Тим пошел меня провожать. Забрал мой рюкзак и взял за руку, как будто мы парочка. Впрочем, до последнего звонка оставалось два дня. Какая уж тут любовь?
– Из-за постоянных занятий мы все немного поехавшие, – сказал он, в который раз пытаясь оправдать Ершова.
– Что есть, то есть, – подтвердила я, – я-то уж точно.
– И я! – Тим мило улыбнулся.
Погода стояла волшебная. Май во всей своей весенней прелести: воздух, солнце, небо, трепещущая листва и радость без всякой на то причины…
Мне давно хотелось погулять с Тимом именно так – беспечно, нежно и чтобы обязательно казалось, будто это навсегда. Пусть даже какие-то две-три недели.
Его волосы в пробивающихся сквозь кроны деревьев лучах солнца светились, а лицо, такое правильное, резко очерченное и мужественное, особенно в профиль, напоминало персонажа божественного происхождения.
Со мной никогда не случалось безответной любви, ведь любовь предназначена для счастья, радости и удовольствия. Это явление, возникающее от взаимодействия двоих, наподобие радуги, рождающейся от соприкосновения капель воды и солнечного света. Все остальное – блажь, прихоть, эгоизм, капризы или разыгравшаяся фантазия, как наша с Ксюшей влюбленность в Башарова. Если кто-то меня не любил или хотя бы не давал ощущения, что в ближайшее время это может произойти, я оставалась к такому человеку совершенно равнодушной. Тим же всегда подпитывал меня надеждой, потому я и ждала, что еще немного – и он сделает шаг и признается, вспыхнув радужным светом на моем небосклоне.
Мы шли по тенистой аллее, и я понимала, что счет идет на минуты. Здесь не было никого, способного нам помешать, обстановка, время и место – все более чем располагало к объяснениям и признаниям, однако что-то во мне изменилось, и я не была уверена, что хочу их услышать.
Слишком долго он откладывал, мудрил и тянул. История его прошлой несчастной любви тяготила, школа закончилась, впереди экзамены, за ними – лето и новые впечатления, а что не случилось, то не случилось. Внутренне я готовилась сообщить ему об этом.
– Знаешь, почему мужчинам нравятся женщины с длинными волосами? – начал он издалека.
Я пожала плечами:
– Потому что красиво.
– А вот и нет! В древности женщины укутывали в волосы младенцев, чтобы согреть или защитить. От густоты волос зависела жизнь ребенка. Только представь, первые человекоподобные приматы появились около семи миллионов лет назад. А в целом история сознательного человечества – цивилизаций – составляет десять-двенадцать тысячелетий. Потому генетическая память о прошлом жизненном опыте сотрется еще очень не скоро, так что все мы в какой-то мере заложники первобытного сознания.
– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать. У тебя тоже длинные волосы, собираешься укрывать ими младенца?
Он засмеялся:
– Нет. У меня потому, что моя мама любила Курта Кобейна.
– А вот мой папа, видимо, до сих пор беспокоится о младенцах.
– Кажется, я тоже. – Поймав мою руку, Тим остановился и потянул меня к себе. – Я должен тебе кое в чем признаться.
Он приблизился так, что его губы почти соприкоснулись с моими.
– Не нужно, – сказала я, – мне не нравится, когда сложно, за это я не люблю математику.
– Я понимаю, ты до сих пор обижаешься, что я тогда ушел…
– Совсем нет! – Однако напоминание о его бегстве все же царапнуло самолюбие. – У тебя были причины. Ты объяснил.
– И что же вытекает из моего объяснения?
Действительно, что?
– У тебя были обязательства перед Катей, и ты должен пожизненно хранить ей верность. Ну или что-то вроде того. Честно сказать, я точно не помню. Тебе, конечно, очень сочувствую, только я не тот человек, который с готовностью окунется в драмы твоего прошлого и станет тебя лечить.
– Ты права, мне не стоило тебе об этом рассказывать.
– Не стоило, – подтвердила я.
– Я просто подумал, ты оценишь важность моего решения…
– Я оценила. Только для такой, как я, это слишком большая ответственность.
Но он все равно поцеловал меня долгим, требовательным и старательным поцелуем, от которого мысли снова понеслись галопом. Я даже пожалела, что у меня больше нет камня «Здесь и сейчас».
– Как вы называете в математике условие «Если»? Скажем, если поезд не пришел в пункт «А», то он поехал в пункт «В».
– Импликация.
– Спасибо. – Я двинулась по дорожке в сторону дома. – Давно уже хотела спросить, но было не до этого.
Тим пошел рядом и, подхватив мою руку, сунул себе под локоть.
– А почему вспомнила сейчас?
– Просто эта импликация преследует меня повсюду. Если бы ты не решил перевестись в нашу школу, то тебя не мучило бы чувство вины, если бы ты не перевелся, мы бы сейчас здесь не шли и не целовались. Если бы я встречалась с Мартовым, то мы тоже не целовались бы, если бы, если бы… Так много этих «если», что никакой уверенности ни в чем нет. Но на самом деле все складывается из чего-то. И каждое последующее «если» довольно логично вытекает из предыдущего условия.
– Алиса! – Тим шутливо нахмурился. – Ты вроде бы сказала, что тебе не нравится, когда сложно?
– Это я пытаюсь разговаривать с тобой на вашем языке.
– Понятно! – В уголке губ замерла ироничная улыбка. – Тогда продолжай.
– Мне очень нужно знать, как получилось, что Матвей вдруг резко начал встречаться с Ксюшей.
– А разве дело не в ней? – искренне удивился Тим. – Ксюша всегда ему была симпатична.
– В ней, – подтвердила я, – но она не хотела. А потом вдруг резко передумала, ничего об этом не сказав.
– Он ей не нравится?
– Нравится. И нравился раньше. Просто она боялась, что он поступит с ней как со всеми своими подругами. А теперь… теперь я не знаю, о чем она думает и почему в один миг изменила свое решение.
– Можно мы сейчас не будем говорить о ней? – Тим снова меня поцеловал, но уже не останавливаясь. – Давай ты не пойдешь домой? Пойдем еще погуляем или посидим в «Сто пятьсот»? Не хочу отпускать тебя.
Я посмотрела ему в глаза – чистые, светлые и воодушевленные, наполненные теплом этого майского дня. Казалось, еще немного – и он подхватит меня на руки, а потом закружит, как показывают в романтических фильмах про любовь.
Мы гуляли еще три часа, легко, весело и счастливо. Больше не было никаких тяжелых разговоров – ни о Кате, ни о Ксюше, ни о математике и школе вообще. Тим вдруг раскрылся для меня совершенно по-новому. Стал таким, каким я ждала увидеть его с самого начала: простым, веселым и дружелюбным. Он был очень вежлив и аккуратен в проявлении чувств, но, когда я стала отвечать на его поцелуи, недвусмысленно дал понять, что готов пойти и дальше.
Для прогулки мы выбирали тихие улочки и дворы нашего района и под конец уже почти совсем не разговаривали, только целовались и целовались, словно сорвавшись с цепи. Маленькая, я больше всего на свете любила качаться на качелях стоя – дух захватывало, и хотелось кричать от восторга, с Тимом я чувствовала нечто похожее и никак не могла вспомнить, почему сегодня, выходя из школы, собиралась сказать ему, что у нас ничего не выйдет.
А потом вдруг позвонил Мартов. Я не хотела отвечать, но Кирилл перезвонил еще три раза подряд, и я подумала, вдруг что-то важное.
– Алиса, я нашел его, срочно приезжай! – выпалил он в трубку.
– Кого нашел?
– Фламинго твоего. Бросай все и мчи на три вокзала. Будем ждать в центре.
– Он с тобой?
– Да, но в любой момент может передумать.
Отключив вызов, я спрыгнула с коленок Рощина и взяла рюкзак.
– Мне нужно бежать.
– Это так важно?
– Да, очень.
– Хочешь, составлю тебе компанию? – Он тоже поднялся.
– Это Мартов звонил.
– Я понял.
– Ему не понравится, если ты будешь со мной.
– Не знал, что ты срываешься по первому же его звонку.
– Ты ревнуешь? – Я была удивлена. – К Мартову?
– Ко всем! – Тим говорил серьезно и даже попытался удержать мои руки в своих, но я слишком торопилась и уже на бегу крикнула, что напишу вечером.
Станция «Комсомольская», на которой расположены сразу три железнодорожных вокзала: Казанский, Ярославский и Ленинградский – большая и просторная, с высокими сводчатыми потолками, выкрашенными желтой краской, причудливыми вензелями лепнины, круглыми подвесными люстрами и нескончаемыми толпами суетливого человеческого потока.
Здесь и обычные пассажиры метро, делающие пересадку с одной ветки метро на другую, и пассажиры, спешащие на вокзалы, нагруженные багажом и прибывшие на них, и карманные воришки, и попрошайки, и прочие сомнительные личности разного рода.
Фламинго я заметила сразу, как только вышла из поезда. Он стоял, согнувшись крючком, возле лестницы, ведущей на переход, в том же странном бело-розовом одеянии, на костылях, занавесившись капюшоном. В забинтованной руке у него была обрезанная пластиковая бутыль, на ногах шнурованные ботинки на высокой подошве.
Пока я ехала, готовилась к этой встрече, но, увидев его, сразу же все забыла. Меня одновременно охватили удивленное потрясение, желание немедленно броситься к нему и панический ужас, побуждающий бежать без оглядки. Я застыла у колонны, не в силах сдвинуться с места. Что я ему скажу? Как объясню? Наверняка он уже и не вспомнит нас.
Я набрала номер Мартова. И в ту же секунду за плечом раздался его голос «Алло».
Все это время он подпирал колонну, возле которой я остановилась.
– Привет! – Я бросилась к нему. – Не могу поверить, что ты это сделал. Но как у тебя получилось?
– Давай потом, – Кирилл смущенно усмехнулся, – а то минута – десять рублей.
– Ты договорился с ним за деньги?
– А как еще я его удержал бы? Иди к нему, я тебя тут подожду.
– Я боюсь.
– А чего бояться? Я же здесь.
– Пойдем, пожалуйста, со мной.
– Хорошо! – Он тут же шагнул вперед. – Хотел сразу предложить, но подумал, скажешь опять, что нависаю.
К Фламинго подошел Мартов, а я, судорожно вцепившись ему в руку, спряталась за его плечом.
– Вот девушка, про которую я говорил, – сказал Кирилл. – Можешь ответить на ее вопросы?
Фламинго кивнул и выставил перед собой бутылку. Кирилл бросил в нее пятьсот рублей.
– Здравствуйте, – заплетающимся языком промямлила я, – несколько лет назад вы обрызгали нас с подругой водой, и после этого с нами начали происходить необъяснимые вещи. Скажите, пожалуйста, что это такое и есть ли возможность избавиться от этого?
Головы он не поднял и на меня даже не взглянул. Но из-под капюшона вдруг раздался скрипучий глухой голос, тонущий в грохоте прибывающего поезда.
– Необъяснимого не существует, милая. Как, по-твоему, звучит хлопок одной ладонью?
Я бросила взгляд на Мартова, но тот оставался невозмутим.
– Это задачка? – как истинный математик поинтересовался он.
– Сколько, по-твоему, на этой станции человек? – вместо ответа снова спросил Фламинго.
Кирилл огляделся.
– Сложно сказать. Несколько сотен.
– За день здесь проходит больше ста пятидесяти тысяч человек. Могу ли я вспомнить кого-то спустя несколько лет? – Фламинго выставил в мою сторону скрюченный палец. – Однако, кем бы ты ни была, где бы мы с тобой ни пересекались – в прошлом, настоящем или будущем, действительное неизменно рождается только из твоей собственной мысли. А это означает, что я тут ни при чем.
Одно время я вполне допускала, что он может оказаться немым, но что способен выражаться так связно и глубокомысленно, совершенно не ожидала.
– Что значит ни при чем? – возмутился Мартов. – Типа ты соскакиваешь? Но это же ты ее так напугал, что у нее теперь тревожные приступы и галлюцинации!
– И не у меня одной, – добавила я, – подруга тоже постоянно видит знаки и замечает странное.
– Когда в мире узнают, что прекрасное прекрасно, тотчас появляется уродство.
Когда в мире узнают, что доброе – добро, появляется зло.
Наличное и отсутствующее друг друга порождают.
Трудное и легкое друг друга создают.
Скрипучий голос Фламинго продолжал звучать внутри капюшона, но мне казалось, будто слова сами возникают у меня в голове.
«– Длинное и короткое друг друга выявляют.
Высокое и низкое друг друга устанавливают.
Музыка и голос друг другу откликаются.
Предыдущее и последующее друг за другом следуют[6].
Мартов тяжело вздохнул и развел руками».
– Сомневаюсь, что тебе удастся добиться чего-то более внятного.
– Просто скажите, что мне делать?! – разочарованно закричала я, потому что поезда загрохотали с обеих сторон.
– Создавай и выбирай.
– Что создавать? Что выбирать?
– Наблюдая – создавай, создавая – выбирай. Это просто, – Фламинго повесил бутылку на костыль и взялся за него, давая понять, что разговор окончен.
– Простите, но я все равно не понимаю.
– Хлопок одной ладонью звучит как тишина, и, как только ты это поймешь, вопросов у тебя больше не останется.
Вагон, в котором мы ехали с Мартовым домой, оказался почти пустым, и мы свободно устроились на сиденье. Я, схватив его руку, положила голову ему на плечо. Казалось, после всех событий этого дня я должна была пребывать в состоянии крайнего возбуждения, но на меня внезапно навалилась страшная усталость, а глаза слипались.
– Нужно было спросить его, почему, если он такой умный, просит милостыню, – сказала я.
– Очень многие умные люди бедные. Благосостояние не зависит от количества и качества ума, – рассудительно отозвался Кирилл. – Единственное, что я понял: он тебя услышал. Хотя, конечно, и отмазался белибердой.
– Буду благодарна, если ты мне расшифруешь эти его высказывания.
– Я не умею расшифровывать такое, извини! – Он положил подбородок мне на макушку, и легкий ветерок от его дыхания едва ощутимо пробегал по волосам.
– Но кто-то же умеет?
– Кто-то умеет.
– Я теперь всю ночь об этом буду думать.
– Тебе хоть немного стало легче?
– Стало, хотя непонятно почему. Спасибо тебе большое. Не представляю, как ты его нашел!
– Просто вспомнил, что сказала женщина в вагоне. Помнишь, в темных очках?
– Что его нужно позвать?
– Ну да.
– И как же ты его звал? Молился, что ли?
– Алиса! – Мартов подул мне в макушку. – Не говори глупости. Просто приехал на вокзал. Нашел первого попавшегося попрошайку и попросил передать Фламинго, что хочу с ним встретиться. И на следующий день он пришел.
– А он сразу согласился?
– Конечно! Я же пообещал ему заплатить.
– Ох, Кирилл! – Я прижалась к нему еще сильнее. – Ты просто не представляешь, что ты для меня сделал! Я пока и сама не представляю, но это очень-очень круто!
– Я рад, – произнес он сдержанно, но я почувствовала, что он задержал дыхание.
– Еще никто для меня такого не делал. Я твой должник. Проси что хочешь.
– А поцелуй? – осторожно спросил он.
– Ты его заслужил.
Вечером мама тихо вошла в комнату, когда я вот уже сорок минут сидела над одной страницей учебника и не могла понять ни строчки.
– Как дела? – поинтересовалась она.
– Дела непонятные, – честно призналась я.
– Расскажешь? – заинтересовалась она.
– Ничего такого, кроме того, что у меня в голове бардак. Нужно думать об экзаменах, поступлении, заниматься учебой, а я думаю совершенно о другом. И ничего не могу с этим поделать. Открываю учебник и меня уносит. Могу десять раз прочитать одно предложение, но ни одного слова в нем не запомнить, не понять.
– И в кого же ты влюбилась? – Мама игриво приподняла одну бровь.
– Самое ужасное, что сама не понимаю! – Я отвела взгляд.
– Это как?
– Ну вот так! Что-то во мне происходит, но не могу определить, с кем или с чем это связано.
– Это странно.
– Знаю.
– Ну кто-то же из двоих тебе нравится больше, а кто-то меньше?
– Их не двое, мам, а трое.
Мама потрясенно замерла.
– И правда бардак.
С тяжелым вздохом я закрыла глаза ладонями.
– Может, тогда ну их? Всех троих? Потому что, когда по-настоящему, ты всегда точно знаешь, кто тебе нравится. Вон как Ксюша: крутила-крутила хвостом, а сейчас с утра до вечера со своим Матвеем пропадает.
– Угу! – Я отвернулась, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Я и сама хотела бы, чтобы ничего подобного не было. Но ты спросила, что со мной, вот я и рассказываю.
– Ладно, хорошо! – Мама продолжала стоять надо мной. – Тогда тебе нужно найти способ, чтобы проверить себя.
– И как же?
– Лучше всего помогает разлука. Тот, кого тебе будет больше всего не хватать, и есть предмет твоей любви.
– Какая разлука?! У нас школа и экзамены.
– Да, – согласилась она, – но я просто рассуждаю.
– Угу! – Я бросила взгляд на неоткрытые сообщения от Мартова, Тима и Ершова. – Один день разлуки мне точно не помешает.
Мама была права. Когда все по-настоящему, точно знаешь, кто тебе нравится. Да и со стороны это наверняка выглядело ужасно. Я целовалась с каждым из них, но ни с кем не встречалась. И если бы это помогло определиться, так ведь не помогло! А после обещанного Мартову поцелуя, который он получил, провожая меня домой, все еще сильнее усложнилось, потому что я вдруг вспомнила, как сильно влюбилась в него в начале нашего знакомства.
Расскажи я Ксюше, что происходит, она этого не поняла бы. Да я и сама себя не понимала. То не было выбором кто из них лучше, я и без того знала, что лучший – Тим. В нем все как надо. Человек, с которым, как это принято говорить, можно построить здоровые отношения: спокойный, понимающий и самодостаточный. Без странностей, перегибов или попыток захватить мое личное пространство. Я давно хотела с ним встречаться и намеревалась сделать его своей последней школьной любовью. Но иногда так бывает – в наши планы вдруг врывается нечто непредвиденное, то, о чем прежде ты и не помышлял, и все в один миг переворачивается с ног на голову.
Когда-то я мечтала об айфоне. Стоил он запредельно, и родители считали, что в моем возрасте подобный телефон – роскошь. И я начала копить. Около двух лет откладывала карманные деньги, магазинную сдачу и то, что иногда дарила бабушка. До желанной суммы мне оставалось набрать около пяти или шести тысяч, когда мы с Ксюшей, прогуливаясь по магазинам, увидели на манекене то самое красное платье. Бутик был брендовый, и вещи дорогие, так что стоило платье чуть меньше айфона, но я все равно не удержалась от примерки, а потом, промучившись всю ночь, пошла и купила его. Красное, непрактичное и вызывающее, но я его так сильно захотела, что никакой айфон уже не был нужен.
Так же получилось и с Ершовым. Я знала, что его влияние на меня – необъяснимая безрассудная блажь, сиюминутная иррациональная прихоть, однако ничего поделать с собой не могла.
С Мартовым все обстояло иначе. Незакрытый гештальт давал о себе знать, а его поступки подкупали. «Ты создана для любви» – какой бы смысл он ни вкладывал в эти слова, пожалуй, он был прав.