Семейная книга

Выпускное торжество

— Папа, ты придешь?

— Ну конечно.

Этот оживленный диалог происходит между мной и моим сыном Амиром вот уже полгода два раза в день — перед завтраком и при заходе солнца. Симпатичная добрая учительница дала смышленому ребенку главную роль, и с тех пор он стоит в комнате в кругу и непрерывно повторяет официальный текст, как заезженная пластинка: Зайчик мальчик стульчик колдунчик — раздается из комнаты — луна полна зелена одна… И так далее — без перерыва. Даже по дороге в школу смышленый ребенок бормочет: кошка окошко немножко ложка.

Класс был переполнен видами Израиля до такой степени, что это вызывало утомление, и мне осталось место лишь в уголке под Нижней Галилеей возле пирожных. Было очень жарко, и размножение родителей вызывало опасения. У среднестатистического отца вроде меня выбор был невелик — либо сидеть на стуле и видеть лишь затылки, либо стоять и наблюдать за своим потомством. Как человек, привыкший искать компромиссы, я уселся на подлокотник кресла. Передо мной стояла какая-то мама с младенцем, которого она держала вверх ногами; ребенок глядел на меня карими глазами и дрожащими ноздрями вдыхал мой запах.

— Папа, — спросил меня ребенок перед тем, как мы расстались, — ты остаешься?

— Да.

Амир уселся на скамье со всеми, и полилась из их уст массовая песня. Мы приехали, как хорошо, Хава Нагила. Родители тоже подпевали, когда на них смотрела учительница. Затем один светловолосый ребенок выступил со словами благодарности родителям:

— Раз, два, три, в Иерусалим пошли, море расступилось, и все египтяне утопились, все были герои, родители нас ведут за собою.

Я себе сижу, как вы помните, в некотором отдалении от арены действия, и текст доходит до меня несколько уставшим. Вот и сейчас какой-то маленький мальчик что-то декламирует про страну Израиля, но я ничего не слышу и получаю лишь визуальное удовольствие. Сын мой все время поглядывает в мою сторону — а здесь ли я еще? Перевернутый младенец тоже меня исследует. Бурные аплодисменты, я спрашиваю: конец ли это?

— Ансамбль флейт-класса, — объявляет маленький конферансье на сцене, — наследие наших отцов в нашей стране.

Я обожаю флейту, но в основном на лужайке и ни при такой концентрации городского населения. Количество исполнителей в четвертом классе — четыре, поэтому они играют четыре части, чтобы у каждого было соло, — Нарди, Гайдн, Шенберг и Дворжак, сюита страны Израиля.

Тут уже обозначилась определенная тенденция — ручеек родителей потек к окнам. Несколько пап вытащили газеты и с шумом их развернули. Нехорошо. Я попросил у кого-то спортивную страницу.

По окончании концерта флейт мы уже хлопали с большой осторожностью. Но это было еще не все. Гедерн, увертюра «Леонора» для Людвига ван Бетховена.

Если этот младенец не отведет от меня своего взгляда, просто не знаю, что я сделаю…

Погодите!

Мой сын встает и выходит на сцену. Тихо! Он выходит со стульчиком и пока, как мне кажется, работает реквизитором. «Папа, ты здесь?» — спрашивает его взгляд. «Здесь», — отвечаю я, помахивая ему. Все-таки это мой сын.

Почему не устраивают такие праздники на улице, на лоне природы? Или в бассейне?

Один симпатичный мальчик стоит на стульчике моего сына и утверждает, будто он — Залман-мечтатель. Я решаю послушать, и будь что будет. Все мои чувства напряжены.

— Вы спрашиваете почему, так я вам отвечу — мама сказала так, я пошел и крикнул: ребята, это кот, или кот тоже, и что же? Вы не поверите, он сделал хоп и вдруг схватил его, и вот, и дал ему флакс, и что же? Он же был на стенке нарисован!..

Дети взрываются мощным смехом. Я же чувствую, что, без сомнения, нахожусь в стадии полной сенильности. Я сосредотачиваюсь, прикладываю руку к уху, я весь — чувствительный микрофон, но я не в состоянии разобрать даже одного предложения. Я вижу, что и другие отцы дышат тяжело.

У двери проходят изнурительные переговоры между мамой Залмана и учительницей. Учительница требует сократить программу, мама же указывает на недюжинные усилия, потраченные на подготовку спектакля. Еще три веселых анекдота, и хватит. Учительница: одного достаточно. Мать: три! В конце концов достигнут компромисс: три. Плюс дополнительно про страну Израиля, ребята, он пошел и не нашел, и спросил, и прыгнул, и трах…

Первый час уже прошел. Мать, которая стоит передо мной с перевернутым ребенком, под шумок теряет сознание и падает на пирожные. Я подскакиваю к ней, чтобы помочь выйти на свежий воздух, однако несколько тертых отцов опережают меня и убегают веселыми прыжками на свободу, ждущую за стенами. Ну, это уже конец, конечно?

— А сейчас, — говорит конферансье, — группа «Кукареку» — птицы нашей прекрасной страны!..

Я не так уж сильно люблю детей. То есть я их очень люблю, но понемножку, не всех сразу. Во-первых, артисты из них ужасные, я еще не видел в жизни такой любительщины. Вот теперь, к примеру, они там прыгают с зонтиками под квартет флейт, как Пиноккио, сделанный из дерева. Если помните. Они поют:

— Наш веселый петушок, та-та-та-та гребешок, наш цыпленок что-то там спросонок…

Такой усталости я не чувствовал со времени трехдневного похода. Окон уже не видно из-за гроздьев родителей, висящих на них целыми ротами. Влажность растет. Глаза матерей запали глубоко в орбиты, маленькие братья и сестры хотят пи-пи, отцы курят во дворе в атмосфере открытого бунта.

Мой сын помахивает мне: не уходи, скоро будет мое выступление. Он пишет «будит», вместо спектаклей лучше бы учился правильно писать. Надо поговорить с учительницей. Я протискиваюсь к ней, спрашиваю: когда перерыв?

— Не будет, — говорит она, — концерт и так продолжается слишком долго. Нужно дать каждому ребенку главную роль, — оправдывается она, — иначе они будут завидовать.

Будит что будит, надо сокращаться. Нескольких отцов, счастливых оттого, что их чада уже выступили со своими номерами, унесло ветром, а на сцене идут приготовления к представлению по Танаху в пяти действиях. Видны, по мере возможности, пирамиды и Нил. Мой сын снова раздает реквизит. Я его убью. Воспитанники надевают усы. На этот раз мне удается заглянуть в суфлерский текст, который брат Гили держит передо мной в дрожащей руке:

Египетский полицейский (взмахивая жезлом). Работайте принудительно, лентяи!

Еврей. Мы работаем с восхода солнца, дайте передохнуть!

Полицейский (стегает кнутом). Давайте, шевелите задницами, сволочи, только о бунте думаете, а если не будете работать, отведаете моей тяжелой руки!

Еврей. Пожалейте нас!

Полицейский. Чтоб вы пропали, артисты!

Я знаю немало людей, которые не женились, и у них не было детей, и они жили себе припеваючи, без всяких забот. Еще одно щебетание еврейской флейты, и я потеряю контроль.

Ну, что еще? Я уже не владею собой — одна девочка до смерти напугана, королева весны, она уже в третий раз напоминает своим пением, от которого оглохнуть можно, что она сыщица, вернее, «маленькая сыщица». Да, я слышу хорошо, именно сыщица. Это конец, мой мозг отказывается работать, клетки опустошены — возраст, жара и флейты сделали свое дело…

— Сыщется, она поет «сыщется», — объясняет пианистка, пробираясь к двери, чтобы глотнуть кислорода, — она потерялась, собирая плоды, посмотрите в словаре…

Оп!

И вдруг происходит драматический поворот всего действия. Все обретает нужную форму и содержание. Невозможно отвлечься ни на секунду. Симпатичный ребенок выходит на сцену, мне кажется, это мой сын. Он — Менделе Мойхер Сфорим[27] или что-то в этом роде, невозможно понять.

Кошка окошко немножко ложка кролик столик нолик… Как интересно! Это мой рыжий сын исполняет главную роль своим звонким голосом. Я, сдерживая гордость, гляжу на публику и удивляюсь. Вокруг одни безразличные лица, остекленевшие глаза. Такое бесчувствие не доведет эту страну до добра. Ну просто совершенно апатичные. У Амира слышно каждое слово. Игра неплохая, произношение сносное, но голос действительно звонкий. Такого звонкого голоса еще не было в стране Израиля. Он просто визжит. А они все спят.

— Две тысячи лет, — декламирует сын, — было много бед, не всегда был обед, все с ним, победим, Иерусалим, серафим, освятим, всем дадим…

Каждая строка рифмуется с «Иерусалим». Такой фокус. Собственно, и меня зовут Эфраим. Если ударение правильно поставить. Замечательно. Я аплодирую как сумасшедший. Просто нет слов. Сын машет мне: «Папа, это ты?»

«Да, это я, чтоб ты был здоров!»

Смышленый ребенок закончил свое представление и дисциплинированно сел на место. На улице стемнело. Пианистка входит:

— Что, — спрашиваю я, — это еще не конец?

— Что значит конец? Мы только начинаем. Кантата «Наш прекрасный Израиль» в десяти частях с комментариями…

Воспитанники закутываются в простыни и надевают на головы кастрюли. Флейты. Конферансье. Мужской хор. Сыщица. Барабаны. Иерусалим. «Вначале вдруг сотворил Бог небо и землю», — начинает Гили.

Что было дальше — не помню.