Мы никогда не скандалили.
Тем более вот так, как сейчас. Мы припоминаем друг другу каждые мелочи, что когда-то царапали нас, а мы решали молчать, потому что не случилось ничего такого из-за чего можно повысить голос.
Зато сейчас никак не можем остановиться.
И я вот не хочу в этом потоке возмущений укусить побольнее, унизить или добиться извинений от Виктора. Нет.
Просто дамбу прорвало.
И никакие уговоры быть серьезным и взрослым человеком не помогут, и мы отпускаем себя.
Виктор с возмущениями на повышенных тонах вытаскивает меня из машины, и я ему не отвечаю молчанием.
Скандалим, пока он несет меня к крыльцу на руках. Вещает что-то о моих кастрюлях, за которыми несколько дней катались, а потом я купила другие.
В прихожей продолжаем. Он помогает мне разоблачится из пальто и берета, и я ему выговариваю, что он настолько педант, что может шнурки выбирать часами в тон брюк и получаю:
— Это чтобы ты была довольной! Я же должен быть во всем великолепии! Ты бы и к шнуркам докопалась!
— Да будь твоя воля ты бы ходил в трениках, кроссовках и кепочке-плевке! Знаю я тебя! Это ты такой красивый и стильный сейчас, потому что я выжрала все тебе мозги, что серьезный человек должен выглядеть серьезно!
И продолжаем дальше.
И никто не накидывается друг на друга на пике агрессии, потому что не все сказано. У меня уже голос, как и у Виктора, охрип, но претензии льются и льются.
Я всегда старалась мягко подводить Виктора к решению проблемы, прямотой не отличалась, юлила и подводила к желаемому без криков. Виктор на такое по большей части молчал.
Теперь оба не молчим.
У меня уже лицо и язык болит, но остановиться не могу. Да никто из нас не может. И ужас, сколько мы замалчивали, тушили, прятали и скрывали. И сами того не замечали.
Мы оба резко замолкаем и очухиваемся друг перед другом в креслах в гостиной. Вместе откидываемся назад, выдыхаем и молчим.
Нога под тугой повязкой ноет. Я приглаживаю волосы, смотрю на люстру, затем на Виктора, который задумчиво постукивает пальцами по подлокотнику.
— Вить, — сипло шепчу я. — Слушай, ну фигня же какая-то творится.
— Да.
— С бывшими обычно так и происходит.
— А у тебя были бывшие?
— Я читала про них, — вздыхаю. — Мы не особенные. Через некоторое время бывших мужей и жен накрывает, Вить.
Говорю, и сама себе не верю. Мне стыдно, но во мне еще теплится надежда, что у нас с Виктором может все вернутся, но… Я осознаю, что все это ловушка.
— Значит, в интернете сидишь и читаешь о бывших?
— Да, — опять вздыхаю. — Ты сам сейчас ходишь к мозгоправу?
— Поменял, — Виктор закрывает глаза. — И в очередной раз таблетки тоже сменили.
Воцаряется молчание на несколько минут, и Виктор усмехается:
— Да, Маш, я сидел на колесах.
— И до нашего развода?
— Да.
Я опять молчу. Мне почему-то зябко становится.
— Тоже не раз меняли. Дозировку, таблетки, — разминает шею и хрустит позвонками.
— Ты сейчас не врешь, чтобы набить себе цену?
Открывает глаза и устало на меня смотрит:
— Нет, не вру. Я набиваю себе цену то вулканами, то мордобоем, то ручками, на которых тащу жену в травматологию.
— Почему не сказал?
— Мы опять пойдем по кругу, Маш, — тихо цыкает, — но я сейчас с тобой соглашусь, что нас накрыло. Сильно накрыло. Я готов тебя тащить в ЗАГС даже против воли, но… дотянем ли мы до совместной старости?
— Ты все-таки хочешь сойтись? — хмыкаю я. — А сколько была разговоров.
— А ты?
— Что я?
— Не думала о втором шансе для мужа? — смотрит на меня спокойно и прямо. — Для бывшего мужа?
— Конечно, думала, — честно отвечаю я.
Толку-то сейчас играть гордую и независимую после громких откровений.
— И?
— В том ключе, в котором я думала, Вить, второй шанс обречен на провал с треском, — пожимаю плечами. — Много злости, желания себе доказать, что ты меня еще любишь, много страха за будущее в одиночестве, глупых мыслей о том, что надо ради дочерей вновь попробовать. Куча воспоминаний о прошлом, каким ты и я были. Давай будем честными, это шаткий фундамент для второго шанса. Мы опять разойдемся, Вить. Либо из упрямства дотащим чемодан без ручки до совместной старости. Я так не хочу. И знаешь, и жить, как мы жили, я тоже теперь не хочу. Не хочу возвращаться в прошлое.
— Я тоже, — Виктор медленно кивает.
— Я не хочу ни о чем сожалеть, Вить, — взгляда не отвожу. — Прыгнем и утонем.
— Я люблю тебя.
И это признание не в страсти, не в невозможности жить без меня, не в учащенном пульсе и не в черных пятнах перед глазами. Эта любовь, что родилась и вызрела за двадцать четыре года. И ничего ее не отменит. Ни развод, ни скандалы, ни другие люди на нашем пути.
Она останется с нами до конца. Мы родные, близкие и нам от этого не избавиться. Сопротивляясь, мы творим глупости, которые можем принять за желание второго шанса для наших отношений.
— Я тебя тоже люблю, Вить, — слабо улыбаюсь. — Слушай, тебе сейчас не надо быть для меня нянькой, но я попрошу тебя заняться моей студией. Зря я купила это помещение. Я туда больше не зайду, поэтому надо продать.
— Я займусь этим вопросом, но… — переводит взгляд на мою перебинтованную ногу.
— У нас три дочери, — растекаюсь по креслу. — Они за мной поухаживают. Я вокруг них побегала, пусть теперь они бегают.
Встает. Смотрит на меня, а затем подходит. Протягивает руку, и я вкладываю свою ладонь в его. Мягко сжимает пальцы, вглядываясь в глаза.
— Спасибо, что ты у меня была, — улыбается. — Есть и будешь.