае, вы не так уж безнадёжны. Но вот что я вам скажу: нет, Ян, они не люди! И я рад этому! Осквернённые, в отличие от нас, не убивали младенцев, едва увидевших свет, они не клеймили детей, не порабощали и не вынуждали служить им до конца их жизни! Скорпионы, говорите? А кто их создал? Верно! Мы, люди. Мы ломаем их с самого детства, заставляем верить, что они недостойны жить среди нас. Вы когда-нибудь задумывались, что вытворяет с ними Легион? Это машина, перемалывающая их волю, создающая орудия убийства. И всё ради чего? Ради этой вашей искры! Люди ненавидят осквернённых, но не брезгуют пользоваться их способностями. Так вот бойтесь, мой друг, потому что именно мы молчаливым своим согласием позволили создать армию чудовищ, и поделом нам гореть в порождённом нами же пламени!

Шарпворд презрительно сморщил нос:

— Мой страх затрагивает гораздо больше, чем только мою жизнь. И да, я продушился им, провонял, как вы сказали. Однако сколько бы мы ни препирались и ни выясняли, от кого чем смердит, мы просто-напросто топчемся на одном месте, господин Максиан. Я шёл сюда с определённой целью и мог бы выйти из этой камеры с тем, что вы дадите мне. И почему-то я надеялся, что вы дадите мне уверенность…

— Так вот что вы ищете, Шарпворд! Уверенности в завтрашнем дне? И при этом находясь здесь, со мной, в Материнской Скорби? — Максиан расхохотался. — Какая наивность! Нет, друг мой, такой роскоши вам не видать. Как и никому из нас!

Шарпворд задумчиво нахмурился:

— Почему-то мне кажется, что вы хотите уничтожить тысячи жизней свободных лишь из чувства вины.

Чувство вины… Меткий выстрел! Вот что не давало спать десяток лет, вот чем пытался оперировать Корнут — не дурак ведь! — вот что терзает и сейчас. Вина перед дочерью. Долг, который он ей так и не отдал. Но появился шанс отплатить хотя бы толику за её страдания, на которые обрёк её своею трусостью. Жизнь Семидесятого для Твин намного важнее, так пусть мальчишка живёт!

Словно тяжёлый камень свалился с плеч Максиана. Впервые с момента последней беседы с Корнутом он почувствовал лёгкость, смог задышать полной грудью. Что ж, решение принято: пусть народ узнает и обратную сторону медали, которую король с гордостью нацепит на грудь после своей победы.

— К чёрту все эти игры, пусть будет по-вашему! Вы хотели знать, связан ли я с Пером? Да, связан! Даже больше, я один из его основателей! Для чего, спросите вы? Чтобы дать шанс осквернённым вырасти в любви и заботе, чтобы слова «мать» и «отец» не были для них пустым звуком. И знаете что? Чудовищ даже в скорпионах я не видел, зато видел их в отражении зеркала, в лицах прохожих, в сенаторах, что молятся, как те фанатики, на Кодекс Скверны, будто он защитит их от пламени! Система прогнила, Шарпворд, и гниль эту можно вычистить только огнём. Мы сами породили этих монстров, когда могли бы лелеять их искру, пустить её на благое дело! И они, свободные от ненависти и жестокости, смогли бы поднять человечество с колен!

Лицо газетчика удивлённо вытянулось. Оно то бледнело, то вспыхивало болезненным румянцем. Когда Максиан наконец умолк и, взявшись за голову, уткнулся пустым взглядом в дальний угол, Шарпворд прочистил горло и опустился рядом на голые доски:

— Я хочу знать больше! Расскажите мне, каковы они, скорпионы? После того, что мы сотворили с ними, думаете, они не вспомнят об этом? Рано или поздно? Не захотят вернуть нам должок?

Такой реакции Максиан даже не ожидал. Неужели сумел убедить, пусть даже одного? Но этот один стоит сотен, и как знать, может, именно он донесёт суть до других, готовых рассуждать здраво?

— Я рад, что вы спросили об этом, — признался Максиан. — Может, потому, что давно пора рассказать людям о тех, кого они так боятся. Знаете, что больше всего меня в них восхищает? Искренность и простота, которые нам, свободным, могут только сниться. Если у нас есть шесть богов и мы то и дело мечемся среди них, прося помощи то у одного, то у другого, у них же всё намного проще: Госпожа Смерть — их единственная и истинная богиня, а дань они ей платят историями о славно прожитой жизни. Им мало отмерено, и время для них ценнее любых сокровищ. У них есть свои понятия о чести, и они намного прозрачнее наших. Я долго могу восхищаться ими, не меньше, чем кто-то другой — рассуждать об опасности, которую они несут. Так знайте, это те же люди, неиспорченные тщеславием и жадностью, но награждённые способностями, за которые они платят слишком непомерную цену! Вы спрашивали, будут ли они мстить? Нет, я так не думаю. Но будут ли они убивать за свою свободу — в этом даже не сомневайтесь! Пламя уже разожгли, и его остановить можем только мы с вами, дав то, что по справедливости и так должно принадлежать им — право на жизнь, право на свободу.

Шарпворд молчал. Молчал достаточно долго, переваривая услышанное. В какой-то момент он достал блокнот, от которого, видимо, слишком опрометчиво отказался, и принялся что-то царапать на бумаге, то и дело зачёркивая и переписывая, при этом неразборчиво бубня себе под нос. Наконец, завершив, он почесал незаточенной стороной карандаша за ухом и посмотрел на Максиана:

— Не думал, что найду честь именно здесь, в Материнской Скорби, — произнёс он, не скрывая восхищения, — но я нашёл её! Ваши слова, Максиан, ваша готовность отдать жизнь… То, что вы сказали о свободе, нашло во мне сильный отклик. Пусть пока и не могу полностью разделить вашей точки зрения об осквернённых, но я хочу остановить кровопролитие до того, как оно случится! Но будет ли столь просто донести это до других? То, в чём нас убеждали веками — слишком сильно сдерживает. Даже если бы я поставил своё перо на службу вашим идеям, как далеко, по-вашему, мы продвинулись бы? Как далеко народ захотел бы пойти, понимая, что даже положение принцепса — не гарантия неприкосновенности? На что тогда рассчитывать простым людям?

— Скажу честно: ни на что. И просто тем более никому не будет, — покачал головой Максиан. — И как убедить людей за столь короткий срок — не представляю. Здесь я бессилен, друг мой. Как вы и сказали, нам прочищали мозги на протяжении столетий, а вы теперь хотите изменить всё за один выпуск статьи? Какой бы она красноречивой ни была, боюсь, кроме ненависти и ярлыка предателя вы больше ничего не добьётесь. Я рад, что смог посеять зерно здравомыслия в ваш ум, но не возьмусь просить вас о большем. Как выразился один мой приятель, стоит ли тянуть в могилу за собой кого-то ещё? Так вот, мой вам совет: раз уж вы хотите выпустить ваши слова из клетки, делитесь ими только с достойными. Быть может, тогда вы сумеете потушить пламя или хотя бы ослабить его разрушительность.

В дверь грубо постучали, сообщая, что время посещения вышло. Шарпворд неохотно поднялся и протянул руку:

— Для меня было честью говорить с вами, господин Максиан.

— Неожиданно, но для меня тоже! Искренне желаю вам удачи, Ян. Прошу, прислушайтесь к моему совету! Мне уже не помочь, но у вас ещё есть возможность что-то изменить. Надеюсь, фортуна будет к вам благосклоннее, чем ко мне.

Коротко кивнув, Ян направился к выходу, но у двери вдруг остановился, обернулся:

— Благодарю за совет, но это против моей природы. Зато я могу дать вам слово — верить или нет, дело ваше — но я клянусь, что искра, которую вы хотите взлелеять, будет вынесена мной из этих стен. Бережно и заботливо я унесу её, завернув в бумагу. И пусть вспыхнут тысячи газет, тысячи плакатов, пусть горит вся пресса, когда пламя, порождённое этой искрой, охватит массовую печать. Вашим стремлением к справедливости вы подписали себе смертный приговор. Не скажу, что я рад этому, но люди с такими взглядами не могут рассчитывать на долгую жизнь, а уж тем более занимать такой пост… Ваши благородные дела в прошлом дали вам такую возможность, но боюсь, теперь о них никто и не вспомнит. Впрочем, это не имеет значения. Ни для меня, ни для вас, я полагаю. Моё дело — быть уверенным в том, что вы были искренни со мной, пусть даже ценой жизни, и что ваши слова, которые я напечатаю, не будут очередной ложью.

Максиан понимающе улыбнулся. Порой мы знаем, что результатом наших действий будет смерть, но остановиться уже не можем, потому что это противоречит нашей душе, самой нашей сути.

— Тогда действуйте смело, Ян, потому что я уже и забыл, когда в последний раз был таким искренним, как в разговоре с вами.