След торпеды

14

Марков сидел в своей каюте удрученный. Уходя с корабля, капитан 1-го ранга Громов коротко бросил: «У меня сложилось впечатление, что вы задрали нос после того, как адмирал похвалил экипаж. Славы вам захотелось, вот она вас и ужалила». Что же, может быть, комбриг и прав. Кажется, никогда еще Марков так не переживал, как в этот раз. Обидно, что его отругал человек, которого он так уважал и с которого брал пример. Капитана 1-го ранга Громова Марков знал давно, еще когда пришел на корабль лейтенантом. В то время Громов командовал «Алмазом». Знал Марков и о том, что Громов, будучи еще капитан-лейтенантом, отличился в дозоре. В трудных условиях шторма, когда над морем стоял густой туман, ночью вахтенный радиометрист обнаружил надводную цель. В тумане с помощью осветительных ракет Громов увидел шхуну. Она пыталась уйти и на сигналы пограничного корабля не обращала внимания. И тогда командир «Алмаза» принял решение — отсечь шхуне курс в нейтральные воды. «Самый полный!» И вот уже шхуна рядом, она застопорила ход, легла в дрейф. Осмотровая группа высадилась на ее борт. Капитан пытался уверить пограничников, что, мол, «заблудился» в тумане, сбился с курса. «На мой борт шхуна ничего нет», — сказал капитан на ломаном русском языке. Но при осмотре шхуны в трюме был обнаружен лазутчик и аппарат, специально сделанный для плавания под водой.

Так на груди Громова появился орден Красной Звезды.

«Корабль — это крепость, только плавающая, — говорил как-то комбриг. — «Алмаз» для меня не кусок железа. Корабль — это вехи человеческой жизни. Моей жизни тоже…»

Марков верил ему, потому что в жизни Громову довелось повидать немало кораблей. В годы войны он командовал пограничным кораблем «Рубин», о котором по всему Северу гремела слава. В апреле 1942 года командование Северного флота начало первую крупную операцию по высадке десанта в губе Большая Западная Лица. Морским пехотинцам 12-й отдельной бригады предстояло с ходу атаковать гитлеровцев в районе Западной Лицы. В состав десантных кораблей входил и сторожевой корабль «Рубин». Командующий Северным флотом адмирал А. Г. Головко пригласил лейтенанта Громова к себе в кабинет. После детального ознакомления с предстоящим походом он спросил:

— Вы, надеюсь, понимаете, как тяжело вам придется? Во время высадки десанта морской пехоты ваш корабль будет отвлекать на себя огонь артиллерии и минометов противника. Но вы будете для врага не просто мишенью, а мишенью действующей — будете подавлять огневые точки фашистов. Возможно, «Рубин» понесет тяжелые потери, но иного выхода у нас нет.

— Я постараюсь все сделать, товарищ адмирал, — заверил командующего Громов. — К переднему краю, да и к огню нам, морским пограничникам, не привыкать…

— Семь футов под килем! — тепло пожелал адмирал.

Когда над морем сгустились сумерки, «Рубин» отдал швартовы и настороженно вошел в бухту Озерко, откуда хорошо просматривался поселок Титовка, где располагались гитлеровцы. Удар для врага был внезапным, но уже через некоторое время гитлеровцы опомнились и сами открыли огонь из орудий и минометов. Снаряды рвались вокруг «Рубина», свистели осколки. Но Громов своевременно подавал рулевому команды, и корабль уходил из-под прямого попадания снарядов. А в это время на берег, занятый врагом, высаживались морские пехотинцы. Их внезапность ошеломила фашистов. Под прикрытием корабельного огня катера и десантные баржи подошли к самому берегу, и морские пехотинцы с криком «ура» рванулись в бой. А «Рубин» продолжал посылать снаряды в сторону врага. Когда все морские пехотинцы сошли на берег и уже вели прицельный огонь, натиск фашистов усилился, и тогда командир «Рубина» на полном ходу смело направил свой корабль к берегу. Корабельные орудия били по врагу прямой наводкой. Одним снарядом уничтожили орудийный расчет фашистов на высоте, с которой хорошо просматривалось море, другой снаряд угодил прямо в крышу дома, в котором размещался фашистский штаб… Затем комендоры перенесли огонь по вражеской батарее.

— Восемь раз я водил в тот день свой корабль к вражескому берегу, — как-то рассказывал морякам комбриг Громов. — Бой длился четыре часа. По кораблю били орудия, минометы, сбрасывали бомбы «юнкерсы», но мы сбили два «юнкерса», а сами не потеряли ни одного человека…

Вспомнились Маркову слова комбрига о том, как осенью 1942 года гитлеровское командование сосредоточило свои подводные лодки на позициях в Баренцевом море. У берегов Новой Земли они действовали особенно активно. Вот здесь и нес свою патрульную службу «Рубин». За два месяца корабль отконвоировал в своей зоне около 30 транспортов с ценным грузом для фронта, отразил 11 атак подводных лодок противника и 42 атаки самолетов. Пограничный корабль действовал смело и дерзко.

Уже много лет спустя, когда Марков был назначен командиром «Алмаза», его вызывал на беседу Громов. В тот вечер они говорили о многом.

— Вы не забыли свой корабль? — задал Марков скорее риторический вопрос, ибо знал твердо — свой корабль не забывается, как и не забывается первая любовь, если даже она была горькой.

— Забыть? — Громов резко откинулся в кресле. — Разве можно забыть то, что породило мои седины? Игорь, ты вот не знаешь, а я служил по соседству с твоим отцом. Ты садись. — Громов ласково тронул его за плечо. — Твой отец плавал на тральщике, в лицо я видел его только один раз, когда с нами беседовал командующий Северным флотом адмирал Головко. Он приехал к нам в июле сорок второго года. В те дни сторожевой корабль «Бриллиант», находившийся на линии дозора мыс Святой Нос — губа Савихина, обнаружил неподалеку от себя рубку вражеской подводной лодки. Командир «Бриллианта» капитан-лейтенант Косметюк приказал дать полный ход, чтобы таранить фашистскую лодку. И что ты думаешь?

— Ушла лодка, да?

— Нет, она погрузилась, но Косметюк успел рассчитать маневр с учетом движения субмарины. Прошел над ней и сбросил две глубинные бомбы. Последовало два взрыва, а чуть позже взорвалась на глубине и подводная лодка. На воде появились пятна масла, обломки. Словом, вражеская лодка была уничтожена, и адмирал Головко благодарил нас, морских пограничников. Тогда-то я и познакомился с твоим отцом, ему вручали медаль «За боевые заслуги». Ты очень похож на него. Взял он из рук адмирала медаль и громко сказал: «Служу Советскому Союзу!» Мы поздравили его с наградой. Он был рад и все говорил, что у него растут два сына-близнеца… Потом твоего отца назначили командиром тральщика, и больше я с ним не встречался. А узнал о гибели его корабля осенью сорок четвертого года… Ты понял, Игорь?

— Да, конечно, понял… — глухо отозвался Марков.

— Я в том смысле, — заметил Громов, — что твой отец был не только отчаянным и храбрым моряком, но и умелым командиром. Воевал расчетливо. Да, война… Она каждого задела своим черным крылом. Кому могила, а кому тяжкая, до самых костей рана. У меня на ноге тоже есть шрам. Осколок задел, да так, что в госпитале едва ногу не оттяпали… А ты, ты не печалься. Оно конечно, не сладкая у нас служба, вся в заботах да тревогах. Граница, сам понимаешь… Если что — я всегда готов тебе помочь. Но прежде сам старайся во все вникнуть. Тут не слова нужны, а дела. Ты все понял?

— Понял, товарищ капитан первого ранга, — тихо отозвался Марков. — И еще я понял, что на белой дороге есть и отцовские шаги.

— Есть, Игорь, и не заметут их лютые штормы и снежные бури. Потому что это — память, а она как родник чиста. И всегда найдет себе дорогу, чтобы влиться в могучий поток людских судеб. Море, оно каждого метит, — добавил Громов.

О своем отце Марков никогда не забывал. Прошлым летом он проводил отпуск дома Мать открыла старый деревянный сундук, достала фуражку с крабом. «Это отцовская, — тихо сказал она. — А привез ее в сорок пятом боевой товарищ отца. Вместе они служили на корабле, потом его ранило в бою, пока лежал в госпитале, отца перевели на тральщик. Знаешь, сынок, я в тот день поседела. Очень я любила отца. Я даже замуж больше не вышла. Для вас, сынок, жила. И ты, и Павел очень похожи на отца. — И мать отвернулась, чтобы утереть слезы. Столько лет прошло, а не зажила рана в ее душе, нет-нет да и заноет.

Взял Марков тогда фуражку в руки, и сердце защемило, будто с отцом повидался, будто услышал его голос: «Иди на море, сынок…»

Прав комбриг, корабли — это вехи человеческой жизни. Есть такая веха и у него, Маркова. Помнит он, как просил военкома послать его на морскую границу. «Там служил мой отец, там он и погиб», — говорил Игорь майору, которого война тоже пометила: на правой щеке у него белел рубец.

— А вы танкист, да? — спросил у военкома Игорь.

— А ты хочешь знать? — военком усмехнулся. — Нет, в танке я не горел. Я поджигал «тигры». Бронебойщиком был. А этот шрам, — он тронул рубец пальцем, — на Курской дуге получил. Осколком мины задело… Ну а ты, парень, хочешь на море? Небось любимый твой герой адмирал Ушаков или Нахимов?

Марков вынул из кармана фотоснимок, который вырезал из газеты, и протянул его военкому. Тот удивился:

— Так это же Карацупа! Он ведь не моряк.

— Ну и что? — чуть не обиделся Марков, пряча в карман вырезку из газеты. — И на море есть свои карацупы…

Когда Марков вступил на палубу корабля, глаза так и загорелись. Вот он, красавец! Стоит у причала такой стройный, можно сказать, элегантный. Чуть-чуть покачивается на темно-синих волнах, словно кланяется тебе. «И дышит, как человек», — подумал тогда Игорь.

— С Черного моря? — спросил его Громов и весело улыбнулся. — Да, я вот тоже учился в учебном отряде в Севастополе. Давно там не был. Ну, как там?

— Вода и солнце. Как говорят, полный штиль…

— А у нас тут часто штормы на море. Да такие, что порой слезу вышибает. Но матросы держатся орлами.

— И я буду стараться. Я вообще не люблю играть вторые роли, — сказал с улыбкой Марков. — Мне по душе только первые.

«Парень с характером, это хорошо, — с теплотой подумал о нем командир. — Такому служба на море будет не в тягость».

И он не ошибся. Марков всем сердцем понял, что вся его жизнь, с ее заботами, тревогами, круговертями, — здесь, на корабле, среди морских пограничников. Ребята такие же, как и он, только чуть постарше. Часто на службе ему вспоминались слова учителя географии, который семь лет плавал на боевых кораблях, потом был ранен в десанте и его демобилизовали. Он стоял во дворе школы и, глядя в безоблачное синее небо, говорил: «Видишь небо?» Игорь ответил, что видит небо и перистые облака. «Вот-вот, облака, — подхватил старый моряк-учитель. — А где берега в небе? Нет берегов. Так и в море… Эх, жаль, пуля продырявила легкое, едва выжил, а то бы никогда не ушел с моря. Оно во мне всю душу перевернуло, а про корабль свой «Сапфир» и вспоминать тяжко, ноет сердце, да так, что хоть бросай все и — на море…» Потом учитель пригласил парня к себе домой и показал ему макет пограничного корабля с зеленым флагом на корме. «Это мой «Сапфир», — учитель ласково погладил борт макета-корабля. — Видишь, вот рубка на мостике. Тут был мой боевой пост — радистом я плавал». Когда Игорь спросил, чем же знаменит этот корабль, на котором учитель встретил войну, он сказал: «А ты садись, я тебе растолкую…»

И Марков услышал о том, как в феврале 1943 года отряд кораблей, среди которых был и «Сапфир», получил задание конвоировать транспорты в Мурманск. Вражеские корабли пытались атаковать транспорты, и тогда пограничные корабли «Бриз», «Рубин» и «Сапфир» завязали морской бой. В разгар боя вахтенный сигнальщик принял с советского эсминца тревожный сигнал: «Нуждаюсь в срочной помощи». Полным ходом «Сапфир» направился к эсминцу. Сыпал густой снег, в белой молочной пелене ничего не было видно. Но вот снег стал реже, и командир «Сапфира» увидел неподалеку фашистский линкор «Лютцов». Фашисты, заметив наш корабль, прекратили стрельбу из орудий. Командир «Сапфира» не растерялся. «Мы сделали тогда по «Лютцову» два залпа, — рассказывал учитель, — и скрылись в снежном заряде. И что ты думаешь, Игорь? На линкоре вспыхнул пожар… — Учитель помолчал. — Выпустили по врагу лишь два снаряда, но в них мы вложили все, чем располагали. Глупо, конечно, сторожевому кораблю идти в бой против линкора. У «Сапфира» и скорость не та, и орудия мелковаты. Но мы преподали фашистам хороший урок».

Уже тогда Марков понял, что служба на морской границе нелегка, надо делать то, что велено, делать на совесть, чтобы, говоря словами учителя, «корабль не прерывал своего дыхания». Потому-то он и попросился на корабли, где требуется особая закалка, где экипаж живет одной семьей: твоя радость — всех радость, твое горе — для всех горе, и где по-настоящему можно проверить себя, на что способен. Сколько было походов за эти годы, сколько тревог! Но Марков никогда не забывал одну непреложную истину, о которой как-то говорил Громов: «Твой корабль — это память перед теми, кто не вернулся с войны».

Когда Игорь после двух лет службы на корабле приехал на побывку домой, мать сразу заметила, что сын какой-то задумчивый, но спрашивать не стала. «Пусть отдохнет от моря». С утра ушел на речку, а вернулся только под вечер. Присел на приступок и молчит. Мать примостилась рядом.

— Что у тебя на душе, сынок? Может, какая приглянулась?

— Ты угадала — любовь у меня, только другая… Вот что, мать, решил я на морской границе остаться. Учиться командир советует…

— А земля, сынок? — мать встала, выпрямилась. — Ты же говорил, что после службы сядешь на трактор. Ты подумай, сынок, подумай…

Помолчали. Первой заговорила мать.

— Я не против моря, сынок, — сказала она ласково. — Море тоже кует характер. Не стану перечить, ежели корабль по сердцу. Сам понимаешь, моя жизнь — это хлебное поле…

— Мать, я уже все решил. Корабль нужен мне, а я ему. Корабль — это же частица родной земли!

Игорю казалось, что мать обиделась, но в день отъезда она налила себе и ему по рюмке и сказала:

— Давай выпьем, сынок, чтоб твоя дорожка на море была без ухабов.

Когда тронулся поезд, мать крикнула:

— Пиши, сынок. Не забывай!..

Поезд умчался в неоглядную даль. Мария Васильевна вернулась домой грустная.

Через неделю она написала командиру корабля письмо.

«Вот бы приехала!» — обрадовался капитан 3-го ранга Громов.

Он вызвал к себе матроса Маркова. Вошел тот робко, щурясь от лучей солнца, светивших в открытый иллюминатор. Море глухо стонало у каменистого берега, накатывалось упругими белыми волнами так, что в каюту доносился шум.

— Садитесь, Игорь, — пригласил командир. — Значит, мать не против вашего решения?

— Она рада, что я стану офицером.

Громов с минуту подумал, потом твердо сказал:

— Пишите на мое имя рапорт. Пошлем вас в военно-морское училище… А мама у вас добрая. Я получил от нее письмо. Хотите прочесть?..

Вскоре Марков уехал в Ленинград сдавать экзамены.

Прошли годы, и судьба вновь свела его с Громовым: по предложению комбрига Маркова назначили командиром сторожевого корабля. Громов от души поздравил капитана 3-го ранга.

— «Алмаз» — отличный корабль, — сказал проникновенно капитан 1-го ранга. — Ты береги его, как самого себя. И еще запомни: граница — это огневой рубеж, и тот, кто окажется сильнее на этом рубеже, не даст застать себя врасплох, тот победит. Что, станешь возражать?

— Истина!

— То-то… — Громов одернул тужурку — И море учись держать в узде… Ну, Игорь Андреевич, дай я пожму тебе руку!

— Спасибо, Феликс Васильевич, спасибо, — стушевался капитан 3-го ранга Марков. — Вы и так многое для меня сделали. Еще лейтенантом взяли к себе на корабль. Я этого никогда не забуду.

— Эх, Игорь Андреевич, не в том суть, что тебя взял, — возразил капитан 1-го ранга. — Не тебя бы взял, так другого. Прирос ты к морской границе. Мне это по душе. Я не знаю, чем это объяснить, то ли любовью к морю, то ли тем, что в годы войны здесь погиб твой отец. Но ведаю одно — ты знаешь, чего хочешь, а это немало для жизни. Я вот перед морем, как перед своей совестью… Все честь по чести, потому что море — это наша граница, а границу не каждому дано право охранять. Да, да, не каждому. Потому что граница — это передовой рубеж, ей всего отдай себя, без остатка…

«Верно, на границе не каждому дано право служить», — подумал Марков. Это он давно понял, но стремился, чтобы эту истину поняли его люди — те, с кем он уходит в дозор, с кем делит радость и тяготы походно-боевой обстановки. На корабле нельзя жить, замкнувшись в себя; здесь — единый коллектив: и радость на всех одна, и беда тоже.

В каюту кто-то робко постучал. Марков разрешил войти. Он надеялся увидеть помощника, которого ждал с берега, а в дверях стоял матрос Егоров. В руках он держал литровую стеклянную банку. Ему было неловко, он даже покраснел. Марков это заметил и, чтобы хоть как-то сгладить неловкость, поздоровался с матросом.

— Что у вас?

Он так спросил, хотя ясно увидел в банке краба.

— Это Марине, товарищ командир, — Егоров шагнул к столу, поставил на него банку. — Чудная она у вас девочка. Приведите ее на корабль, и я выпилю ей из дерева маяк.

— Спасибо, Юра, — необычно тепло молвил капитан 3-го ранга.

Все эти дни он не раз думал о злополучном случае с подводной лодкой, и непременно перед его глазами вставало лицо матроса Егорова, то хитрое, улыбающееся, то лукавое, с легким прищуром глаз. Порой ему даже чудился его неторопливый, въедливый голос: «Вы не дали мне сектор поиска, а теперь от комбрига всем досталось на орехи».

— Ну, как жизнь, Юра? — наконец спросил Марков. В свой вопрос он не вкладывал никакого смысла, спросил так, ради приличия, но был немало удивлен, когда услышал от матроса то, чего никак не ожидал.

— Вы хоть что говорите, но я виноват… — тихо заговорил матрос. — Шумы от подводной лодки уловил, но потерял с ней контакт. Она применила какие-то помехи. Шумы слились в сплошной гул…

— Не будем ворошить прошлое, — вздохнул Марков. — Извини, Юра, в тот раз я погорячился… Ну а за краба еще раз спасибо.

Марков сошел на причал, чтобы от дежурного по бригаде позвонить домой. В трубке услышал мужской голос:

— Слушаю вас…

— Это я, отец. С моря только вернулся. Ты один дома? Так, так… А где мама? Ах, она пошла с Мариной в кино. Так, так. «Подвиг разведчика». А чего ты не пошел? Завтра у тебя сочинение? Ну что ж, готовься.

— Ты когда придешь домой? Марина никак тебя не дождется. Краба поймал?

— Поймал, — ответил Марков. — Приду домой вечером. Скажи маме, чтобы приготовила пельмени. Ты понял?

Вернувшись на корабль, Марков уединился в каюте, но побыть ему наедине с собой не удалось. Вскоре скрипнула дверь, и в каюту вошел замполит Румянцев. Он был в кителе, видно, озяб, потому что потирал руки.

— А я вас ищу, — сказал капитан-лейтенант.

— Что случилось?

— Срочно к дежурному по бригаде. Там на телефоне ваш брат майор Марков.

— С заставы звонит?

— Да, с заставы…

…Марков, запыхавшись, взял трубку. Голос Павла далекий и глухой, он едва слышал. Брат сказал о том, что, когда «Алмаз» был в дозоре, на заставу звонила мать. У нее там все по-старому, спрашивала, когда они приедут в отпуск.

— Я на днях буду в отряде у полковника Радченко, заскочу и к тебе, — пообещал Игорь.

— Приезжай, я жду…

На корабль Марков вернулся тотчас же. Его поджидал озабоченный комбриг.

— Нас приглашают в областное управление госбезопасности, — тихо сказал Громов. — Кажется, придется снова выходить в море, к тем самым островам.

— Я готов, — тихо отозвался Марков.

Они сели в машину и уехали.