Разжигая пламя

Глава 30

— Значит, осквернённая… — Юстиниан не прекращая крутил рукоять кинжала. Остриё, вонзаясь в лакированную поверхность столешницы, вырезало в ней лунку, которая с каждым оборотом становилась всё глубже и глубже. — И это вам сообщил один из пленных?

— Вообще-то, двое, — уточнил Корнут, не сводя глаз с большого рубина на рукояти. Словно маяк в ночи, тот поблёскивал на солнце, ловя на себе утренние лучи. — Третий оказался бесполезен. Молчит, как рыба.

— Ну почему же сразу бесполезен? — король хищно оскалился. — Его голова послужит прекрасным украшением на Площади Позора. Вместе с головами остальных, разумеется.

— Безусловно, Ваше Величество.

Неестественное спокойствие Юстиниана откровенно пугало. При других обстоятельствах он бы рвал и метал. Как раз на это Корнут и рассчитывал, уже готовясь в очередной раз обуздывать королевский гнев. Но хладнокровие и бесстрастие, с которыми тот сейчас держался, никак не укладывались в его привычный образ. Впрочем, сломанный нос также в него не укладывался.

Что произошло с королём в ту проклятую ночь, уже прозванную газетчиками Скорбной, Корнут мог только догадываться. Хотя на фоне других потрясений это выглядело всего лишь мелкой неприятностью.

Новость, что принцесса — осквернённая, оказалась куда тревожнее. Если эта информация получит огласку, скандала не избежать. Сложно будет доказать, что никто в замке даже не подозревал об этом, но даже если докажут, репутация короля подвергнется серьёзным рискам. А она у него и так далеко не идеальна, стоит лишь немного копнуть.

— Кто ещё об этом знает? — Юстиниан поднял глаза на Корнута.

От взгляда короля пробрало до костей. Нет, это не спокойствие — безумие, вот что насторожило с самой первой минуты, как Корнут вошёл в кабинет, просто уловить как-то сразу не удалось.

Однажды, когда Корнут был совсем юн, на него набросился безумец, требуя помочь отыскать какой-то потерянный ключ. Именно такой же вот взгляд был у того несчастного — стеклянный, пустой, пронизывающий насквозь. Но, в отличие от того сумасшедшего, король пока рассуждал вполне здраво. Где же тогда та тонкая грань между безумием и рассудком и как понять, когда она пересечена?

— Брайан и ещё двое полицейских, Ваше Величество.

— Слишком много.

— Да, понимаю. Если бы я знал, что такое всплывёт на допросе…

— Немедленно избавьтесь от них.

— Но…

— Никаких «но», Корнут. Не мне вам объяснять, что нам всем грозит, узнай газетчики правду.

Легко раздавать приказы! Избавиться от трёх полицейских, не вызвав никаких подозрений, далеко не простая задача. Но, стоит признать, здесь король прав. Немного жаль расставаться с Брайаном, но его халатность привела к довольно плачевным последствиям. Полагаться на него и дальше было бы неразумно.

— Как прикажете, Ваше Величество, — Корнут смолк, размышляя, стоит ли затрагивать бывшего принцепса. В конце концов, Юстиниан так и не удосужился о нём упомянуть. И всё же… — Что насчёт Максиана, я распорядился организовать специальный отряд для его поисков. Пока не могу дать никаких прогнозов, но сделаю всё необходимое, чтобы его найти.

— Меня мало интересует Максиан, — небрежно отмахнулся Юстиниан. — Найдите мне Ровену! И как можно скорее.

Одержимость — вот что это. Король болен идеей завладеть девчонкой, и её побег, её причастность к осквернённым только развяжут ему руки. Может, и поделом, но хотелось бы действовать более законными методами. Хотя, если быть с собой честным, дело вовсе не в ней. Плевать на девчонку, тем более после такой новости. Обезумевший правитель — вот настоящая трагедия для государства.

Юстиниан представляет собой не меньшую угрозу, чем тот проклятый выродок, сравнявший с землёй несколько улиц за какие-то считанные минуты. И того, и другого, несомненно, нужно срочно остановить. И если с ублюдком всё понятно — выследить и казнить на месте, то осадить короля не так-то просто, а лишить Прибрежье правящего звена в такой момент — это всё равно, что всадить нож в самое сердце страны.

— Я сделаю всё возможное, Ваше Величество, — заверил Корнут.

— Советую сделать и невозможное, — в голосе короля явно послышалась угроза. — Не забывайте, кому вы обязаны своим положением, принцепс. Я ведь могу и пересмотреть ваш статус. А теперь идите.

— Как вам будет угодно, мой король, — Корнут поднялся и отвесил поклон.

— Ах да, чуть не забыл, — Юстиниан бережно пригладил бороду. — Тот выродок… Сорок Восьмой. Не забудьте, он мне нужен живым.

— Конечно, я это учту.

— И невредимым, — спешно добавил король. — Из его шкуры получатся превосходные сапоги. Как вы считаете?

Корнут невольно передёрнулся:

— Наверное, Ваше Величество…

Довольно хрюкнув, Юстиниан снова принялся крутить кинжал, вперив отсутствующий взгляд куда-то поверх головы собеседника.

С тяжёлым камнем на душе Корнут покидал королевский кабинет. Предчувствие, что самые большие беды ещё впереди, не отпускало ни на минуту. Голова разрывалась на части: Максиан, Перо, Ровена, выродок, а теперь ещё и король… Наверное, впервые в жизни хотелось запереться у себя в кабинете и напиться до беспамятства, лишь бы забыть весь этот ужас хотя бы ненадолго. Но сейчас это для него слишком непозволительная роскошь. Кто позаботится о благополучии государства, если не он? Дай хоть небольшую слабину, и Прибрежье тут же разорвут на части. Легион немедленно схлестнётся со знатью за власть, а платить кровавую дань придётся обычным людям. Впрочем, как и всегда.

Уже в сидя в карете, Корнут смог навести порядок в мыслях: выстроил их в очередь, заставив себя сконцентрироваться на самом важном.

Сначала нужно найти способ усмирить короля. Что-то подсказывало — Юстиниан не станет сидеть сложа руки. Пока он явно ещё варится в своём безумии, доводит себя до точки кипения, но как долго продлится его ступор? День? Неделю? А вспоминая зверства, сотворённые им с той несчастной, представить, на что король способен в нынешнем состоянии, не составляло большого труда.

Погружённый в тревожные мысли, Корнут не сразу заметил, что карета остановилась рядом с маленьким рестораном с незамысловатым названием «У тётушки Марты».

Наказав кучеру ждать на соседней улице, он, оглядевшись, вошёл внутрь. Столы, начищенные до блеска, украшали расписные вазы с бумажными цветами. Дощатый пол, выкрашенный бледно-голубой краской, тихо поскрипывал под каблуками. Пышногрудая дама с необъятной талией и ещё более необъятными бёдрами кокетливо поправила декольте цветастого платья и заискивающе улыбнулась:

— Добро пожаловать к тётушке Марте, господин! Прошу, располагайтесь.

Сухо поблагодарив гостеприимную хозяйку, Корнут пересёк помещение и подсел за стол с единственным посетителем.

— Всегда поражался твоей пунктуальности, — Верк саркастически скривил губы. — К счастью, здесь готовят неплохой омлет с овощами. Не желаешь ли позавтракать? Я бы не отказался от добавки.

— Не голоден, благодарю, — Корнут обернулся к хозяйке. — Будьте любезны, уважаемая, угостите меня чашкой зелёного чая.

— Уже несу! — прощебетала та и мгновенно скрылась за дверью с круглым оконцем.

Корнут снисходительно улыбнулся и повернулся к Верку:

— Как поживает твоя семья? Как бизнес?

— Всё прекрасно, благодарю, — кивнул тот. — Признаться, меня весьма обеспокоила срочность нашей встречи. Зная тебя, позволю себе сделать вывод, что однозначно стряслось нечто из ряда вон. Конечно, последние события сами по себе кажутся дикими, но, раз мы здесь, могу допустить, что всё ещё хуже, верно?

Корнут тяжело вздохнул:

— К сожалению, так и есть.

— Ну тогда я весь внимание, друг мой.

— Помнится мне, ты говорил, что антидот делает человека… эм… как бы это сказать… покладистым, что ли? — Корнут решил не ходить вокруг да около.

— Не совсем, — возразил Верк. — Поддающимся влиянию, скорее, и то определение не очень верное. Видишь ли, вещество блокирует критическое мышление и не позволяет надолго концентрироваться на одной мысли.

Нет, это не совсем то, что нужно. Критического мышления у Юстиниана и так никогда не было, и вряд ли нарушение концентрации уменьшит его одержимость.

— А если увеличить дозу? Или изменить состав? — предположил Корнут. — Возможно ли тогда сделать из человека что-то вроде марионетки?

Верк в задумчивости свёл брови:

— Хм… Теоретически, да, но в этом случае достаточно высокий риск нанести непоправимый ущерб функционированию мозга.

Отлично! Звучит весьма обнадёживающе. И плевать на риски, из двух зол, как говорится…

— То есть, если я подолью пару капель такого вещества, положим, в твой стакан, выпив это, ты выполнишь всё, что я прикажу?

— Нет, дорогой друг, — рассмеялся Верк, — это так не работает. Во первых, вещество очень деликатное. Соприкасаясь с воздухом или подвергаясь скачкам температуры, оно испаряется почти мгновенно и, естественно, теряет свои свойства. Единственный способ ввести его в организм, не навредив и при этом сохранив ожидаемый эффект — контакт со слизистой оболочкой. Потому, если ты замечал, осквернённые вводят его прямо в глаза.

— Почему именно в глаза? Его же можно пить?

— Повторяю: не слишком навредив. Можно, конечно, куда угодно вводить, но, как показали испытания, эффективнее всего как раз именно на слизистую глаза.

Этого Корнут и боялся. Не будет же он, в самом деле, силком заливать в Юстиниана антидот. Нужно во что бы то ни стало найти альтернативу.

— А существуют ли другие средства для… — он покосился на даму, что, улыбаясь во весь рот, несла исходящую паром чашку, — ну ты понял, о чём я.

Верк задумчиво потёр гладковыбритый подбородок:

— Да, я слышал о чём-то подобном. Но это всего лишь слухи, причём ничем не подтверждённые.

Корнут нетерпеливо уставился на собеседника. Тот, проводив глазами хозяйку, наклонился чуть ближе и понизил голос:

— Один достаточно уважаемый мной человек утверждает, что Шесть Ветров как раз занимались разработкой такого средства. Ну, знаешь, чтобы было проще внушать свои идеи фанатикам. И якобы даже добились определённых успехов. Но, сам понимаешь, я привык подвергать сомнению всё, что слышу, даже слова авторитетных людей, потому за достоверность информации не ручаюсь.

— Да-да, понимаю. Интересный слух. Нет дыма без огня, всё же. И это вполне в духе ордена.

— Пожалуй, — согласился Верк и, помолчав, окинул Корнута внимательным взглядом. — Не знаю, что ты задумал, друг мой, но надеюсь, это для благих целей.

— Даже не сомневайся. Мне претит подобное не меньше твоего, но порой жизнь подбрасывает достаточно сложные задачи, и результат их решения куда важнее самих методов.

— Если это так, тогда желаю тебе удачи. И можешь смело обращаться, если вдруг снова понадобится моя помощь.

Корнут благодарно кивнул и пригубил горячий напиток, ещё не решив для себя, что делать с полученной информацией.

Меньше всего хотелось снова связываться с орденом, тем более сейчас, когда его легализовали. Ещё неизвестно, какую цену запросит Аргус за свои услуги, но, видимо, другого выхода нет. Оставалось надеяться, что слухи не беспочвенны и всё-таки удастся вовремя остановить безумного короля.

***

Протяжный, заунывный звон Бронзового Палача уже с четверть часа неустанно сзывал горожан стать свидетелями свершения правосудия, и те слетались на Площадь Позора, как вороны слетаются на кровавое пиршество.

Седой пришпорил коня, ругая себя за слабость. Вот зачем ему туда? Что он там увидит? Чью смерть он там встретит? Кого в очередной раз проводит до Ворот в Земли Освобождённых?

После ночи побега Регнум гудел встревоженным ульем. Целая делегация фанатиков вот уже сутки осаждала стены Терсентума, требуя уничтожить всех осквернённых до единого, отменить Кодекс Скверны и вернуть эвтаназию для новорождённых «выродков».

О предстоящей казни взбунтовавшихся рабов сообщили в утреннем выпуске. Ни имён, ни номеров не указали под предлогом тайны следствия.

Поначалу Седой решил не идти, всё равно бессилен что-либо изменить, но уже к полудню он, с трудом прорвавшись через обступивших ворота фанатиков, отправился прямиком к Площади Позора.

Ну не мог он иначе! Лучше уж встретиться со своим страхом лицом к лицу, чем мучить себя догадками. Пусть даже если там, на эшафоте, окажется сам Севир или даже вся Проклятая Четвёрка.

Колокол наконец стих, разнёсшись в последний раз над головой гулким эхом. Чем ближе Седой подъезжал к площади, тем плотнее становилось движение. Казалось, весь город собрался здесь, чтобы хоть немного утолить жажду возмездия за гибель свободных.

Почти две сотни жизней унесла Скорбная ночь. Бесспорно, это трагедия. Но она и рядом не стояла с трагедией самих осквернённых. Даже тысяча погубленных душ не сравнится с геноцидом, длившимся на протяжении трёх веков. Око за око. Это закон самой природы — пожинаешь то, что посеял.

Вскоре пришлось спешиться. Повозившись с поиском свободного места для лошади, Седой быстрым шагом преодолел оставшиеся улицы, с трудом лавируя среди прохожих.

Столько народу он давно не видал. Столкнувшись с плотной стеной человеческих тел, Седой в замешательстве остановился. Отсюда эшафот был достаточно далеко, разглядеть ничего толком не получалось. Какой-то чиновник невнятно зачитывал в микрофон приговор, пока гудящая толпа нетерпеливо бурлила в предвкушении того, из-за чего они здесь и собрались — в предвкушении крови.

Охраняемые Алыми Львами, три фигуры смиренно ждали своей участи, но рассмотреть их как следует Седому пока не удавалось. Все в чёрной форме, но без масок, судя по белым пятнам лиц.

Седой горько хмыкнул: всё правильно, народ должен знать своих врагов в лицо. Как же иначе?

Не придумав ничего лучше, он с каменным видом принялся внаглую продираться сквозь толпу, локтями расталкивая собравшихся. Под недовольное ворчание и брань, шаг за шагом, Седой приближался к месту казни. Чиновник наконец-то прекратил свой бубнёж, и площадь тут же заполонил оглушительный рёв, полный гнева, ненависти и проклятий. Народ алкал, требовал крови, готовый голыми руками разорвать осуждённых. Для них эти трое были ещё пока живым подтверждением Заветам — осквернённым не место среди людей.

Седой вытянул шею, рассматривая, как гвардеец подвёл к плахе одного из приговорённых, а здоровяк в широкополой шляпе перехватил топор поудобнее. Номера пока не разобрать, но Седому мальчишка показался незнакомым.

Воспользовавшись затишьем, в которое погрузились зеваки в ожидании зрелища, Седой продолжил пробираться вперёд. Он даже не остановился, когда донёсся стук топора, не помешала ему и резко взорвавшаяся торжеством толпа. Остановился он, только когда оказался в самой первой линии, оттеснив молодого парня назад. Тот, обескураженный наглостью старика, молча уступил своё место, не решившись связываться с нахалом.

Голову казнённого палач уже бросил в корзину, но Седой всё-таки успел разобрать номер — «94». Не ошибся, с этим мальчишкой он не был знаком, но при виде одного из ожидающих казни сердце больно сдавило.

Шустрый. Его он знал как облупленного. Хороший паренёк, незлобный, весёлый. Жаль его, безумно жаль… И всё же на душе немного отлегло: никого из Четвёрки здесь не было. Выходит, всё прошло не так плохо.

Гвардеец грубо схватил за локоть следующего и потащил к плахе. Осквернённый с трудом передвигал скованными ногами. Лицо отёкшее от побоев, на каждой руке недоставало по несколько пальцев. Передвигался он будто во сне, взгляд пустой, невидящий. Парень явно под транквилизатором, наверное, даже и не понимает, что происходит. Неудивительно, скорпион может и ужалить перед смертью.

Остановившись у плахи, гвардеец рывком заставил того упасть на колени и отошёл, уступая место палачу.

— Лёгкой тебе дороги до Земель Освобождённых, Двести Тридцать Четвёртый, — прошептал Седой, глядя на застывшее в полном безразличии к происходящему лицо скорпиона.

— Слишком быстрая смерть! Это несправедливо! — возмущалась толпа.

— Четвертовать ублюдка! — проорал кто-то поблизости.

— Поделом тебе, мразь!

Палач занёс топор, и Седой, не выдержав, перевёл взгляд на Шустрого. Тот словно почувствовал, поднял глаза и, узнав старого учителя, едва заметно кивнул головой в приветствии.

От глухого стука мальчишка вздрогнул, отрешённо посмотрел на голову собрата, покатившуюся по залитому кровью настилу.

Толпа ликующе взревела.

— Казнить всех осквернённых до единого!

— Долой выродков с Прибрежья!

Седой, стараясь не обращать внимания на выкрикивающего проклятья соседа, подошёл почти вплотную к помосту, не сводя глаз с Шустрого. Судя по всему, его транквилизаторами не накачали, видимо, посчитав неопасным. И то верно, в оковах быстро не побегаешь.

Но, как оказалось, ему даже кандалы не особо были нужны. Шустрый с трудом передвигался. По побелевшим губам было заметно, что каждый шаг давался ему с невероятным усилием.

Когда гвардеец подвёл мальчишку поближе, Седой заметил, что рубаха несчастного вся пропитана кровью. Даже представить сложно, что пришлось ему пережить перед казнью.

Рухнув на колени, Шустрый покорно опустил голову на деревянную колоду.

— Сдохни, тварь! — донёсся позади хриплый голос.

— Чтоб тебе вечно гореть в пекле, падаль!

Седой пристально смотрел в полные отчаяния глаза парня. Бледное лицо казалось спокойным — их с детства учили не показывать страх, выбивали кнутом слабость, и всё же жажду к жизни не так просто отнять. У него они её не отняли. Не смогли, не получилось.

— Я ничего им не сказал, Седой, — Шустрый держался спокойно, владел собой, как истинный воин.

Таких ребят губят! Крепкие как кремень, ими бы искры выбивать, разжигать костры восстаний…

— Можешь гордиться собой, сынок. Госпожа уже рядом, — сердце снова защемило.

Седой не видел блеснувшего в воздухе топора, не слышал нетерпеливых выкриков кровожадной толпы. Он лишь смотрел прямо в голубые глаза мальчишки: пусть не думает о том, что уже мёртв, пусть знает, что не один, что рядом есть тот, кто разделит с ним последний миг его жизни. К сожалению, это всё, что он мог дать ему. В этот мир каждый приходит в одиночку, в одиночку его и покидает, с этим ничего не поделаешь.

Шустрый благодарно улыбнулся. Не избалованному любовью, ему было достаточно и того, что рядом оказался хоть кто-то, кто не испытывал к нему ненависти, кто не видел в нём врага, не желал ему смерти.

Раздался резкий хруст, глухой стук. Седой закрыл глаза, зная, что его взгляд мальчишке уже больше не нужен.

«Лёгкой тебе дороги до Земель Освобождённых, Двести Восемьдесят Седьмой…»

Уже почти не слыша криков озверевшей толпы, Седой поплёлся вдоль эшафота, желая только одного — уйти отсюда подальше. Сердце ныло не прекращая, левую руку пронзила острая боль, воздуха катастрофически не хватало. Казалось, ненависть свободных душила, выпивала последние остатки сил.

Остановившись, чтобы переждать головокружение, Седой перевёл взгляд на высокий столб с развешанными на нём головами осквернённых, то ли казнённых ранее, то ли убитых той чёртовой ночью.

Седой до последнего не верил, глядя на знакомое до боли лицо.

Слай… Как же так?! Да что ж это такое! Неужели..?

Сердце гулко ухнуло, грудь будто пронзила гигантская игла. Седой попытался вдохнуть, хватая ртом воздух, но почему-то ничего не получалось. В глазах резко потемнело, ноги подкосились, земля внезапно врезалась в лицо.

Последнее, что он услышал, — испуганный женский вскрик, но вскоре и тот оборвался, исчезнув вместе со всем остальным миром.

***

Твин петляла по узким улочкам, ныряла в тесные проходы между обшарпанными домами с пыльными окнами, пересекала мостовые, лавируя меж телег и угрюмых прохожих.

Она не имела ни малейшего представления, где находится, но в то же время знала каждый булыжник, каждую трещину в обветшалых зданиях, каждый покосившийся ставень с облезлой краской.

Твин свернула с улицы в переулок, в котором дома так тесно жались друг к другу, что стоило только вытянуть руки, и ладони сразу упирались в стены. Где-то наверху скрипнуло окно ржавыми петлями, прямо за спиной вылилась смердящая жижа.

— Шныряете тут… крысы помойные! — донесся скрипучий старческий голос.

Зажав нос, Твин то и дело перепрыгивала мутные лужи, пока наконец не остановилась у покосившейся двери с подгнившими досками. Сквозь большие щели сочился бледный свет.

Поморщившись от пронзительного скрипа, Твин вошла внутрь и огляделась. В тесной комнатушке за грубо сколоченным столом сидели трое, двое из них напряжённо глядели в её сторону, третий сидел вполоборота, сосредоточенно изучая какую-то бумагу. Масляная лампа тускло освещала лицо читающего, но Слая в нём она узнала сразу.

Сердце радостно заколотилось, захотелось тут же броситься к нему на шею и расцеловать, но почему-то она оставалась стоять у порога, тело будто перестало повиноваться её воле.

Подняв голову, Слай посмотрел на неё янтарно-жёлтыми глазами, которые, казалось, светились в полумраке, и приветливо улыбнулся:

— А вот и ты… Проходи, только тебя и ждём.

Твин шагнула к нему навстречу. Это точно был её Слай, но одновременно кто-то ещё. Только почему-то сейчас это не слишком её волновало, скорее, просто беглая мысль, незначительная, маловажная.

Внезапно тело взорвалось невыносимой болью, будто десятки пар острых клыков одновременно вгрызлись в её плоть. Суставы охватила сильнейшая судорога, и она рухнула в зияющую чернотой бездну.

Сквозь боль послышались приглушённые голоса. О чём говорили — не разобрать, но явно спорили. Мужской голос, низкий, с хрипотцой, бросал короткие фразы, а тонкий, явно женский, возмущённо доказывал что-то в ответ.

Боль пульсировала, то нарастая, то отступая. Судороги, ненадолго отпустив, снова накрыли волной. Ноги невыносимо скрутило, казалось, вот-вот Твин услышит хруст собственных костей.

Она хотела закричать, но из горла вырвался только хриплый стон. Женский голос что-то произнёс, рядом звякнуло стекло, и по венам вдруг растеклось раскалённым металлом.

С трудом раскрыв глаза, Твин пыталась сфокусироваться на размытых очертаних. Краски сливались, смешивались, ничего было не разобрать.

— Да что с ней не так? — проворчал недовольный мужской голос.

— По всем симптомам, это абстинентный синдром, — отозвалась незнакомка.

— И как долго это продлится?

— Точно не могу сказать, всё зависит от уровня интоксикации. Наберитесь терпения, Джейк, от неё всё равно сейчас ничего не добиться.

Половину из сказанного Твин не поняла, но, похоже, говорили они на её родном языке, во всяком случае отдельные слова она хорошо различала, хотя и звучали они как-то искажённо, неправильно.

Краем глаза она заметила расплывчатое пятно. Собравшись с силами, повернула голову и сосредоточенно сощурилась. Пятно медленно принимало очертания: невысокая, тощая фигурка в знакомой форме, капюшон прикрывал всю верхнюю половину лица, но даже так наблюдавшая показалась очень знакомой.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, та хитро улыбнулась и скинула капюшон. Твин изумлённо рассматривала собственное лицо, только глаза другие, ядовито-зелёные.

«Отдыхай, подруга, — Альтера насмешливо подмигнула, — нам ещё столько предстоит сделать…»

Судороги внезапно ослабли, отступили, тело обдало приятным жаром, веки стали тяжёлыми, неподъёмными, и Твин, обессиленная, только и сумела подумать, что Альтера выглядит уж слишком довольной. С этой мыслью закрыв глаза, она снова погрузилась в тревожное забытьё.

***

Шаги гулко разносились по туннелю, впервые за триста лет нарушая застывшую тишину. В густой, вязкой тьме невозможно было разглядеть даже собственных рук, но чернота поглощала не только тело Девятнадцатого, она крала его мысли, пожирала воспоминания, навязывала жуткие видения.

В одно мгновение перед ним внезапно распростёрлась угольно-чёрная пустыня. В лучах бледного солнца песок переливался синевой. Глубокие трёхпалые следы вели куда-то вдаль, рядом прошуршала странная тварь — какая-то несуразная помесь жука с ящерицей.

Но стоило только сделать шаг, и темнота снова накрыла собой весь мир, а вместе с ним и Девятнадцатого. И ему казалось, что, кроме него, больше никого и ничего не существует, да и он сам существует только отчасти.

«Кто я? Что я здесь делаю?»

Перед глазами появилась смутно знакомая площадка, заполненная людьми в масках. Двое валяются в пыли… Дерутся? Да это тренировочная площадка! Терсентум.

Девятнадцатый — таков его номер среди осквернённых… среди скорпионов.

«Где я? Почему так темно? Почему так тихо? Куда все подевались?»

Он вспомнил выстрелы, крики, яркие зелёные вспышки… Кажется, он шёл по туннелю с собратьями. Но куда шёл? Почему его оставили здесь одного?

Остановившись, Девятнадцатый вытянул руки перед собой, пытаясь хоть что-то нащупать. Нужно выбраться отсюда.

В голове что-то недовольно заворочалось. Тело вдруг перестало слушаться, по суставам, по мышцам растеклась ноющая боль, скручивая их, выворачивая. Руки безвольно обвисли, ноги снова понесли куда-то вперёд.

Девятнадцатый попытался остановиться, но ничего не вышло: тело больше не принадлежало ему, подчинялось чьей-то воле. Воле чего-то, что притаилось в его голове.

Он попытался закричать, но из груди вырвался протяжный, тоскливый плач, от которого кровь стыла в жилах. Затылок сдавило стальной хваткой. То, что пробралось к нему в мозг, снова зашевелилось.

«Не сопротивляйся. Так будет лучше. Ты особенный! Хозяин зовёт тебя. Он готов воссоединиться с тобой! Подчинись, и будешь вознаграждён.»

Девятнадцатый ощутил пусть и слабый, но свет, испускающий тепло, успокаивающий. Его сияние влекло, звало, обещало, что теперь всё будет иначе, что больше не будет ни боли, ни страха, что о нём позаботятся.

Почему-то захотелось уступить воле чужака: там, впереди, его ждут, там, впереди, возможно, ждёт спасение. Пугало только одно: он опять никак не мог вспомнить хоть что-нибудь о себе.

«Кто я?»

«Неважно. Просто иди. Там и вправду хорошо, там хозяин. И ты ему нужен.»

«Нет! У меня было имя! Я был кем-то! Я должен вспомнить…»

А имя ли? Девятнадцатый коснулся брови. Смутное воспоминание боли от иглы, впивающейся в кожу. Да, там значится его имя… Нет, не имя. Номер. Но какой?

«Хозяин всё расскажет. Хозяин добр, он всё объяснит. Нужно идти, нельзя заставлять его ждать.»

«Но где я?.. Я ничего не вижу!»

«Хозяин покажет, доверься ему.»

«Кто ты такой? Что за хозяин?»

Слева промелькнуло что-то радужное, яркое. Перед ногами разлился прозрачный ручеёк с разноцветной галькой на дне. Высокие деревья с раскидистыми густыми кронами выросли прямо из-под земли, покрытой изумрудной травой.

Остановившись, Девятнадцатый присел на корточки и взглянул на своё отражение. Из-за ряби сложно было рассмотреть себя, очертания расплывались, колыхались, смазывались рябью.

Заметив серебристую рыбку, клюющую дно, он погрузил пальцы в приятную прохладу. Журчание успокаивало, страх почти исчез. Течение ласково щекотало подушечки пальцев, рыбёшка даже не заметила его, продолжая заниматься своим.

Девятнадцатый коснулся блестящего тельца, из его пальцев вдруг начало медленно растекаться что-то чёрное, вязкое, захватило рыбку, которая тут же почернела и завалилась на бок, погружаясь на дно. Вода тут же стала мутнеть, густеть как смола, словно заражённая чем-то мерзким, гнилым, мёртвым.

Подскочив, он попятился, в ужасе наблюдая, как чёрная субстанция разрастается, поглощает деревья, траву, небо вместе с солнцем.

Девятнадцатый не понимал, что происходит, кто он, как выглядит, какой он формы, что он за существо. В голове всплывали бессвязные картины: чьи-то лица, чёрные одежды, здания, в которых, кажется, он когда-то бывал… или жил?

«Неважно. Всё это не важно. Хозяин всё исправит. Нужно идти!»

В виски вонзилась острая боль, перед глазами беззвучно взрывались яркие вспышки, плясали разноцветные пятна. От шеи до самой поясницы пронизывало острыми лезвиями, из груди снова вырвался тот жуткий плач.

«Не сопротивляйся, и тогда всё пройдёт, — голова будто раскололась на части, в ушах оглушительно зазвенело. — Просто прислушайся. И всё прекратится.»

Боль стала невыносимой. Казалось, ещё чуть-чуть, и его разорвёт на части, ещё чуть-чуть, и сердце прекратит биться. По щекам потекло что-то горячее, вязкое, липкое.

«Ну же, прислушайся!»

И Девятнадцатый, уже не в силах выдерживать мучений, прислушался…

Там, впереди, что-то и впрямь звало его, манило, обещало избавить от страданий, обещало освободить.

«Да, я слышу его зов… Хозяин уже близко.»

Неожиданно идти стало куда легче. Тело не слушалось его, но и не сопротивлялось, оно просто подчинялось чужим приказам.

Но чужим ли?..

Каждый шаг приближал к его заветной цели. Как же он раньше не понимал, что там его ждёт Хозяин?! Там так хорошо! Там о нём обязательно позаботятся…