След торпеды

17

— Что скажешь, Марков? — сурово спросил полковник Радченко майора.

— Нарушитель хорошо знал местность. Мы его искали на речке, в лесу, в домике старика, а он ушел на болото. Сердце мое чуяло беду…

— У меня этот нарушитель в печенках сидит, — признался Радченко. — Да, Павел Андреевич, враг хитер и опасен, и не вам это объяснять. Не зря говорят, что ум разумом крепок. Думайте, размышляйте, принимайте меры, но чтобы ни один нарушитель здесь не прошел! Разум — судья истины, а не сердце… А насчет Песчаной косы прошу не забывать. Место там каверзное.

Голос у начальника отряда был необычно строг, насторожен, и это заставило майора Маркова выслушать его до конца, не задавая вопросов. Ему теперь ясно одно: у Песчаной косы что-то затевается, и он как начальник заставы уже в мыслях прикидывал, какие нужно принять меры, где выставить дополнительный дозор. Не исключено, что нарушитель все же попытается проскочить у Песчаной косы.

— Я вас понял, товарищ полковник, — раздумчиво ответил Марков и положил телефонную трубку.

На душе появилась тревога, но Марков никогда не выдавал своего волнения, особенно перед подчиненными, хотя каждый знал: если на заставу звонит начальник отряда, значит, где-то на участке появится нарушитель, и тогда отсчет времени начнется по секундам. «Лазутчик попытается проскочить в другом месте, — повторил про себя Марков. — Но где и когда?» Он вышел во двор. Дул холодный ветер. Море настырно билось о глыбастые камни и густым, тяжелым эхом откликалось в темноте. На посту технического наблюдения то вспыхивал, то угасал прожектор. Когда его луч вспарывал темную густую воду, гребешки волн становились похожими на серебристые облака. Вчера Марков в такое же время проверял службу нарядов. Зыбко купалась в лохматых тучах луна. Под ногами тихо шелестели опавшие листья. Старший наряда ефрейтор Василий Костюк, у которого, как говорили на заставе, не глаза — перископ, доложил:

— Человек себя выдал. Там, на сопредельной стороне, в кустах ольхи…

— А вас он видел? — спросил майор.

Костюк сказал, что когда он и младший наряда пробирались узкой тропой, то у самой воды увидели лису. Она лакомилась свежей рыбой, но вдруг, как изваяние, застыла на песке и к чему-то прислушалась. Это длилось несколько секунд, потом лиса вильнула длинным пушистым хвостом и нырнула в кусты на нашей стороне.

— Там кто-то был. Лиса зверь чуткий и неспроста побежала в кусты. Это уж факт! — твердо проговорил ефрейтор и, поглядев на майора, добавил: — При луне и ярких звездах «гость» не осмелится перейти границу.

— По-всякому бывает. Участок сложный — лес, горы, речка. Нарушитель в один миг может пересечь КСП, махнуть в лес, а там ищи-свищи. Помните, в прошлом году в такую же звездную ночь мы брали чужака? — Марков усмехнулся. — Тут гляди в оба. Нарушитель, он как змея — появляется там, где ее не ждешь, и неожиданно жалит.

Вернувшись на заставу, Марков решил посоветоваться с начальником отряда. Полковник Радченко был человеком простым, общительным и, если дело касалось службы, беспощадно требовательным. Никому не прощал малейших упущений. Внимательно выслушав Маркова, помолчал, покашливая в телефонную трубку.

— Что думаете предпринять? — наконец спросил он.

— Усилить охрану участка у Песчаной косы, — доложил майор. Он ждал, что полковник одобрит это, но тот решительно возразил:

— Полагаю, что Песчаная коса — отвлекающий маневр. Не станут они на мелководье пересекать границу. Тут что-то другое. А лису могли и умышленно спугнуть. Заметили пограничный наряд и спугнули. Уверен, нарушитель имеет виды совсем на другой участок. Как там у Черного камня, тихо?

— Пока тихо.

— А вы и рады небось, да?

— Глаз не спускаем.

Полковник посоветовал не выпускать из поля зрения стык между морем, лесом и рекой. Майор слушал начальника отряда, а сам видел себя у Черного камня. Река в том месте глубокая, моторная лодка легко проскочит. А берег хотя и крутой, но для высадки годится. Честно говоря, Марков и сам подумывал о Черном камне, но не стал докладывать полковнику, почему-то решив, что нарушитель вряд ли пойдет в тех местах. Ему стало неловко, что начальник отряда, по сути дела, все рассудил за него. И он виновато признался:

— Я тоже грешу на Черный камень. Что-то зашевелились там лесорубы.

Полковник сухо сказал:

— А чего же вы ждете? Надо немедленно выставить «секрет». И вот еще что: кто был в дозоре в тот раз? Ах, ефрейтор Костюк. Так, так… Его туда и пошлите. Пусть хорошенько понаблюдает. Парень он сообразительный. Да, тут мне жена его написала. Тревожится, почему не отвечает на ее письма.

Марков засмеялся, и этот смех вызвал на другом конце провода сердитую реакцию:

— Что это вы? Я, майор, серьезно…

— Она и мне письмо прислала. Я поговорил с ефрейтором, он заверил, что напишет ей. Зря она, товарищ полковник, любит ее Костюк, любит. Только ведь служба у него, а не турпоход. Некогда ему каждый день писать.

— Тогда так и ответьте ей, — сказал полковник. — Коль к вам обращалась, вы и ответьте. Как командир. Ясно?.. Ну, до свидания!

Когда майор после разговора проходил мимо комнаты службы, то невольно остановился, услышав из-за двери голос ефрейтора Костюка. Тот кого-то явно поучал:

— Все видеть, хоть днем, хоть ночью, и во всякой ситуации соображать, быть начеку. И еще, значит, набираться опыта. А то окажешься в положении лодки, в которой гребут против течения. Тут нужна силенка, чтобы плыть и плыть. Только остановишься, как тебя мигом отнесет далеко в сторону.

— Это что ж получается, я, рядовой Колотов, остановился, да?

— Может, и не совсем, но холостые шаги у тебя есть. На границе они опасны: врага упустишь. Слышал, как во время поединка с диверсантами погиб начальник заставы Михаил Козлов? Так вот он в землю лег, а мы с тобой вместо него в дозор шагаем, его шаги на границе продолжаем. Вот оно какое дело, Леня. Я тебе что говорил? Гляди в оба. А ты? Прозевал, может, когда лесоруб сел в лодку и поплыл к Черному камню.

— Да я же лес прочесывал.

— Ну и что? — голос ефрейтора прозвучал необычно строго. — Я тоже не у тещи на блинах был — осматривал просеку, а с речки глаз не спускал. Заметил, как этот самый, извини за выражение, лесоруб в нашу сторону глаза пялил. Давай поживее собирайся, а то скоро нам в наряд.

Марков вошел в комнату службы. Пограничники встали. Майор кивнул Костюку:

— Вы мне нужны…

Майор пригласил Костюка в канцелярию, усадил за стол. Посмотрел прямо в лицо. Глаза ефрейтора слегка задумчивые, но зоркие, настороженные, кажется, что он все еще думает о дозоре. И Марков не ошибся. Когда об этом зашел разговор, Костюк сказал:

— Неспроста лиса рыбу бросила и юркнула в кусты. Там, видно, человек прятался. А эти лесорубы у Черного камня? Подозрительные типы… — он почесал за ухом. — Может, «секрет» там выставить? Я готов идти…

— Об этом и речь. Пойдете с Колотовым. — Майор встал из-за стола, подошел к окну и, глядя куда-то во двор, неожиданно спросил: — А скажите, Василий, почему в тот раз вы дали промашку? Ну, когда брали нарушителя при луне?

Костюк покраснел:

— Следы я обнаружил рядом с тропой, что петляла от бурелома к лесу. Следы свежие, даже дождь не успел смыть их. Я понял, что нарушитель где-то рядом, далеко уйти не успел. А тут младший наряда шепчет мне: «Гляди, на опушку выскочил олень». Я, значит, смекнул, что там нарушитель, и мы рванулись к лесу… Ну а дальше вы знаете, как мы сцапали чужака. А ошибка моя в том, что не сразу доложил на заставу о замеченных следах, сделал это позже, когда нарушитель стал уходить к горной тропе.

— Все верно, только я о другом речь веду. Не сумели вы сразу оценить обстановку, все взвесить. За славой погнались. Это хорошо, что обнаружили следы — бдительность проявили. А вот дальше, при задержании, дело пошло хуже — притупилась эта самая бдительность.

— Бдительность — не нож, не затупится, — с обидой в голосе возразил ефрейтор.

— Чудной вы, Костюк, — у глаз Маркова сбежались морщинки. — Да, бдительность — не нож. Я к тому, что нож можно и наточить, а что делать с притупленной бдительностью? Она ведь порождает благодушие. А с ним на границе нечего делать. Я когда решил стать пограничником, то сказал себе: «Это на всю жизнь. Может, и тяжко будет, но это на всю жизнь». Если не секрет, почему вы остались на границе?

Костюк молчал. Почему он попал на границу? Вырос на Дону, где высокое голубое небо, раздолье полей, где над рекой кружат чайки, а над степью неутомимо звенят жаворонки. Будто наяву, видит себя на тракторе, с отцом пашут поле. Лемеха режут черную жирную землю, пласты ложатся ровно, как по нитке… А наутро, в День Победы, отец надел свои ордена и медали и они пошли на братскую могилу советских воинов. Отец возложил на могилу цветы, постоял с минуту неподвижно, глотая горячий воздух, а потом шепнул сыну: «Пойдем, Васек!..» Они уже подходили к дому, где их ждала мать, и отец заговорил:

— Ты знаешь, почему я пошел к братской могиле? Память, сынок… Эти ребята первыми ворвались в наше село, не дали фашистам взорвать мост, а сами наскочили на мину. Люк танка заклинило, и они сгорели… Они, сынок, не зря погибли. Ты, я, все село обязано им жизнью… — Отец задумался, поглядел, как в небе плыли белые облака, похожие на морских чаек, а потом сказал: — Надо, сынок, знать, чего ты хочешь в жизни, и тогда легко выполнить самое тяжкое задание.

Может, на этом и закончился бы их разговор, не подойди к отцу сосед — дядя Сеня. В войну его «максим» не раз поливал фашистов свинцом. А на Днепре ему осколком снаряда оторвало руку.

— Куда идешь, Вася, на море или в пехоту? — спросил дядя Сеня.

— Куда призовут.

— Просись на границу, — дядя Сеня тронул усы. — Парень ты смелый… Иди, а? Мой Федор не жалеет, что попал на заставу. Поединок у него был с нарушителем. Тот пустил в ход оружие, но Федор не растерялся. Вот какие, Василий, дела. Медаль у Федора. Просись в пограничники, не прогадаешь. Там нужен крепкий характер…

— А что, сынок, дело говорит дядя Сеня, — поддержал соседа отец. — Если желаешь, я переговорю с военкомом.

«Вот как попал я на границу, — вспомнил Костюк. — Но тебе об этом не скажу, потому что у каждого человека своя линия жизни. И не медаль меня подкупила, хотя и о ней мечталось, а то, с какой гордостью дядя Сеня говорил о своем сыне, который «на переднем крае». Ефрейтор задумчиво посмотрел на майора, тихо сказал:

— Отец так захотел. А я всю жизнь старался на него быть похожим. Фронтовик он у меня, имеет ордена и медали. А я кто был? Так себе, парень из села Красный Яр, что на Дону… А теперь я чувствую в себе силы и о том, что попал «на передний край», не жалею.

— Отец в колхозе работает? — поинтересовался майор.

— Ему скоро шестьдесят, но еще водит трактор.

— А я своего отца даже не видел, — тихо сказал майор, он закрыл на мгновение глаза, потом открыл их и, глядя в лицо ефрейтору, вновь жестко повторил: — Да, я своего отца не видел. В сорок четвертом он погиб на корабле. Даже не осталось дома фотокарточки, на которой был он заснят в военной форме… Да, а у меня есть родной брат, он командир сторожевого корабля.

Костюку стало жаль майора, но он знал его характер — тот сам не терпел жалости и к другим ее не проявлял — и потому сказал:

— Я видел вашего брата, когда он весной приезжал на заставу. В морской форме. Он ведь тоже пограничник. А почему вы не пошли на корабль?

— Засыпался на экзаменах…

— И что?

— Вернулся домой, а потом послал документы в пограничное училище. Там сдал экзамены хорошо. Оно даже и лучше — Игорь на море, а я на суше. Ну ладно, я пойду.

…Костюк долго сидел под густой елью. Закурил и, выпуская сизые колечки дыма, глядел на озеро, что блестело под косыми лучами солнца, а видел перед собой тихую речку, белый домик, кудрявый клен, что у крыльца…

«Ира небось сейчас на ферме, а Степа в детском садике», — подумал Василий.

Он грустил. Порой его брала такая тоска по родному дому, по семье, что и заглушить ее сил не хватало. Спит и видит во сне Ирину. Как-то в дозоре подошел к речке, посмотрел в черно-голубую воду и увидел лицо жены.

«И чего ты раскис? — уколол он себя. — Не у тебя одного жена осталась в родных краях, но ребята умеют одолевать тоску, прятать ее. А ты?.. Негоже так. Что скажет майор, если заметит? Эх, коммунист Костюк, нет в тебе, голубчик, терпения. На границу ведь сам попросился, значит, все, что тут есть и чем ты живешь, — все твое и за все ты в ответе…»

Он достал письмо жены, полученное месяц назад, и стал перечитывать.

Костюк сидел не двигаясь, письмо перенесло его в родные края. Перед глазами стояла она, Ира. В тот день, когда его провожала на военную службу, она не плакала. В ее задумчивых глазах затаилась глубокая печаль. Он ласково обнял ее за худенькие плечи.

— Как жить будешь? — спросил тихо, коснувшись губами ее щеки.

— Скучать буду, но реветь не стану, — твердо ответила она, зардевшись. — К чему слезы? Дождусь тебя, честно дождусь. Совесть моя при мне остается.

Костюк задумался. Она тоже притихла.

— Сына побереги… — Он заглушил в себе вздох. — И сама не поддайся слабости. Она, как та коса, — режет человека…

Она заглянула ему в глаза и почти прошептала:

— На границе, слыхала я, опасно, да? Ты гляди там… — голос у нее дрогнул, но она поборола себя и, улыбнувшись, добавила: — Уходишь-то целым, таким и возвращайся.

Он улыбнулся.

— Я крепкий, не сломаюсь. Ты вот о границе… Может, и опасно, я там не был и не знаю. Но иду туда с желанием. Служба, она есть служба. Батя-то мой всю воину прошел. Не сломался.

— Батя твой крепкий, как дуб. А ты кто? Молодой, безусый. Не раздвоилась бы у тебя душа, Васек, — грустно вздохнула она. — Попомни: если меня забудешь, прощения не жди.

Во двор заставы въехала машина, из нее вышел майор. Костюк слышал, как старшина заставы доложил о получении продуктов и о том, что завтра утром надо съездить в отряд. Марков что-то сказал ему, кашлянул, потом направился к себе в канцелярию.

Костюк легко вздохнул. Таким теплом повеяло от этих строчек, так они душу растревожили! Он достал из кармана бушлата фотокарточку Иры. Красивая! И добрая! Глаза у нее синие-синие. «Ну что? — мысленно заговорил с ней Василий. — Небось тяжело без меня, да? И мне, поверь, нелегко, только я никому об этом не говорю, даже начальнику заставы, которого уважаю как родного отца. И ты, Ира, не требуй, чтоб я к тебе приехал. Не могу приехать. Служба у меня. И тебе приезжать не следует. Словом, обо всем я тебе написал, скоро получишь письмо…»

— Костюк, где ты? — окликнул ефрейтора Леонид Колотов. — Тебе письмо…

Строчки неровные, пляшут перед глазами, как мотыльки. И не верится ему, что Ира могла написать такое.

Костюк свернул листок. Все то доброе, чем жил он еще недавно, мигом улетучилось, исчезло куда-то, и на сердце осталась лишь гнетущая тоска. «Может, зря ей сердитое письмо послал? — спросил он себя. — Так ведь куда же ей ехать, если в горах мы? Граница ведь…»

К нему подошел Колотов, уселся рядом, закурил и вдруг спросил:

— От Иры?

— А от кого еще? Раскалила мне душу, хоть в озеро прыгай.

— Оно и видно… — усмехнулся Колотов. — Раскис ты, Вася, видать, по жене слезки льешь. Так и о границе забудешь. А может, уже и забыл, а?

У Костюка от обиды сжались зубы, но он сдержал себя, чтобы не выругаться.

— Ты это брось… Не до шуток мне… — Он поглядел на майора, который сидел на невысоком пне и глядел куда-то в сторону леса. — Забыть о границе… Ну и скажешь, черт белобрысый. Это же мое первое дело — граница! А без дела какая в жизни радость?

— Ну ты прямо ученый! — засмеялся Колотов и, прищурив глаз, спросил: — А что, Вася, Ира не может там жить без тебя, да?

— Выходит, не может…

— Оно и понятно. Ты видный у нас следопыт, на весь округ один такой, — с хитрецой в голосе молвил Колотов. — Разве ей охота терять такого парня? А границу ты, Вася, все же не любишь, нет у тебя к ней чутья.

Костюк встал с камня, набрал горсть земли и тихо, но твердо сказал:

— Вся наша земля вот тут у меня, в горсти. И дом мой, и дозорная тропа, понял? — И уже глухо, с тоской в голосе добавил: — Люблю я Ирку, вот оно что…

— А она?

— Глупая она, и все тут, — усмехнулся Костюк. — Пишет, что бессердечный я. У меня от этого ее письма голова кругом пошла.

— А ты посоветуйся с майором. Человек он душевный, рассудит, как надо. Чего пялишь глазенки? Если смолчишь, то я доложу…

В это время Костюка окликнул старшина заставы. Кряжистый, с проседью на висках, он стоял у железной бочки с водой и курил.

— Чего ты такой кислый? — спросил прапорщик. — Небось из-за жены? Ох, эти жены… Ты ее не балуй, — добавил он жестко.

Костюк нахмурился:

— Я слушаю вас, товарищ прапорщик.

Тот покачал головой:

— Не нравишься ты мне, Василий Павлович… Я что хочу сказать? Березу рыбаки не трогали. У них бригадир болен, и они уже неделю не выходят на речку. Я только ходил к ним.

У Костюка будто в груди что-то оборвалось. Он даже вздрогнул. Вмиг забылось и письмо жены, и ее колючие строчки.

— Глухой, что ли? — прапорщик сердито повел плечом. — Рыбаки березу не трогали. Уяснил?..

Но ефрейтор уже не слушал его. Он бегом бросился к начальнику заставы.

А майор, докурив папиросу, ходил по канцелярии взволнованный. Утром на сопредельной стороне видели двоих. Один был одет в черный плащ, в резиновых сапогах, другой — в черной куртке и серой фуражке. У поваленных бревен они о чем-то оживленно беседовали. Потом к ним подъехала машина, груженная хворостом.

— Это не лесорубы, я их разглядел в бинокль, — докладывал ефрейтор Костюк, вернувшись из «секрета». — А какого хвороста они набрали? Мокрый, гнилой наполовину. Не нужен он им, так набрали, для отвода глаз.

Майор подошел к стене, на которой висела схема участка заставы, и стал разглядывать то место, где работали лесорубы. Казалось, никогда еще Марков не был так озадачен, как в этот раз.

В дверь постучали. На пороге вырос ефрейтор. Он раскраснелся, тяжело дышал. Одним духом выпалил:

— Беда, товарищ майор… — И добавил: — Я виноват…

— Что случилось?

— Беда, товарищ майор. И как я сразу не сообразил… — он снова глотнул воздух. — Час назад я доложил вам, что на участке все спокойно. А выходит, вовсе не спокойно… Обманул я вас… Березу помните, ну, ту, что у Черного камня? Над самой водой растет.

— Помню.

— Береза-то целая, а вот одной веточки на ней не хватает. Их было десять, сам считал, а теперь стало девять. Вначале подумал, что ветку сломали рыбаки, когда вытаскивали сеть на берег. А прапорщик сказал, что уже неделю в том месте не ловят рыбу, бригадир заболел.

— Странно… — Марков резко встал, нажал кнопку дежурного по заставе и, когда услышал его голос, приказал: — Тревожную группу — в машину!

«Газик» остановился неподалеку от Черного камня. Дальше машина идти не могла: дорогу ей преградил мокрый песок. Тревожная группа поднялась на пригорок. Как на ладони видна узкая Черная река. Вдоль нее растут деревья, на нашей стороне — березы и сосна, кусты можжевельника, а на сопредельной — сплошные заросли ивняка. Но там, где утром начальник заставы видел машину с хворостом, была небольшая опушка. А дальше, в глубь чужой земли, росли большие сосны.

— Я так думаю, товарищ майор, — говорил, едва поспевая за ним, ефрейтор Костюк, — ветку срезали недавно. Срез свежий, даже сок выступил, будто плакала березка. По-моему, это могли сделать на рассвете. Туман густой был, в двух шагах ничего не видно…

— А еще что заметили?

Костюк пожал плечами.

— Вроде бы ничего. Да, вот еще что, — спохватился ефрейтор, — внизу, у корня березы, земля чуть примята.

Марков задумался. В этом месте, где они были, река делает крутой изгиб. Длинные кусты ивняка чуть ли не стелются по воде. Вброд речку не перейдешь, к нашему берегу можно добраться на катере или на моторной лодке. «Допустим, — размышлял начальник заставы, — нарушитель добрался к нашему берегу. Тогда как ему быть дальше? Куда он пойдет? В этом месте дороги нет. До железной дороги очень далеко. Лес хотя и близко от реки, но труднопроходим — густой колючий кустарник, просеки, а вырубок нет. Ясно, что обычный нарушитель сюда не пойдет. Тогда что означает срезанная ветка березы?»

Майор больше всего боялся, что нарушитель уйдет куда-то в лес. Но почему нет следов? Он осветил фонарем песчаный берег. Следов не было. Подозвал Костюка.

— Река течет на восток, значит, в той стороне надо искать следы нарушителя. Ясно, что он плыл. Но на чем? На лодке? Так ее в кустах не спрячешь.

— Мог утопить, — подал голос Костюк.

Майор приказал осмотреть берег. Сам задумчиво остановился у березы. И вдруг раздался голос ефрейтора:

— Сюда, товарищ майор! Следы!..

Марков присел на корточки, тщательно всматриваясь в едва примятую траву. Да, тут прошел человек. Вокруг на траве есть капельки росы, а этот кустик совершенно сухой.

— Скажите, Костюк, когда выпадает роса? — спросил майор, и в глазах его мелькнула хитринка.

— На рассвете. А что?

— Нарушитель прошел здесь, когда над рекой стоял туман. — Марков подозвал к себе солдата с рацией и, взяв в руки микрофон, заговорил быстро, отрывисто: — Стойка пять, я «Первый». Заставу в ружье! Как понял? Прием!

В наушниках тотчас же заклокотал голос:

— «Первый», я — стойка пять. Вас понял. Заставу в ружье!

Тревожная группа бежала к дальней дороге, петлявшей к скале, что каменным картузом нависла над притихшей рекой. Где-то впереди, в знобком тумане, — перевал. Но там ли нарушитель? От этой мысли у Маркова засосало под ложечкой. След у реки потерялся. Верта растерянно закрутилась возле воды. За время службы Маркову не раз приходилось вести поиск нарушителя, и всегда он чувствовал себя по-разному: то задыхался от быстрого бега, уставал, иногда падал в роще, зацепившись ногой за пенек, то безостановочно спешил за овчаркой, на ходу принимая самые неожиданные решения. Однажды глухой ночью солдаты преследовали нарушителя. Тот прыгнул с кручи в речку, надеясь скрыться. Марков прыгнул за ним. В реке он нагнал врага и несколько раз окунул его в воду, потом вытащил на берег и, тяжело дыша, привел в чувство с помощью искусственного дыхания. Потом начальник отряда Радченко спросил его: «Чего вы не стреляли?»

Марков улыбнулся:

— Хотелось взять живым…

Как бы ни складывалась ситуация при поиске, Марков никогда не терял уверенности, что нарушитель будет настигнут и обезврежен. Это чувство владело им и теперь. Он думал не только о себе, но и о тех, кто пошел с ним. Его солдаты готовы были в любой схватке прикрыть собой командира. Это придавало ему сил и бодрости. Кажется, и теперь он сделал все, чтобы нарушитель не ушел. Перекрыта граница и все дороги в тылу. Лес прочесывают дружинники, там у них командиром Артур Павлович. Старый охотник. «А как горная тропа, ведущая к лесу? Успел ли туда прапорщик со своими людьми? Он знает все тропинки, каждый камень на участке».

— А что, если нам двинуть к медвежьей тропе? — предложил сержант, инструктор службы собак, глядя в разгоряченное лицо майора.

— Там уже есть наши люди, — не сбавляя шага, хмуро заметил Марков. — Нам скорее надо достичь перевала. След ведь посыпан химикатом, Верта крутится, а взять его не может.

В сырой ложбинке, где росли трава и кустарник, собака рванула поводок. Она то припадала к земле, обнюхивая ее, то снова бежала. Марков приказал солдату-связисту вызвать по рации прапорщика. Старшина заставы откликнулся сразу. Он сообщил, что находится у Белой скалы, перекрыл тропу.

— У нас тут густой туман. Слева от меня группа резерва, справа — дружинники из колхоза «Заря коммунизма». Пастухи на верхнем пастбище предупреждены.

— «Сосна», я — «Первый». Вас понял. Усилить наблюдение за выходами к Песчаной косе, выставьте «секрет» у медвежьей тропы. Питомник лесничества прочесать совместно с дружинниками. Как поняли? Прием!

— «Первый», я — «Сосна». Вас понял. Выполняю…

«Кажется, все пути нарушителю отрезаны, — подумал майор. — Не станет ли он прижиматься к реке, где помельче? У Песчаной косы, например? Не пришлось бы увеличивать район блокирования».

Верта рванула поводок и устремилась к ближайшей березовой роще. Сержант едва за ней поспевал. Густые колючие кусты до боли жалят руки, лицо. Ефрейтор Костюк, бежавший следом за майором, рассек себе нижнюю губу.

— Колючка, как игла. — На секунду задержался, смахнул рукавом бушлата соленую кровь.

— Не бойся, Василий, Ира не бросит, — пошутил майор.

А про себя Марков подумал: «Если нарушитель добрался до леса, то он нарвется там на «секрет», а если побежит к Песчаной косе, его засечет прапорщик… А может, он уже где-то в поселке?..» От этой мысли у Маркова похолодело на душе. И вдруг голос связиста:

— Товарищ майор, вас просят…

Марков горячей ладонью схватил трубку, прижал ее к уху.

— Что-что? Как ушел, куда? — голос майора срывался. — Ах, к Песчаной косе. Понял… Да, да, до речки еще далеко. Мы его перехватим. — И, обернувшись, крикнул сержанту: — Нарушитель движется в нашу сторону! Быть начеку!

Костюк остановился, вытер мокрый лоб. Ему было жарко от быстрого бега. Дышал он тяжело и неровно, но усталости не показывал.

Неожиданно из-за деревьев выскочил нарушитель. Увидев пограничников, он на секунду опешил, потом отпрянул в сторону и выстрелил. Пуля сорвала с головы Маркова фуражку.

— Не стрелять! — подал команду майор.

Верта, услышав близость чужого человека, рвалась с поводка. Сержант предложил зайти нарушителю в тыл, со стороны просеки.

— Поздно! — возразил майор. — Мы тут в лощинке, а чужак на бугорке, ему все видно. Тут гляди в оба.

— Я все же попытаюсь, разрешите? — настаивал сержант.

— Пока будьте рядом, — сухо ответил Марков.

Он выглянул из-за дерева. Нарушитель затаился у сосны. Но вот он перебежал к другому дереву. И в этот момент Марков громко крикнул:

— Бросай оружие!

Нарушитель выстрелил. Потом еще и еще…

Какое-то время майор тихо и неподвижно лежал на кочковатой земле. Пахло прелыми листьями, осиновой корой и еще чем-то терпким. Марков по-пластунски подполз к поросшему гусиной лапкой бугорку. Еще месяц назад они с женой собирали тут ягоды, смеялись, шутили. Сынишка ел ягоды и все просил: «Папка, я хочу на речку!» Речка от этого бугорка в ста метрах. Там, на другом берегу, чужая страна, чужие люди, и вот один из этих незваных гостей притаился за деревом. Стоит тебе поднять голову — угодишь под пулю. Сюда скоро подойдет прапорщик с людьми. Скоро… Он появится со стороны медвежьей тропы, а она у нарушителя вся на виду — стрелять можно в упор, без прицела.

«Прапорщик парень отчаянный, может сразу выскочить на поляну, а там и до беды недалеко», — подумал Марков, и заныло у него в душе. Он подполз к сидевшему в яме из-под талых вод сержанту и тихо шепнул:

— Лежать тут и не двигаться без моего приказа. А вы, — он кивнул лежавшему неподалеку от сержанта солдату-связисту, — ко мне!

Тот сделал два-три рывка и задышал майору прямо в лицо. Марков взял у него микрофон, вызвал прапорщика. Тот ответил:

— Моя группа идет к медвежьей тропе. Через полчаса я буду на поляне, а там рядом речка.

— «Сосна», я — «Первый». На поляну не выходить. Нарушитель держит тропу под огнем. Это — приказ. Ясно?..

Прапорщик ответил, что ясно, но в голосе его Марков уловил раздражение. Видно, обиделся. «Ну и сердись, а под глупую пулю не пущу». Майор поднял голову и посмотрел в сторону нарушителя. Что-то он притих, должно быть, размышляет, как ему добраться к речке, а уж там по Песчаной косе легко перемахнуть на тот берег.

«Я тебе, голубчик, на тот берег дорогу перекрою, — сказал про себя Марков. — Ты пришел на мою землю врагом и будешь сурово наказан. Лучше бы тебе сдаться».

Наступила глухая, зыбкая тишина. В ушах у Маркова все еще звенел выстрел. Ему послышался шорох у дерева, но он тут же понял, что это ветерок колыхнул листья. Марков затих на траве, не двигался, неотступно наблюдая за нарушителем. Если стал стрелять, значит, птица важная, боится попасть в руки пограничников.

— А может, дать ему возможность добраться к реке, а потом взять на мушку? — раздался за спиной тихий голос рядового Колотова.

— К реке ему никак нельзя, там Песчаная коса и легко уйти на тот берег.

Помолчали, из-за туч выкатилось солнце, в лесу посветлело. Марков отчетливо увидел нарушителя у разлапистой ели. Высунув вперед правую руку с пистолетом, он чего-то ждал.

«Пока вставать нельзя, — сказал себе Марков. — Взял меня на мушку и ждет…»

— Товарищ майор, возьмите фуражку, — шепнул начальнику заставы рядовой Колотое. — У меня есть план. Разрешите?

— Что? — спросил майор, надевая фуражку.

— Я попытаюсь зайти ему в тыл…

Не успел Марков ответить, как нарушитель яростно метнулся от дерева к огромному валуну. Падая, он выстрелил. Пуля просвистела в стороне. Марков в недоумении затаил дыхание. Кто мог вспугнуть чужака? Он взглядом впился в черный валун. Из-за валуна высунулась чья-то фигура. Она ловко перекатилась к дереву, и Марков сразу узнал ефрейтора Костюка. Ему хотелось крикнуть: «Куда ты под пулю лезешь? Но Марков не крякнул. Он думал, что предпринять. В тыл нарушителю не зайдешь — поляна голая, ровная, ни кустарника, ни деревца. Вот если подобраться поближе к берегу, то можно было бы взять его в клещи, отрезать пути отхода. Но как? Майор приподнялся над бугорком. Враг откатился поближе к речке, но сидит, как затравленный волк. Но что это? Костюк пополз к нему по-пластунски. Вот уже совсем недалеко от камня. Но почему он так безрассуден? Ведь нарушителю сейчас легко убить его. И, не помня себя, Марков громко крикнул:

— Куда ты? Назад!..

Костюк вскочил и рванулся к дереву. Раздался выстрел. Костюк плюхнулся на землю. У Маркова будто что-то в теле надломилось, похолодел он весь. Неужели Костюк убит? Нет, шевелится. Значит, ранен. А что же нарушитель? Он укрылся за деревом. Речка совсем близко, еще один-два прыжка, и чужак уйдет на ту сторону. От этой мысли у Маркова пот высыпал на лбу. Надо что-то предпринимать, не то уйдет. Он окликнул сержанта:

— Пускай.

Верта тихо, едва касаясь земли, стремительно рванулась к дереву. Глухо, как удар плети, треснул выстрел, и тут же нарушитель закричал не своим голосом…

Он стоял у пенька в изодранной куртке. Из-под крупного лба сверкали черные, как омут, глаза, в которых затаилась злоба. Он отдышался и сквозь зубы процедил:

— Лес я рубил… Туман густой, заблудился я…

— А это что? — майор кивнул на целлофан, в котором лежала карта лесных угодий, нож-финка, компас, изоляционная лента и советские деньги. Все это нашел Костюк в дупле старого дерева.

— Не мои… — качнул головой нарушитель.

Уже совсем рассвело, с моря подул ветер, а на душе у Маркова тепло, как будто умылся горячей водой. Он был рад удаче. Его солдаты задержали нарушителя. Вот ефрейтор Костюк недавно ходит в дозор на этот отдаленный участок заставы, а уже приметил, сколько веток у березы, какие камни рядом с ней, где какие броды через реку, глубины и отмели…

Марков смотрел на врага. Тот поднял голову, прислушался к реке: в том месте, где лесорубы на днях рубили лес, раздался какой-то шум — не то стук топора, не то визг пилы по сухому дереву.

— Вот что, ты один… в лесу был? — майор закурил папиросу.

— Один. — Нарушитель кивнул в сторону своего берега: — Лесоруб я…

— Оно и видно, что лесоруб, — усмехнулся Марков. — Одежда на тебе не лесоруба. Куртка, костюм. Сухое все, а? — Майор обернулся к ефрейтору Костюку: — Багры привезли? Давайте их сюда.

Нарушителю связали руки, а затем все уселись в «газик» и поехали. А вот и то место, где росла береза. Все вышли из машины, в том числе и нарушитель. Марков подозвал к себе ефрейтора Костюка и спросил:

— Ты когда-нибудь рыбачил?

— Хлебороб я. Жена — доярка в колхозе.

— Дело поправимое, — улыбнулся майор. — Сейчас вместе будем рыбачить.

Он взял длинный деревянный шест с острым крючком на конце, вошел по колено в воду и стал водить багром по дну речки. То же самое делал и Костюк.

— В этой реке голец водится, — подал голос явно встревоженный нарушитель. Марков заметил, как у него изменилось лицо, а в глазах забегали светлячки.

— А я хочу поймать щуку, — усмехнулся майор. — Она тут, на глубине, блуждает.

Марков почувствовал, что крючок зацепился за что-то мягкое и тяжелое.

— Костюк, ну-ка помогите. Видать, щука будет килограммов на пять…

Они вытащили из воды большой тяжелый сверток. Марков разрезал веревку, развернул его. Это была резиновая лодка и одежда лесоруба.

— Ну вот, теперь, кажется, все, что требовалось доказать, — улыбнулся майор.

У нарушителя от злобы перекосилось лицо.

Когда «газик» въехал во двор заставы, майор Марков увидел начальника отряда полковника Радченко. Он стоял с дежурным по заставе и о чем-то разговаривал. Потом пошел ему навстречу.

— Рад за тебя, Павел Андреевич, — мягко сказал полковник, тепло пожав руку Маркову. — Пытался, значит, уйти на тот берег?

— Пытался, товарищ полковник, — подтвердил майор. — Да не вышло.

— Кто первым его обнаружил?

— Ефрейтор Костюк, — доложил майор. — Считал бы возможным просить вас, товарищ полковник, поощрить его десятью сутками отпуска. Надо ему съездить домой.

— Да? — на лице полковника застыло удивление. — А что случилось?

Майор Марков рассказал о семье ефрейтора, о том, что скучает он по сыну, жене.

— У меня тоже такое было… А я, признаться, очертя голову в поиск нарушителя не бросался, — холодно заметил полковник. — Так, так… Ну а что касается поездки ефрейтора, то это дело отпадает. Там в отряде Костюка давно ждут… Нарушителя сейчас же надо доставить в отряд. Из Москвы звонили… Кстати, от Игоря тебе привет. Я был у него на корабле, кое о чем толковали. У него все хорошо. Собирается в отпуск…

— Жаль, — грустно вздохнул майор. — Мы хотели вместе поехать. Мать просила…

— А чего — жаль? — полковник прищурил глаза. — Я могу вас отпустить.

— Я очень вас прошу, если можно… — проговорил майор. — У мамы будет юбилей, в сентябре ей исполнится семьдесят лет. Хотелось нам собраться всем вместе.

— А как жена? — поинтересовался полковник. — Она ведь у вас работает?

— Ее отпустят.

— Ну-ну… — полковник погладил рукой подбородок. — А что твой Костюк, грустит, да? Так, так… Ладно, пойдем в канцелярию и обо всем потолкуем…

Костюк, усталый, улегся на мягкую постель. Сбоку в окно тускло светила луна. «А у нас на Дону ночи ясные, гулкие, а небо синее-синее, как глаза у Иришки», — подумал Василий, и так засосало на сердце, будто тут, рядом, стояла жена.

— Вася, ты спишь? — услышал он тихий голос рядового Колотова, лежавшего на соседней койке. — Вот дурень, говорю тебе, сходи к майору, скажи про письмо. Может, отпуск тебе дадут.

— Спи, Леня, — тихо, почти беззвучно отозвался Костюк.

Скрипнула дверь, и на пороге застыл Марков. Луна осветила его лицо, и Костюк увидел глаза майора. Они напомнили ему глаза отца, когда тот провожал его на военную службу, в них были и гордость, и волнение. Пошарив взглядом по спящим, майор тихо подошел к койке Костюка, тронул его за плечо.

— Вася, ты спишь? — совсем не по уставному спросил начальник заставы. — Одевайся. Поедешь в отряд. Там тебя ждет Ирина с сыном.

Костюк вскочил с кровати, схватил брюки и стал быстро одеваться.

— А вы не ошиблись, товарищ майор? — спросил он, все еще не веря, что приехала Ира. У него вдруг пересохло во рту, и тихо, чтобы не разбудить ребят, он добавил: — Товарищ майор, а если Ира… — он запнулся, но тут же пересилил себя: — Если Ира вдруг пожелает остаться на заставе?

— Я об этом еще не думал… — тихо отозвался майор.

— Я не знаю, может, она приехала проведать меня и потом уедет, — горячо шептал Костюк. — Я, честно признаться, против того, чтобы она осталась тут. Ну а если не захочет уехать домой, куда мне ее девать? — Он покраснел, растерялся. Приезд жены и обрадовал, и огорчил его.

— Ты не переживай, — успокоил его майор. — Что-нибудь придумаем. Ну а если хочешь знать мое мнение, то это будет хорошо, если она останется… Ты не переживай…