Я лежу на диване в полном облачении. Над моей головой — горящее бра, под ногами — утренняя газета. В голове мысли гоняются друг за дружкой. Моя совсем маленькая женушка присела у зеркала в другом конце комнаты и намазывает на лицо биоплацентарный крем, существенно освежающий клетки кожи. Это время нелегкого покаяния для творца моего возраста. Вот уже несколько недель я решаю непростую дилемму, и я больше не могу игнорировать ее, я должен поделиться с кем-нибудь тем, что решит мою судьбу на ближайшее десятилетие. Ведь для этого человек женится, не так ли?
— Дорогая, — говорю я сдавленным голосом, — я должен тебе кое-что рассказать, и я прошу не пугаться и не делать поспешных выводов. Вот уже давно зреет во мне ощущение, что я как художник зашел в тупик и что мне лучше прекратить писать на год-два. Я уже не могу придумать ничего нового, занятие сочинительством опустошает меня начисто. Только ты должна правильно меня понять. Мне нужен отдых…
Жена молча намазывает биоплаценту.
— Разве я не прав? — спрашиваю я в некотором напряжении. — Скажи, я не прав?
Жена поворачивается ко мне, смотрит проникающим взглядом и некоторое время не отвечает.
— Эфраим, — тихо говорит она, — надо купить что-то воспитательнице.
— Когда?
— Она уходит в конце недели, ее мужа переводят в Беэр-Шеву. Нужно купить ей какой-то подарок от имени всех мам.
Этот ответ меня совершенно не удовлетворяет.
— Скажи, почему ты не слушаешь, когда я к тебе обращаюсь?
— Я слушаю, — она намазывает новый слой, оранжевый, — я помню каждое твое слово.
— Ну и что же я сказал?
— «Скажи, почему ты не слушаешь, когда я к тебе обращаюсь?»
— Правильно. Так почему же ты мне не отвечаешь?
— Думаю, потому и не отвечаю…
Да, проблема не из легких, надо признаться.
— Ты полагаешь, — говорю я, — что мне нужно сделать над собой усилие, чтобы преодолеть минутную слабость?
Она не слушает.
— Ты меня слушаешь?
— Ну конечно, что я, глухая? «Усилие, чтобы преодолеть минутную слабость».
— Ну и?
— Может, коробку конфет?
— Где?
— Это недорого, а в качестве подарка может произвести впечатление, правда?
— Конечно, — я соглашаюсь, чтобы не вступать в спор, — но как это решит мою проблему, дорогая? Если я прекращу работать на годик-другой, чем я буду заниматься, чем я заполню образовавшийся интеллектуальный вакуум?
Жена бьет себя легонько по щекам и оборачивается ко мне. В ее глазах — воспитательница.
— Ты вообще слушаешь, что я говорю? — говорю я.
— Ну зачем ты каждый раз спрашиваешь, слушаю ли я? «Образовавшийся интеллектуальный вакуум».
Она помнит каждое слово.
— Я полагаю, что первое время я буду немного заниматься рисованием и музыкой.
— Почему бы и нет?
— Потом буду преподавать вязание бегемотам…
— Возможно.
Она снимает туалетной бумагой биоплаценту. Ее брови поднимаются.
— Все-таки, — бормочет она, — надо все обдумать…
Мне в этот момент нечего было добавить. Я промолчал.
— Ну, что же ты молчишь? — говорит она.
— Я не молчу. Я размышляю — может, пришло время расчленить тело нашей домработницы и упаковать его в зеленый чемодан?
Женушка погружена в свои мысли. Она перелистывает иностранный женский журнал.
— Ты не слушаешь!
— «Упаковать тело домработницы в зеленый чемодан».
Слово в слово. Она начинает работу над ресницами с помощью иностранной кисточки. Включает транзистор. «Иерусалим мой золотой».
— Если министр финансов не будет возражать, — плету я ткань своих мыслей, — я куплю при случае молодую зебру для воспитательницы.
Не сработало. Нет зажигания.
— Конечно, — говорит она, массируя шею вниз-вверх, — очень хорошо.
— Ладно, — подвожу я итог вечера, — тогда я сейчас схожу к своей давней содержанке и буду развлекаться с ней до утра. Ты слышишь?
— Будешь развлекаться с ней до утра.
— Ну и?
— Я думаю, что лучше всего подойдет ваза с цветами…
Она уходит в ванную смывать все с лица. Я остаюсь наедине со своими мыслями, обгоняющими друг дружку. Очевидно, мне придется потихоньку продолжать писать.