Сердце Гудвина

Глава 22

Дом Ивана Сергеевича стоял среди высоченных сосен и выглядел как классическая старая дача советской богемы: большая застекленная терраса в ширину всего дома, двухуровневая крыша с кирпичной трубой, в торце скворечник мансарды, балкон тоже застеклен и целиком занавешен тюлем.

– Это же Кратово! – высокопарно восторгалась Носова. – Здесь жили Эйзенштейн, Окуджава, Прокофьев и Зощенко. И еще много кто.

С соседских участков доносились голоса, но выцветший зеленый дом математика стоял одинокий и безмолвный. Трава вокруг него почти не росла, а вокруг узкого покосившегося деревянного крыльца и вовсе была вытоптана до коричневой земли. Чуть поодаль виднелся скособоченный ржавый мангал, рядом с ним большая железная бочка и одноногий деревянный столик.

«Здесь и сейчас», – напомнила я себе, сжимая в кармане пиджака камень.

Головокружительно пахло соснами и смолой. Нагретой землей и хвоей. В приоткрытом окне выступающей вперед мансарды развевались занавески. На углу дома прижались друг к другу два высоких черных мусорных пакета. В глубине участка возвышалась огромная куча сухих веток и прошлогодних листьев.

Жанна с Проскуриным прошли по дорожке к крыльцу, а я остановилась у калитки. Сердце вдруг гулко заколотилось, словно перед экзаменом. Проскурин обернулся и, щурясь от дыма, крикнул:

– Идешь?

В оконных стеклах солнечными зайчиками бликовало солнце.

– В машине укачало, – ответила я, – вы идите, я подышу немного.

Поднявшись по шатким ступеням на крыльцо, Носова постучала в дверь, которая почти сразу распахнулась, но оттуда никто не вышел. Жанна удивленно шагнула внутрь. Проскурин замялся, посмотрел на меня и, махнув рукой, скрылся в доме следом за ней.

Я никак не могла понять, что со мной происходит. Пять минут назад, пока ехали, я чувствовала себя отлично, и вот теперь необъяснимый, неизвестно откуда взявшийся симптом приближающейся панической атаки. Еще не хватало, чтобы в гостях у математика меня скрутило, как у Матвея. Более того, я совершенно не понимала, чего именно ждать. Будет ли это электрический разряд, головокружение или тошнота? Организм каждый раз преподносил новые сюрпризы.

Шаг за шагом я осторожно двинулась по дорожке. Однако вместо того чтобы направиться к входной двери, свернула к черным пакетам. Ноги сами несли меня к ним, несмотря на усилившееся сердцебиение. Раз-два-три. Я не сомневалась, что на счет «три» что-то случится. И действительно, если бы я не была готова, то, наверное, заорала бы на весь поселок.

Внезапно из ниши, образовавшейся в месте соприкосновения пакетов, молнией выскочил мохнатый черный комок и, проскользнув у меня между лодыжек, метнулся за дом.

Котенок! Такой же черный, как эти пакеты. Я с облегчением выдохнула. И тут же снова насторожилась. Я не успела его рассмотреть. Кинулась следом за котенком, но, едва свернула за угол дома, сразу влетела в стоящего там человека и от неожиданности все-таки завопила.

– Спокойно-спокойно! – Крепко удерживая меня за плечи, Тим отстранился. – Это я. Все в порядке.

– Ты меня напугал, – прошептала я, сдавленным голосом. – Что ты здесь делаешь?

– То же я могу спросить и у тебя. – Выпустив меня, он наклонился, чтобы поднять упавший при столкновении телефон.

Он был в коричневой водолазке и штанах карго, волосы собраны в хвост на затылке.

– Мы приехали попросить Ивана Сергеевича вернуться в школу, – сказала я.

– Мы тоже.

– А ты с кем?

– Со Степой.

– И давно вы здесь?

– Утром приехали. Вместо школы.

– Ну и как он?

– Уже нормально.

– А вообще?

– Вообще ужасно. Еле в чувство привели. Часа четыре чаем и аспирином отпаивали. Оставшееся время убирали в доме.

Тим выглядел очень расстроенным.

– Он вернется?

– Пока не выясняли. Он только начал связно разговаривать.

Я сочувственно взяла его за руку.

– Не переживай, сейчас мы его все вместе уговорим.

Тим грустно кивнул.

– Так страшно наблюдать, как умнейший, талантливейший человек вдруг оказывается глупее ребенка. – Он поморщился. – В прошлом году у меня были проблемы с шахматами. Много проигрывал и собирался бросить. А Иван Сергеевич заметил, что со мной что-то не так. Начал расспрашивать и выяснять, а когда понял причину, не стал говорить, что не нужно сдаваться или что плохие дни бывают у всех, как это обычно принято говорить, а просто рассказал о теореме Байеса – и все решилось само собой.

– Что это за теорема?

Он задумчиво посмотрел вдаль.

– Просто объяснил, как оценить вероятность моей следующей победы, и этот процент оказался достаточно высок. Послушав Ивана Сергеевича, я действительно выиграл очередной турнир и перешел на следующий этап.

Поддержать разговор о теореме Байеса я не могла, поэтому поторопилась перевести тему.

– А что ты делал на улице?

– Вышел поговорить по телефону. Погоди! – Он заметил машину, на которой мы приехали. – Ты с Проскуриным?

– Да, и с Носовой.

– Необычная компания.

– А вы со Степой вдвоем, или Матвей тоже с вами?

– Матвей? Нет, что ты? Из-за твоей подруги мы его совсем потеряли. Он даже сюда с нами не поехал, потому что обещал встретиться с ней.

– Может, это любовь? – сухо предположила я.

– Ты на Ксюшу злишься?

– Не злюсь. Но не понимаю. Она называет меня предательницей, а ведет себя так, как будто предательница она сама.

– Непривычно видеть вас не вместе, – признался он, – долгое время думал, что вы сестры.

– Угу. Были.

Мы всего лишь разговаривали, пристально глядя друг другу в глаза, но я чувствовала, как стремительно растет волнение, и главным образом то было волнение Тима. Я ощущала его, даже не прикасаясь к нему. Возможно, он решил, что я снова полезу целоваться или потребую признаний. Но больше этого не повторится. И не потому, что в последние дни его место в моих мыслях занял другой. Люби я Тима сколь угодно сильно, унижение для меня страшнее любовных страданий. На свете существовал только один человек, не считая, конечно, родителей, ради которого я могла бы унизиться, но этот человек сам вычеркнул меня из своей жизни.

– Помнишь, я сказал, что есть кое-что, о чем я хочу тебе сказать? – Тим протянул ко мне руку. – Тогда просто не решился.

– Ну? – Я отступила.

Не лучшее время и место для доверительного разговора. Признаки надвигающейся паники хоть и улеглись, неприятное напряжение никуда не делось.

– Помнишь же, что я рассказал тебе про Катю?

Он смотрел, чуть наклонив голову, исподлобья, внимательно наблюдая за моей реакцией.

– Что ты ее любил, но она умерла.

– Что я обещал любить ее, несмотря ни на что.

– Помню.

– Самое печальное, что я не смог сдержать своего слова. Понимаешь?

– Нет.

– Когда я перешел в вашу школу и увидел тебя…

– Стой! – Я резко вскинула руку. – Не продолжай! Не сейчас.

Спазматический приступ тошноты вспыхнул так неожиданно, что я едва справилась с ним, с трудом подавив желание, избавиться от содержимого желудка прямо при Тиме.

– Тебе плохо? – Он обеспокоенно нахмурился. – Ты бледная как полотно.

– Да, – глубоко втягивая сосновый воздух, прошелестела я, чувствуя, как закладывает уши. – Иди в дом, я приду.

– Я не могу бросить тебя! – Тим попробовал придержать меня за локоть, но, отскочив в сторону, я быстрым шагом двинулась вглубь участка. Ну почему Тиму понадобилось признаваться именно сейчас?! Я сгорала от любопытства и хотела услышать продолжение, ждала этих пояснений и объяснений и готова была ответить ему тем же, но не в том состоянии, в котором я сейчас находилась. Видеть меня такой ему не следовало.

Тошнота прекратилась так же быстро, как и подкатила. Обойдя вокруг дома, я уселась на щитовом столике и достала камень Ершова, гладкий, теплый, успокаивающий. Подняла голову, и меня обступили сосны. Сколько им лет? Пятьдесят, а может, все сто или двести. Наверху время наверняка течет совсем иначе – неторопливо и спокойно. Пришел день. Ушел день. Пригрело солнце. Наступило лето. Налетела гроза, пролились дожди. За ними нагрянула осень.

– Ты чего тут сидишь? – На мою спину опустилась теплая ладонь.

Я убрала прядь волос за ухо, Жанна участливо заглянула мне в лицо.

– Идем в дом, мы чай собираемся пить.

– А можно я не пойду?

– Лучше пойдем. Иван Сергеевич будет рад.

– Жан, – я спрыгнула со стола, – скажи честно, почему ты так хотела, чтобы я поехала сюда с тобой?

Я готова была прожечь в ней взглядом дыру, однако Носова не смутилась.

– Хочу с тобой подружиться. Рома за тебя очень переживает. Говорит, что ты теперь одна и тебе плохо.

– Если бы он переживал, то пришел бы ко мне сам, а не подсылал тебя.

– Он не подсылал, это я так решила. Рома мне тоже не все рассказывает. Подумала, ты мне сможешь объяснить, что между вами произошло.

– Я? Да, я последний человек, кто в этом хоть что-то понимает!

– Жаль, – она пожала плечами, – я попробую прямо спросить у Ромы. А сейчас пойдем пить чай, хорошо?

Иван Сергеевич в темно-синем домашнем халате, густо заросший щетиной, сидел за большим круглым столом, покрытым тканевой скатертью с бахромой и, низко склонившись, хлебал из глубокой тарелки куриный бульон. В таком виде в рейтинге красоты он от силы тянул балла на два.

– Ой, Алиса, и ты здесь! – обрадовался учитель, увидев меня. – Благодарю, что приехала навестить.

Говорил он невнятно, голос заметно охрип.

– Мы все очень волнуемся о вашем здоровье и хотим, чтобы вы к нам поскорее вернулись, – выдала я отрепетированным тоном, и Жанна отправила мне благодарный взгляд.

Иван Сергеевич застыл с ложкой у рта, в глазах его светилась бессмысленная пустота, от которой мне снова сделалось не по себе.

– Чайник закипел! – В комнату заглянул взлохмаченный и раскрасневшийся Степа, махнул мне в знак приветствия и снова скрылся.

– Большое спасибо за вашу помощь, – смущенно произнес Иван Сергеевич, – и за гостинцы тоже.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я, превозмогая неловкость.

– Температурю еще немного, но чувствую гораздо лучше. – Он громко хлебнул. – Вы не подумайте, я не заразный. Бояться вам точно нечего.

Проскурин разглядывал старые черно-белые фотографии в деревянных рамках, висевшие на стене возле окна.

– Это мои бабушка с дедушкой и мама маленькая, – пояснил Иван Сергеевич. – Дедушка был профессором. Это его дача. Сюда приезжали многие известные люди. Мама рассказывала, что летом по выходным бабушка закатывала пиры. Она изумительно готовила. Выставляли на улице столы, и гостей собиралось до сорока человек, не считая детей. Дедушка умер в тот же год, когда я родился, я его не застал. Видел только на записи в телепрограмме. И бабушку почти не помню. Но эта дача… Когда я был маленький, думал, что обязательно стану таким же умным, как дедушка, и буду закатывать пиры на улице. – Он громко расхохотался. – Пиры!

Тима в комнате не было, и, пока Иван Сергеевич предавался воспоминаниям о дедушке, я вышла на кухню, где Степа мыл полы, а Тим доставал из навесной полки чашки.

– Давай, Алис, бери тряпку и подключайся, – скомандовал Степа, как только увидел.

– Вообще-то он не инвалид и не пенсионер, – ответила я, – и сам должен обслуживать себя. А вы его только поощряете.

– Это не поощрение, а поддержка, – запротестовал Росс. – У него трагедия, как ты не понимаешь! И депрессия.

– И алкоголизм.

Тим посмотрел на меня осуждающе.

– Он ее очень любил. А она этого не оценила. Растоптала и выкинула на помойку.

– На ту, которую он сам здесь развел?

Степа с Тимом переглянулись.

– Вот она, женская логика, – процедил Степа зло. – Ни сострадания, ни сопереживания, ни человечности. Сплошной голый эгоизм, недалекость и трусость.

– А трусость-то тут при чем? – вспыхнула я.

– При том, что за поступки свои нужно отвечать, а не сбегать!

– Это не трусость, Степ, – на полном серьезе сказал Тим, – это безразличие. Он ей просто больше не нужен, не выгоден и не интересен. Менее интересным он не стал, но ей подавай новые впечатления.

Их морализаторство меня поразило.

– Вы так рассуждаете, как будто знаете его жену и причины, по которым она от него ушла.

– Знаем, – отрезал Степа.

– Иван Сергеевич тебя просветил?

– Меня не нужно просвещать. Я и сам понимаю, как некоторые женщины устроены.

– Да неужели? И как же?

– Не нужно, – сказал ему Тим.

И тут я догадалась.

– Это ты из-за Ксюши? Что она с Матвеем? Обиделся на нее? – Мне вдруг стало смешно. – Степ, да брось. Это же Ксюша, у нее семь пятниц на неделе.

– Вот именно! – Росс разозленно отвернулся. – Для тебя это тоже пустяк. Ты и сама не лучше!

– Хватит, – вступился за меня Тим. – Давай просто попьем уже чай, а полы потом домоем.

Чай пили, рассевшись вокруг стола. Постепенно обстановка разрядилась. Все болтали о школе и о предстоящих экзаменах. Иван Сергеевич на глазах приходил в себя. Речь его стала более связной, а взгляд осмысленным. Один только Проскурин, злившийся, что вынужден находиться в обществе Степы, с которым после драки у Матвея они так и не помирились, молчаливо отсиживался и к чаю не притронулся, а спустя минут сорок жестом показал мне, что пора ехать.