Сердце Гудвина

Глава 27

Я долго плакала перед сном, сначала жалея себя, и потом, когда вместе с пустотой пришло долгожданное облегчение, все равно никак не могла успокоиться.

Я никому и никогда не желала зла, любила людей и надеялась, что они ответят мне взаимностью, но чем искреннее я с ними была, тем сильнее они старались унизить меня и поставить на место, хотя ни на какое место я и не претендовала. Мне чужды амбиции и самолюбование, я не хвасталась, не завидовала, никем специально не манипулировала. Я не строила из себя богиню и никого не обманывала. У меня хватало недостатков, но не таких, за которые меня стоило так наказывать.

Среди ночи меня разбудили громкие голоса и хлопанье дверей, и я еще не до конца успела проснуться, как в комнату заглянула мама, бросив непонятное: «Алиса, ты с нами или поспишь? Если с нами, вставай скорее. Папа сейчас подгонит машину».

В первый момент я подумала, что это нечто вроде пожарной тревоги, потом с усилием попыталась вспомнить, что я могла пропустить. Вдруг у нас были билеты на отдых, а я случайно забыла или проспала все ЕГЭ и поступление в вуз, или у меня случилась амнезия и теперь я возвращаюсь к действительности?

Двигаясь на автопилоте в темноте, я натянула джинсы и футболку.

– Что случилось? – выползла в коридор.

Входная дверь была распахнута. У Михайловых тоже. Сквозь дверной проем я увидела, как в раскрывшийся лифт вошли тетя Лариса и Альбина. Они плакали.

– Давай-давай! – Мама подтолкнула меня в спину и сунула в руки плащ. – Сейчас объясню.

– А можно хотя бы умыться?

– Нет, поехали. Папа хотел тебя оставить, но я подумала, что это нечестно.

– А в туалет?

– Только быстро! Ждем внизу. И не забудь дверь запереть.

В машине были только родители, Михайловы на своей уехали перед нами. Мама с папой, страшно взбудораженные, перекидывались загадочными фразами типа: «Нас всех не пустят», «Он вообще разговаривает?», «Главное – жив».

– Прошу, объясните, что происходит, – взмолилась я. – Что за шухер? Кто жив? Куда мы едем?

Мама, сидевшая впереди рядом с папой, обернулась.

– Рома в больнице. Его побили. У него черепно-мозговая травма, и, возможно, потребуется операция. Сейчас сложно что-то сказать. Мы и сами толком ничего не знаем.

– Кто побил? За что?

– Говорю же, ничего не известно. Тетя Лариса ему названивала, а потом трубку взял какой-то санитар и назвал номер больницы, куда его везут. И еще сказал, что он избит.

– А зачем ехать толпой?

– Как зачем? – Мама посмотрела на меня с осуждением. – Рома – наш общий ребенок! Я не в состоянии сидеть и бездействовать.

– Ребятам нужна поддержка, – добавил папа.

Ребятами он называл тетю Ларису, дядю Сережу и Альбину.

– Неужели ты не шокирована и не напугана? Рома же тебе как брат! – упрекнула мама.

– Напугана и шокирована, – ответила я и тряхнула головой, прогоняя остатки сна. – А нам разрешат его увидеть и поговорить?

– Кто же знает?! Но мы попробуем договориться. – Папа улыбнулся мне в зеркало заднего вида. – Нас же много, а вместе мы сила.

– Насколько я поняла, он без сознания. Какие тут разговоры? – оборвала его мама. – Сережа хотел сразу обратиться в полицию, но кто даст показания?

– Какие показания? – фыркнул папа. – Для начала надо хотя бы выяснить, что да как.

Электронные часы показывали два тридцать семь. Ночной город светился желто-красными огнями. Если сощурить глаза, свет от них расползался, рассекая цветными линиями черные силуэты строений. С Ромой все будет в порядке, в этом я не сомневалась, пусть даже никакой интуитивной динамики и не существовало. Наши родители умели создать переполох, но я их не осуждала. Просто в такие моменты начинало казаться, что мне не больше пяти, я беспомощна, бессловесна и существую только как зритель, едва успевая ухватить смысл происходящего.

Мы ввалились в приемное отделение, куда на «Скорой» привозили пострадавших. Альбина с моей мамой сразу же навели там переполох, потом подключились папы, охранники, дежурные врачи, какие-то еще люди.

Я вышла на улицу. Там, на высоком бортике пандуса, укутавшись в серое пальто, сидела Ксюша. Она даже не пыталась заходить внутрь.

– Ты что-нибудь знаешь? – спросила я.

– Он Жанну провожал, – ответила она тихо.

– Жанна с ним была?

– Нет. Это случилось после.

– Ты с ней говорила?

– Да.

Я подошла ближе. Ее лицо опухло от слез. Мое наверняка выглядело так же.

– И что?

– А что она скажет? Сама офигела.

– Кто же тогда «Скорую» вызвал? Прохожие?

Ксюша отрешенно пожала плечами.

– Хрень какая-то.

Подтянувшись на руках, я запрыгнула и уселась рядом с ней на прохладном бетоне.

– Получается, телефон остался у него.

– Угу.

– Значит, не нарики.

– Видимо, нет.

– Но на кого он мог нарваться? Ромка же спокойный и не тупой, чтобы огрести за просто так.

– Сама об этом думаю. Может, псих какой встретился. По весне всегда обострения.

– Остается только гадать. – Я вздохнула. – И знаешь, что еще странно? Мы ведь должны были это как-то почувствовать. Но у меня ничего не было. А у тебя?

– Тоже, – буркнула она.

– Даже сейчас ощущение, будто все это неправда, – я накрыла ее руку своей и крепко сжала. – Это означает, что все будет хорошо.

Ко входу, сигналя красно-синей лампочкой, подъехала машина «Скорой помощи», и мы какое-то время наблюдали, как из задних дверей выкатывают носилки и провозят их через двери.

Потом Ксюша вдруг сказала:

– Я тебя люблю.

Она обхватила меня за шею, уткнулась в волосы и заплакала. И я, не сдержавшись, тоже заплакала. А потом на улицу вывалились галдящие родители и развели нас по разным машинам. Оказалось, Рома пришел в себя и ему ничего не угрожает, но степень повреждения и опасность последствий пробитой головы может оценить только лечащий врач, которого к нему прикрепили, а появится он только завтра. А еще Рома сказал, что сам, поскользнувшись, ударился о бордюр, хотя на лице у него синяки, полученные явно не от падения.

Домой мы приехали раньше, потому что Михайловы останавливались на заправке, но Ксюша ко мне не зашла и ничего не написала. А я еще долго лежала под открытым окном, пытаясь сложить все, что не складывалось.

Ксюша меня любила. В ее признании не было ничего удивительного, я это и так прекрасно знала, ведь, если кого-то любишь всю жизнь, разве можно разлюбить за один день?

Но почему тогда она променяла меня на Матвея и что, по ее мнению, я сделала такого, за что нельзя меня простить? Какой поступок вообще стоил этого?

Я попробовала представить себя на ее месте и поняла, что в мире нет ничего, способного заставить меня отказаться от нее. Даже если бы вдруг мама запретила мне с ней дружить, я все равно бы ее не послушала. Почему же в таком случае Ксюша послушала Оболенцева? То, что дело в нем, я не сомневалась. Что он мог наговорить обо мне, чему бы она безоговорочно поверила? Для подобного требовались неопровержимые доказательства, полученные от меня же самой.

Телефон. И как я забыла о нем? Телефон, который исчез, пока я спала, а потом совершенно непонятным образом обнаружился на кухне в другом доме. Но что могла Ксюша найти в нем такого, чего до этого не видела? У нас не было друг от друга тайн, да и представить, что она ни с того ни с сего станет рыться в моем телефоне, было невероятно сложно. Только если вдруг она решила проверить нечто, о чем ей доложили.

И то, насколько я знала Ксюшу, а до этого времени я считала, что знаю ее лучше себя, пожелай она что-либо выяснить, спросила бы напрямую. А может, кто-то воспользовался моим телефоном, чтобы с него что-то отправить? К примеру, какую-нибудь Ксюшину фотографию, не предназначенную для чужих глаз. Такие у нас имелись, но в большинстве нечто просто угарное: мы корчим рожи, или спим в дурацкой позе, или едим… Если покопаться, то и обнаженку можно отыскать, но на это потребовалось бы часа два или три. Да и случись такое, Ксюша мне просто выкатила бы претензию и пригрозила в отместку отправить мою фотку. Для нас обнародование наших голых поп не стало бы вселенской катастрофой.

Тогда что? Я чувствовала, что приближаюсь к чему-то важному. Еще не совсем горячо, но уже гораздо теплее. Почему Ксюша ушла, не разбудив меня? Сказала, что пожалела, но она никогда не отличалась бережным отношением к моему сну, особенно когда предстояло нечто увлекательное. Выходит, пока я спала, произошло что-то, из-за чего все потом и закрутилось.

Но перед этим стоило отметить два важных момента: первый – Ксюша сказала, что встречаться с Матвеем не собирается, и второй – мы поругались с Ромой. Кто и что тогда сказал, я уже точно не вспомню, но Рома очень злился и еще просил ничего «такого» не устраивать, словно мы какие-то тупые агрессорши вроде Марго.

Он как будто был уверен, что случится скандал. Ссылался на наше дурное поведение, но еще до приглашения Матвея категорически отказывался принимать заверения в том, что мы будем вести себя скромно. И тем самым только подогрел Ксюшино желание поступить ему назло. Теперь Рома в больнице. Глупость какая-то. Как это все можно связать?

Открыв телефон, я стала просматривать фотографии с дня рождения Матвея: Ксюша и Тим возле подъезда Степы в ожидании такси, мы с ней дурачимся в машине, пейзажи – городская эстетика, потом нежно-зеленые поля и голубое небо, дом Матвея, клумбы, сирень, гостевой домик, Ксюша, валяющаяся на кровати, – кадров десять подряд, потом она с Чижиком и Олежкой у мангала, она со Степой в обнимку, потом гости вперемешку – Тим, Давид, Ира, Рома с Носовой и снова Ксюша, в кресле с бокалом, как царица – дальше коротенькое видео, где все просто ходят туда-сюда с тарелками и болтают.

Я пролистала все до игры в прятки, потом в тот день было не до съемок.

И все же между субботними фото и фотографиями, сделанными в воскресенье перед отъездом домой, затесался еще один снимок: смазанный кусок светлой кроссовки с отражателями. Кроссовка мужская. Похоже, телефон взял кто-то из парней. «Ерш еле ом», – сказал Ионыч. Мысли не переставали крутиться вокруг Матвея. Вроде того, что он заставил Ксюшу встречаться с ним в обмен на мой телефон. Бóльшую ерунду трудно выдумать, но я уснула с твердым намерением поговорить с Оболенцевым.

Утром принесли букет перламутровых тюльпанов – таких же, как в прошлый раз. И записка та же: «Разблокируй меня, пожалуйста». Мама собиралась поставить цветы в вазу, но я забрала их с собой и по дороге в школу выкинула в мусорный контейнер.

На последнем уроке нас снова согнали на репетицию. Только на этот раз начали не со стихов или общей песни, а с танца, который Лу с Марго и Рома с Носовой должны были танцевать на сцене. Обычно они репетировали его отдельно с музичкой. Но, узнав об отсутствии Ромы, она в панике примчалась к Ионычу и попросила срочно найти ему замену. Однако, когда все уже пришли в зал, Жанна вдруг уперлась:

– Я не буду танцевать без Ромы.

– Умоляю, дорогая, я понимаю, что ты расстроена, – ласково сказал Ионыч, – но ты не должна подводить ребят.

– Я не буду танцевать! – Жанна затрясла головой. – Простите меня, но это некрасиво по отношению к Роме.

– Эй, алле, это просто танец, а не свадьба, – хохотнул Лу, они с Марго уже стояли на сцене.

Все засмеялись.

– Это тебе, Лужников, все равно, с кем танцевать, а мне нет, – в ответе Носовой прозвучал очевидный намек на день рождения Матвея.

– Ну и вали отсюда, идиотка, – оскорбленно бросила Марго.

– Маргарита! – Ионыч с осуждением посмотрел на нее. – Пожалуйста, не ругайтесь.

Громко топая, Носова прошла через зал и скрылась за дверью.

– Что ж, – Ионыч тяжело вздохнул. – Придется действовать в условиях форс-мажора. Ребята, пожалуйста, давайте быстренько сформируем новую пару. Понимаю, это довольно сложно и ответственно, поскольку мероприятие через два дня, но я уверен, что среди вас есть те, кто хорошо танцует.

– Серова! – тоном главного остряка крикнул Лу.

– Что Серова? – не понял Ионыч, поворачиваясь ко мне.

– Танцует хорошо, – пояснил Проскурин.

– Алиса, это правда? – заинтересовался учитель. – Ты умеешь танцевать?

– Еще как умеет, – не унимался Лу, – только ей допинг нужен.

Все закатились.

– Нет, Яков Ионович, Лужников шутит, – сказала я.

– Пожалуйста, давай ты просто попробуешь, – с мольбой во взгляде Ионыч протянул мне руку. – Очень тебя прошу!

Я замешкалась, думая о том, что нужно выйти и позориться перед двумя классами сразу без репетиций.

– Давайте я буду в паре с Алисой, – неожиданно вызвался Тим, вставая.

Но только Ионыч обрадованно встрепенулся, как с заднего ряда послышался другой голос:

– Лучше я.

Все обернулись. Ершов просто поднял руку, однако подняться не потрудился.

– Я до шестого класса занимался бальными танцами, – сказал он так, что поверить в это было сложно, но Ионыч торопливо закивал.

– Хорошо. В таком случае прошу на сцену.

– А я до седьмого класса занимался, – выкрикнул Тим, пробираясь по ряду.

Было ясно, что он тоже шутит, но Ионыч опять не понял.

– Что ж, убедительно и похвально. Что скажешь, Алиса?

– А что мне сказать?

– Решение за тобой. Кого выбрать?

– Выбирайте обоих. Пусть танцуют друг с другом. Они хоть занимались, а я нет.

Все снова заржали.

– Давай-давай, шутница! – Учитель легонько подтолкнул меня к сцене, на которую уже с двух сторон проворно заскочили Тим и Ершов.

– Так дело не пойдет, – Ионыч нахмурился. – Иннокентий, посиди, пожалуйста, в запасе.

– А чего это в запасе? Пусть там Рощин сидит.

– Тимофей! – Ионыч посмотрел на Тима.

– Я первый вызвался.

– Пожалуйста, ребята, давайте ничего не усложнять.

– Тим! Тим! Тим! – размахивая руками над головой, как спортивные болельщики, скандировали Матвей со Степой, и Ершов показал им средний палец.

Нехотя я тоже поднялась на сцену и остановилась возле Тима.

– Это неправильное решение, – сказал Ершов.

– Уходи, – попросила я.

Однако тот продолжал стоять.

– Все, вали, – Лу толкнул Ершова в плечо.

Зло отмахнувшись, Кеша подошел ко мне и Тиму, положил руки нам на плечи и образовал закрытый круг, как если бы собирался поведать секрет.

– Может, станцуем втроем?

– Кеш! – Тим закрыл меня собой. – Остынь, а? Что за детский сад?

– Да вы достали! – нервно закричала на нас Марго. – Типа у нас до фига времени торчать тут с вашими разборками? Саш, ну скажи им!

– Реально, пацаны, давайте вы в это потом поиграете, – подключился Лу.

– Пойдем поиграем в другом месте! – Обхватив Тима за шею, Ершов потащил его к лесенке, ведущей со сцены. Но тот, выкрутившись, с силой отпихнул его от себя, и Кеша, оказавшись на самом краю, не удержался и свалился со сцены. По залу пронесся вздох. Задние ряды вскочили. Высота сцены была небольшая, парням едва доходила до бедра, и с нее частенько многие прыгали просто так. Но Ершов, упав, так и остался лежать. Глаза закрыты, руки раскинуты, словно падал со скалы, не иначе.

– Ну что ты будешь делать! – Ионыч всплеснул руками. – Ирочка, беги за медсестрой.

– Не нужно медсестер, – подал голос Матвей, – мы его отнесем.

Значит, не мне одной показалось, что Ершов притворяется, но учитель чересчур распереживался.

– Нет, нельзя. Ни в коем случае не трогайте его. Может быть смещение позвонков! – Наклонившись, Ионыч похлопал Ершова по щеке.

– Вставай, гад, – Проскурин взболтал воду в бутылке и вылил небольшую струйку ему на лицо. Но тот продолжал лежать не шевелясь.

– Блин, – раздосадованно выругался Тим. – Случайно же получилось.

– За случайно бьют отчаянно, – сумничала Марго.

Мы смотрели, как все суетятся вокруг Ершова, со сцены. Ксюша, Матвей и Росс стояли в стороне и посмеивались. Я поискала глазами Мартова, но его в зале не было.

– С ним все нормально, отвечаю, – негромко сказал мне Тим, – не знаю, какая муха его укусила.

– Понятно какая! – Марго была тут как тут. – Он по Алиске с девятого класса сохнет.

– Что ты выдумываешь? – фыркнула я.

– Отвечаю! – Она громко хихикнула. – У него даже татуировка есть «Алиса». Угадай где?

– Дура ты.

– Да нет, реально. Спроси у Колпаковой.

В этот момент Ершов открыл глаза. Он смотрел на нас.

Ионыч заохал, спрашивая, как он себя чувствует. Остальные загалдели. Матвей громко заржал, Тим потянул меня в сторону.

– Не обращай на него внимания. Кеша неплохой парень, но иногда дебил.

– Давай уйдем, – попросила я.

– А как же танец?

– Пусть найдут других. У меня совсем настроения нет. Вчера был ужасный день и ночь ужасная, и сегодня черт-те что.

Несколько секунд Тим обдумывал мое предложение, потом решился:

– Ладно. Надеюсь, Ионыч простит.