— Жена, — прошептал я, — моя ручка упала пятнадцать минут назад.
Жена лежала на диване и сосала кубики льда.
— Подними, — пробормотала она, — подними.
— Не могу. Сил нет.
У нас в квартире множество градусов. В спальне — сорок два. На южной стороне кухни мы намерили в полдень сорок восемь градусов в тени. С одиннадцати часов утра я сижу без сил перед белым листом бумаги, пытаясь сочинить какую-нибудь сатиру, но у меня ничего не получается. Единственная мысль — для того, чтобы каким-то образом поднять безвременно упавшую ручку, необходимо нагнуться под углом сорок пять градусов, и тогда грелка соскользнет с моей головы — и конец.
С известными предосторожностями я вынул левую ногу из миски с водой и попытался дотянуться пальцами ноги до ручки, но она была вне пределов досягаемости. Я был в беспомощном состоянии. Вот уже пятый день я провожу так над пустым листом без всяких мыслей. За это время я сумел написать лишь единственное предложение: «Очень жарко, господа!» Действительно жарко.
Просто ужасно. Африка — мой язык поворачивается во рту со странной тяжестью. Африка. Аф-ри-ка. Что такое Африка? Что это за слово — А-ф-р-и-к-а?..
— Жена, что такое Африка?
— Африка, — бормочет она, — Африка…
Она говорит «Африка». Африка? Может, это и правильно. Сейчас я уже не знаю. Говоря по правде, с тех пор как началась эта ужасная жара, я чувствую себя вот так. Из-за жары. Я в эти дни сижу на чем-нибудь не очень важном и стараюсь не двигаться. В течение недели я, может, трижды моргнул остекленевшими глазами. В голове — ничего. Ничего. Что я хотел сказать?
Да, очень жарко сейчас…
Телефон звонит. Это чудо, что он еще работает. Я протягиваю правую руку на значительное расстояние до трубки.
— Алло, — шепчет в трубке хриплый голос нашего соседа из соседней квартиры Феликса Зелига, — я на улице Буграшов, чувствую себя ужасно. Может, можно поговорить с моей женой?
— Конечно, только наберите свой номер.
— Я об этом не подумал. Спасибо…
В трубке послышался сильный звук падающего тела. Дальше воцарилась тишина. Очень хорошо. Долгие разговоры меня выматывают. Я показал жене знаками, что Зелиг, по-видимому, умер.
— Надо сказать Эрне, — прошептала жена. Летом мы говорим короткими предложениями, без усложнений. Жена, кстати, все время читает карманное издание книги ужасов. Она утверждает, что ее от этого бросает в дрожь и это помогает ей переносить жару.
Что мы хотели? Ах да, сообщить Эрне, вдове Феликса, что он пал на Буграшов. Она живет через две стены от нас, но как до нее добраться?
С нечеловеческими усилиями я встаю и тащу свое измученное жарой тело к двери моего жилища. Я выхожу на лестничную площадку, и дверь за мной закрывается. Опираюсь на перила, тяжело дыша. Какая жара, Господи!
Можно просто отупеть от этого! Собственно, зачем я вышел из квартиры?
Зачем? Уже не помню. Я хочу вернуться домой, но дверь закрыта. Что же теперь делать? Человек находится перед дверью своей квартиры, жена там внутри лежит навзничь, а дверь закрыта. Жуткое положение. Что же делают в таких случаях? Жарко. Очень жарко.
Я спустился по лестнице, чтобы попросить кого-нибудь сообщить жене, что я здесь, снаружи. Можно также телеграмму послать. Но как попасть на почту?
На улице, понятно, нет ни души для моего спасения. Автобус подходит. Я вхожу. И здесь жара.
— Что? — спрашивает водитель, пристально глядя на меня, и я нахожу в пижамных штанах банкноту в десять лир и даю ему.
— Извините, — интересуюсь я у стоящего рядом. — Куда он едет?
Он поворачивается ко мне. Его взгляда я никогда не забуду.
— Что, — спрашивает он глубоким голосом, — что едет?
— Автобус.
— Какой автобус? — бормочет он и тащится в тень. Если он сойдет, и я с ним.
— Эй, — шепчет водитель, — ваша сдача со ста лир.
Я даже не обернулся. Зануда.
На углу улицы меня обуяло необузданное желание купить мороженого, ваниль и карамель и немного клубники, и сунуть все это за рубашку со стороны спины. Почему я стою на улице? Ах да, дверь наверху закрыта.
Вдруг в моем мозгу мелькает мысль, что, если бы я позвонил в звонок своей квартиры, жена бы поняла, что кто-то снаружи есть и хочет войти, и она бы открыла. Почему же я об этом не подумал? Странно. Чего же я хотел?
Да, к почте…
— Мистер, — обращаюсь я к полицейскому, который прячется в тени навеса магазина, — вы не видели, поблизости здесь не проходило почтовое отделение?
Полицейский достает из кармана свою книжечку и листает ее. Он очень потеет под своей летней легкой формой.
— Господин, — говорит он спустя некоторое время, — переход только по обозначенной полосе, пожалуйста, идите домой.
И он тоже говорит странным голосом, шероховатым. Его красноватые глаза горят как пара раскосых угольков. Я заметил, что и я время от времени издаю рычащие гортанные звуки, как дома, так и на улице.
Может, это из-за жары. Да, он сказал, что нужно идти домой. Но где я живу? Вот в чем сейчас вопрос. Не волноваться, не нервничать. Я найдусь. Вот, голова начинает работать. Все становится на удивление ясным: я припоминаю точно, что я живу в трехэтажном доме с окнами наружу! Он должен быть где-то здесь. Но как эти дома похожи друг на друга! В каждом — вход, столбы, телеантенны на крыше. Чего я хотел? Да, такой жары никогда не было. Мне нужно где-то добыть свой адрес, пока я не погиб. Но где? ГДЕ, черт побери?
Я вновь беру себя в руки: думать! ДУМАТЬ! Есть. Надо поискать свое имя в телефонной книге. Там мой адрес. Все можно решить, если немного подумать. Вопрос в том, как меня зовут? Да. Это имя вертится на языке. Начинается на С, как солнце.
Да, солнце жуткое… ужасное. С каждой секундой все тяжелее поддерживать корпус в вертикальном положении. Впервые в жизни я вижу жару воочию: она фиолетовая и состоит из кружочков, то здесь, то там косые линии и две порции хумуса. Пить! Фигура Феликса Зелига вырисовывается на углу. Он еще жив, сволочь. Он ползет с улицы Буграшов на четвереньках, за ним тянется ручеек с пузырьками. Он подползает ко мне, его глаза жутко выпучены.
Он скалится и рычит:
— Рррр!
— Рррр, — отвечаю я и странно естественным образом опускаюсь на четвереньки. Мы потерлись друг о друга боками, издавая горловое рычание, и разошлись легкими скачками по направлению к болотам. За шторами кричали: «Носороги! Носороги!» — но какая разница? Жара продолжается. Говорят, что еще никогда, нигодгав, нигог… жарко… Очень жарко…