Сердце Гудвина

Глава 40

Пока я бежала до автошколы ничто меня не останавливало. Не было ни дурного предчувствия, ни знаков, ни тревожности, ассоциирующейся в последние дни с именем Ивана Сергеевича. Я не спотыкалась, не ломала каблук, и черные вороны надо мной не кружили. И хотя блестящая пыль в тени дворовой зелени померкла, небо по-прежнему оставалось идеально чистым. Однако, стоило свернуть к девятиэтажке, оказалось, что дорожка перекрыта красными заградительными лентами и завалена огромными спиленными ветками. Рабочие, забравшись на разросшиеся кроны тополей, наводили сезонный порядок. Пришлось идти в обход, через палисадник между двумя хрущевками, чьи подъезды располагались по разные стороны и проход между ними превратился в поросшую кустами и деревьями зону для выгула собак. На балконе второго этажа одной из пятиэтажек молодая женщина громко ругалась с кем-то по телефону. Ее речь состояла в основном из матерных слов в адрес собеседника. Я торопливо пробиралась между кустов, и меня не покидало ощущение, будто она обращается ко мне.

Но до тех пор, пока я не подошла к подъезду Ивана Сергеевича, желания повернуть назад не возникло ни разу, и только когда я заметила, что знаменитая надпись «Ночью дружбой не займешься», украшавшая долгие годы стену, яростно замалевана черным маркером, неожиданно испытала болезненный укол. То был знак предостережения, и я не могла его не заметить. Впрочем, с этим уже стоило смириться. Я придаю слишком большое значение тому, что является частью обыденной жизни, и мне просто не хватает эндорфинов и отдыха.

Мои приступы паники – сущая глупость, не означающая ровным счетом ничего, кроме проблем со здоровьем. И какие бы теории ни придумывал Ершов, как бы ни старалась поддержать меня Ксюша, они лишь дружески оправдывали мое чудаковатое поведение. Даже Фламинго оказался совершенно не тем, за кого я его принимала.

«Когда в мире узнают, что прекрасное – прекрасно, тотчас появляется уродство.

Когда в мире узнают, что доброе – добро, появляется зло».

Когда живешь в полном благополучии и комфорте, когда тебе нравится твоя жизнь и не хочется ничего менять, очень страшно вдруг осознать, что все это может однажды закончиться, так страшно, что пугаешься даже собственной тени.

Малышами мы читаем или смотрим сказки и боимся злодеев, потому что бояться ужасного естественно. Однако осознание собственной смертности – это тебе не задачка про маршрутку. Одно дело знать и совсем другое – понять.

Мой разум твердил, что, раз уж я пришла, то должна хотя бы попробовать вернуть телефон, но я застыла перед подъездной дверью, как вампир, не смеющий войти в дом без приглашения.

– Серова?

Вздрогнув, я обернулась. На Иване Сергеевиче была белая рубашка и брюки от костюма, а пиджак перекинут через руку.

– Ты ко мне? – Он был явно не в духе.

– Девочки сказали, что у вас мой телефон.

Его взмокшее от жары лицо покрылось красными пятнами, тонкие губы плотно сжались. Потребовалось несколько секунд, пока он не выдавил недовольно:

– Я и забыл. Идем! – Иван Сергеевич прислонил магнитный ключ к двери, и она, открываясь, запищала.

– Если вам неудобно, я могу в другое время зайти.

– Удобно. Именно сейчас и удобно. – Он подтолкнул меня в спину. – Я как раз хотел с тобой поговорить.

В квартире у него, сохраняя прохладу, царил полумрак. Заперев за мной дверь, Иван Сергеевич, не разуваясь, быстро прошел в комнату и позвал меня.

– Садись, – показал на черное офисное кресло на колесиках за большим письменным столом.

– Простите, я не могу задерживаться, меня ребята ждут, – попыталась отказаться я.

– Ничего страшного. Подождут.

Голос математика звучал резко, словно он злился на меня, и от этого мне стало не по себе.

– Ты встречаешься с Ершовым?

– Ну да.

– Тогда тебе будет интересно послушать. – Он снова махнул в сторону кресла.

Пришлось сесть.

– С ним что-то случилось? – Временно стихшее беспокойство снова дало о себе знать.

– Случилось, – Иван Сергеевич открыл стеклянную дверцу серванта и достал оттуда бутылку коньяка. Откупорил тугую пробку и, сделав несколько больших глотков прямо из горлышка, шумно выдохнул. – Но, надеюсь, теперь обойдется.

– Объясните, пожалуйста, в чем дело.

– Иннокентий сегодня не смог попасть на экзамен – его заперли в ломбарде. Если бы я вовремя не подоспел, в этом году у него уже не было бы шанса сдать математику.

– Как заперли? Кто запер? – вскинулась я, понимая, что Мартов вполне мог отомстить Ершову подобным образом.

– Мне пришлось вызвать полицию, чтобы они взломали дверь и выпустили его. А потом договариваться о справке, подтверждающей уважительную причину его отсутствия на экзамене. Благодаря ей у Иннокентия будет возможность сдать его в резервный день. – Иван Сергеевич снова глотнул из бутылки. – А сам я в это время должен был присутствовать на экзамене в школе двадцать четыре тридцать. Но мне никакой справки не дали, потому что я поехал к Ершову вместо экзамена добровольно.

– Он вам сам позвонил?

– При чем тут это, глупая? Какая вообще разница, кто его запер и откуда я об этом узнал? Неужели тебя ни капельки не смущает тот факт, что из-за тебя чуть было не разрушилась судьба человека, а чья-то, возможно, и разрушилась. А Кирилл? Каково ему?

А вступившийся по глупости за вас Рома Бондарь? А Матвей, который едва не стал преступником? Блестящие, умные, талантливые, замечательные мальчики, чья жизнь только начинается, у которых все впереди и на которых я возлагаю огромные надежды, едва не лишились всего, к чему шли столько лет. Тебе, Серова, этого не понять. Ты, как и твоя подруга, бестолковая и пустая девица, бездумная и развратная.

Я резко вскочила с кресла.

– Отдайте, пожалуйста, мой телефон!

– Я еще не закончил! – Учитель преградил мне путь. – Сядь! Теперь начинается самое главное!

Я попыталась его обойти, но он, грубо схватив меня за руку, толкнул в кресло.

– Сегодня рано утром Тимофей мне кое-что принес. – Свободной рукой Иван Сергеевич подвинул ко мне раскрытый ноутбук и включил его. – Это драма в трех частях, так что тебе придется задержаться.

– Но я не хочу! – Я снова попыталась встать.

– Сидеть! – рявкнул он, больно надавив обеими руками мне на плечи. – Уйдешь, когда я разрешу.

Этот человек больше не был интеллигентным, обстоятельным и слегка занудным Иваном Сергеевичем, несчастным, непонятым, брошенным женой школьным учителем, надо мной навис перекошенный злобой гнусный тип с открытой бутылкой коньяка в руке.

– Очень хорошо, что ты пришла сама. Это правильно, так и должно быть.

С силой оттолкнувшись ногами от пола, я откатилась на кресле до середины комнаты и, сорвавшись с места, кинулась к входной двери. Однако из-за шмыгнувшего под ноги котенка отпереть ее не успела. Аксенов нагнал меня и, схватив сзади за волосы, потащил обратно в комнату.

Я закричала. И тогда он ударил меня наотмашь по лицу. В глазах потемнело, я «поплыла», но сознание не потеряла. Вместе с ужасом от происходящего пришло вдруг странное удовлетворение: я была права, я знала, какой он. Чувствовала!

Иван Сергеевич снова пихнул меня в кресло.

– Каждый получает то, что заслужил, – обдавая алкогольным дыханием, прошипел он мне на ухо. – Это называется справедливостью. Вздумаешь снова орать, заткну тебе рот! Дернешься еще раз – свяжу. А теперь смотри!

Он снова схватил за волосы и поднял мне голову. На экране ноутбука запустилась видеозапись. Уже знакомое место – его дача в Кратово. Ранняя весна. На деревьях только набухли почки, в дальнем углу участка виднеется нерастаявший снег. Деревянный уличный столик, мангал с готовящимся на нем шашлыком, вокруг – несколько человек, все знакомые: Рощин, Оболенцев, Мартов и Ершов. За кадром слышен голос Степы, записывающего это видео «чтобы посмотреть его лет через десять и поугорать».

Они просто болтали и весело смеялись, а я сосредоточилась на том, что можно предпринять, как сбежать или позвать на помощь, однако, услышав свое имя, все же прислушалась к их разговору.

– У моего папаши вторая жена того же сорта, – сказал Матвей, – а Серова Киру мозги делает уже второй год. Еще и Тиму пытается, но он вроде держится.

Матвей подмигнул Рощину.

– Мне не до этого, – отозвался тот.

– Но соблазн-то есть, согласись? – рассмеялся Ершов.

– Соблазн у всех есть, – ответил Тим.

Мартов молча покрутил шампуры.

– Не понимаю, – произнес Степа, – для чего им обязательно в душу лезть?

– Ты просто слишком серьезно все воспринимаешь, – сказал Матвей. – Я вот встречаюсь с девчонками и сразу предупреждаю, что никакой любви не будет, потому что я вообще не про это. И все – больше никаких вопросов.

– Хотя… Серову стоило бы, конечно, проучить, – Ершов ухмыльнулся.

– А как по мне, лучше проучить Михайлову, – перебил его Степа. – Алиска хоть сдержанная, Михайлова с распахнутыми глазищами и улыбочками, нарочно ведет себя так, будто ты ее единственный и лучший друг.

– Кирилл с тобой не согласится! – Ершов посмотрел на Мартова. – Расскажешь, чем тебя Серова прикармливает?

– Понятное дело чем, – вмешался Матвей. – Фигура у нее что надо, а волосы можно намотать на руку.

– Давай полегче! – Кирилл строго на него посмотрел. – Меня не нужно обсуждать, и Серову тоже.

Оболенцев хмыкнул и повернулся к Рощину:

– А вот Тиму она наверняка дала бы. Он просто боится запасть на нее и перестать делать уроки.

Все, кроме Мартова, засмеялись.

– Михайлову развести как нечего делать, – продолжил Матвей, – она же только этого и ждет.

– Наверное, поэтому ты в постоянном пролете, – съязвил Степа.

– Кто в пролете? Я? Да я и не пытался даже. Время на нее еще тратить.

– Все равно будешь в пролете, потому что мутишь со всеми и она не считает тебя ценным трофеем.

– Как это не ценный трофей? Это я-то? – Матвей оскорбился. – Ты так говоришь только потому, что у тебя с ней облом и вечная френд-зона. А хочешь, я раскручу Михайлову, а потом брошу ее? Это разобьет ей сердце и на всю жизнь отучит играть с людьми.

Оболенцев нагнулся к камере.

– Я отомщу за всех и посвящу эту победу тебе.

– Лучше Ивану Сергеевичу, – посоветовал Тим.

– Шикарный социальный проект! – Ершов показал большой палец. – Профилактика измен или профилактика отравленной жизни.

– Главное, чтобы она это поняла, – сказал Тим, – чтобы потом ты ей объяснил, что, почему и как не нужно делать.

– Главное, чтобы ей было больно, – добавил Ершов.

– Лучшая профилактика – раскаяние, – парировал Тим.

– Да нет же! – Кеша настроился на спор. – Вот ребенок отрывает мухе крылышки и думает, что это прикольно, пока не почувствует, каково это, на себе.

– Типа ребенку нужно вырвать ногу, чтобы он это ощутил?

– Вроде того. Отрывать не обязательно, но иначе он примет это просто как запрет и потом однажды его обязательно нарушит.

– Вырвем Михайловой ноги?

– Сердца будет достаточно. И принесем его Ивану Сергеевичу в знак глубочайшего почтения.

– Что-то вы, кажется, перегибаете, – вмешался Мартов.

– А ты бы не хотел наказать Серову? Неужели тебе не обидно? Что она и тебя не отпускает, и Тиму голову морочит.

– Она тут ни при чем, – буркнул Мартов, – это моя проблема.

– Ошибаешься, – Ершов подошел к нему вплотную, – наверняка она говорит тебе одно, а делает другое, специально, чтобы постоянно держать на крючке. Манипулирует, а ты бегаешь за ней, поджав хвост и встаешь на задние лапки, как щенок. Чтобы она потом всем рассказывала, что ты ручной и выдрессированный.

Говорил Кеша зло и как будто с наездом.

– С чего ты это взял? – Кирилл смутился.

– Да все знают.

Мартов обвел взглядом парней и остановился на камере.

– Я не щенок. И прекрати уже снимать! Я же сказал, обсуждайте Михайлову, если хотите, а от меня отстаньте. Я к этому отношения не имею.

– То есть если мы решим проучить еще и Серову, то возражать ты не будешь? – продолжал напирать Ершов.

– Как проучить?

– А вот так же, как Михайлову: раскрутить и бросить. Чтобы плакала потом кровавыми слезами. Это же будет справедливо, Кир! – Он положил руку Мартову на плечо. – Почему должен страдать только ты? Потому что она решила, что так можно? А хочешь, мы ее сердце принесем не Аксенову, а тебе? Прибежит, будет плакать, просить прощения и искать защиты.

– Переосмыслит свое поведение и поймет, что ты золото, – хохотнул Степа. – Но ты все равно ее пошлешь, потому что это социальный проект справедливого возмездия.

– Ну вас к черту! – Мартов разозлился. – Чушь какую-то несете. Невозможно слушать. Сами следите за шашлыком.

Камера проводила его спину до дома.

– Да ведьмы они и динамщицы, – рассмеялся Матвей, снимая создавшееся напряжение. – Обеих на костер! Но Михайлову я беру на себя.

– Возможно, мне проще, – осторожно предложил Степа, – мы же дружим, и при определенном раскладе есть вероятность, что она в меня влюбится.

– И не надейся, раз уже не влюбилась, то вряд ли это случится в течение двух месяцев.

– Но в тебя она тоже не влюбится так, как надо. Она знает, что от тебя ожидать, и никаких надежд не питает, а если нет надежды, то и разочарования потом не случится. А разочарование и обида – наша цель.

– И что ты предлагаешь?

– Это же проект? Проект. А проекты делают парами. Задача ведь не просто понаблюдать, как ты будешь Михайлову совращать, от этого никакого результата, кроме твоего личного удовольствия, мы не получим. Тут важны идея и принцип.

– Я не понял, – Матвей поморщился. – Разводить Михайлову вместе? И как ты это видишь? На любовь втроем я не подпишусь, даже ради справедливости и Ивана Сергеевича.

– Нет, просто не нужно делать упор на физиологию. Я Ксюшу хорошо знаю, и, если будешь слушаться меня, все получится.

– Ну, предположим, я соглашусь, – сказал Матвей и перевернул шашлык, – и все получится. Как мы поймем, что можно сворачивать балаган?

– Пусть ползает на коленях, – подсказал Ершов, – и рыдает горючими слезами.

– Только нужно подтверждение, – оживился Тим, – запись, которую мы сможем торжественно вручить Ивану Сергеевичу.

– Согласен, – поддержал Степа. – Мы приложим ее к этому видосу. Можно будет даже смонтировать кино. А Серовой пусть Тим займется, хотя бы развлечемся.

– А если он в нее влюбится и передумает? – Ершов покачал головой. – Если бы Кир регулярно его не отгонял, он бы давно без всякого проекта с ней замутил. Так что Тим ни фига ненадежен.

– Хочешь предложить свою кандидатуру? – ухмыльнулся Рощин.

– Именно.

– Вот только не нужно, – вмешался Степа. – И это не спор о том, кто кого уложит в койку. Это план возмездия. Никаких личных или корыстных интересов!

– Разумеется! – Кеша расплылся в улыбке. – Никакой корысти, но ты и сам был бы не прочь оказаться на месте Матвея.

С этим Степа спорить не стал.

– Тогда давай так, как пойдет, – сказал Ершов. – Кого выберет, того выберет. Это не важно. Главное – результат. Мы должны действовать хладнокровно, без эмоций и чувств. Ясно?

– Ну зашибись! – обрадовался Матвей. – Вы с Тимом берете на себя Серову, мы – Михайлову. Прикольно! А кто вдруг передумает, попытается самоудалиться или сдаст нас, будет распят!

Оболенцев протянул раскрытую ладонь в знак скрепления уговора.

Но руку успел положить только Рощин, за кадром послышался голос Мартова:

– Иван Сергеевич зовет в дом. Снимайте мясо.

Запись остановилась.

То, что я увидела, было немыслимо! Потрясение от видео заставило позабыть и о том, где я нахожусь, и как здесь оказалась, и даже что Аксенов ударил меня, пока он сам не заговорил.

– Ну? Что скажешь?