След торпеды

27

Утром Аким собирался на рыбалку. Солнце зябко куталось в дымчатых тучах, накрапывал дождик, но вскоре перестал, и небо заголубело. Еще с вечера Аким просмолил лодку, достал из сарая сеть. Она была старая, с дырами. В последний раз ее чинил Петр, когда приезжал домой после окончания мореходного училища. Латал сеть черными нитками — белых тогда не нашлось. Вот они, черные заплаты… При мысли о сыне у Акима холодела душа. Никак не мог он вытравить Петьку из памяти. Бывало, уснет Аким, и тут же появляется Петр. Порой слышался его громкий, с хрипотцой голос: «Батя, мы еще с тобой в океане поплаваем!» Даже перестал Аким ходить на охоту, только бы не вспоминать о сыне. Но ружье берег пуще прежнего. Павел, муж Марфы, просил продать ему двустволку, но Аким никак не соглашался. «Это ружье небось душу тебе холодит, да еще висит оно у тебя на видном месте», — говорил сосед. «У меня душа и так вся в ранах», — отнекивался Аким.

Весной приехал с границы в отпуск прапорщик Василий Костюк, сын Марфы. Приехал с женой и пятилетнем сыном Степой. Малыш колобком носился во дворе Акима, все просил взять его с собой на речку.

— Дедусь, я тебе щуку поймаю, меня папка научил раков на озере ловить! Во какие! — и малыш разбрасывал руки в стороны.

Аким слушал карапуза и горевал: «А у меня нет внучка…» Поначалу Аким пытался узнать адрес Ольги. Долгими зимними вечерами он сидел у печки, и его одолевали мысли о невестке: где она и как живет? Слыхал от капитана траулера «Кит», что уехала Ольга к матери под Воронеж. Но после смерти сына Аким не стал наводить справки об Ольге. Пусть не знает, что он убил Петра. Так будет для нее лучше. Но вот приходила весна, и Аким снова начинал думать о невестке. Не раз собирался поехать в те края, до слез хотелось хоть одним глазом взглянуть на Петькину любовь, да все не решался сесть на поезд. Вдруг Ольга вышла замуж, как ему тогда быть? Да и кто он теперь для нее? Она молодая, как говорил Петр, красивая, такая враз найдет себе мужика. О Петре небось давным-давно забыла. И все же мысль увидеть Ольгу мучительно будоражила его. Понимал Аким, что пора уже забыть и сына, и Ольгу, что о себе надо подумать, о своем здоровье. Под Новый год целый месяц пролежал Аким в больнице. И такая тоска была, что хоть плачь. Особенно тяжко было, когда в выходной день в больницу приходили родственники. Ко всем приходили, а к нему никто. Правда, Марфа однажды была у него. Так кто она для Акима? Соседка…

— Ты, Акимушка, зря не едешь к невестке, — однажды уколола его Марфа. — Может, от Петьки народила тебе внука, да мается одна, горе свое сама несет… Совесть тебя не мучает?

— Марфа, ох ты и жестокая баба, прямо в сердце колешь… — Аким с трудом передохнул. Ей бы помолчать, потому как Акиму сделалось дурно, хоть и терпел он, а она стала говорить, что, мол, если Петр любил Ольгу, то не может она так быстро его забыть.

— Видать, у Ольги и адресок твой есть…

— Не греши, Марфа, — сердито отозвался Аким. — Будь адресок, она бы прикатила сюда. Ну, если не жить, то хоть бы повидать, какой у ее мужа отец-то.

— Боится тебя, должно быть, потому и не едет к тебе.

— А чего бояться?

— Сам же сказывал, что Петр к ней торопился на день рождения и свой катер угробил…

— Как же теперь, а? — вопрошал Аким. — Ехать мне в те далекие края или воздержаться? А может, черкнуть пару слов капитану судна «Кит»? Хотя чего бумагу портить, он, должно быть, про меня уже забыл… Нет, не поеду я… Ищи где-то под Воронежем Ольгу. Смеяться люди будут.

— Павка мой прихворнул, а то бы поехала я с тобой, — посочувствовала Марфа.

Потом, лежа на диване, глядел Аким в темное окно, и щемящая грусть одолевала его. За окном шумел дождь, струйки стекали по окну, и Аким невольно вспоминал те дни, когда ездил на далекий Север «хоронить» сына. По правде сказать, его давно мучила совесть, что не написал он капитану судна о том, как умер Петр. Не раз он собирался это сделать, а духу не хватало — стыдился и за себя, и за своего сына. Тогда он уверял капитана, что Петр — надежный человек, что море для него было главным в жизни. А что теперь?..

Жилось Акиму не в радость. Дни проходили серые, скучные. Уж кто выручал его, так это непоседливая Марфа. Она частенько навещала его: то огород поможет вскопать, то убрать картофель. Когда-то она не скрывала своей боязни, что ее сын пошел служить на границу. «Там пули что осы летают», — сказывала она. А теперь Василий стал прапорщиком и когда приезжал домой на побывку, Марфа наряжалась в костюм, прикалывала к блузке золотую брошь, которую ей подарила мать на свадьбе, и горделиво шагала по улице с сыном. А уезжал сын, она через два-три дня приходила к Акиму и жаловалась, что скучно ей без внука.

«У нее и сын, и дочь, а я один, как березка в поле», — завидовал Аким.

Рубцов свернул сеть, бросил ее в мешок и собрался было уже идти, как появилась Марфа. На ней платье из голубой шерсти, белая с красными цветочками косынка.

— Акимушка, доброе утро! — воскликнула она. — А я к тебе…

Аким бросил мешок, подошел к калитке, отворил ее, чтобы Марфа вошла во двор.

— Ты чего это, соседушка? — спросил он. И вдруг у него мелькнула в голове предательская мысль: «Вот если бы не было у нее Павки, сразу бы женился…»

— Чай, забыл, да? Моя Зоя закончила институт. Диплом получила. Я так рада, так рада, что и не высказать тебе. Вечеринка у нас… Придешь, а?

«Ну вот и твоя Зоя нашла свою судьбу, а ты Петра моего кляла», — подумал Аким. А вслух сказал:

— На рыбалку я собрался. Ты, Марфа, не серчай.

Она не обиделась. Сердце подсказало Марфе, почему Аким не хочет быть на вечере у ее дочери. Зою-то обманул Петр. Ох, как обманул! Но и его кара настигла…

— Я тебя понимаю, — тихо отозвалась Марфа. — Но разве моя вина в том, что Петр не взял Зою в жены? Может, и жил бы еще…

— Не надо, Марфа… Во мне любовь к сыну давно угасла. Вырвал я ее из своего сердца…

Мимо двора вдоль забора прошел дед с мешком за спиной. Серко зарычал.

— Лежи смирно! — прикрикнул на пса Аким. Ему хотелось, чтобы Марфа скорее ушла. Ведь не раз просил ее не трогать Петра, так нет же, снова защебетала. Но Марфа все стояла, о чем-то размышляя. И, чтоб сгладить свою неловкость, Аким спросил: — Павка-то где?

— Дома. Нога у него ноет. Видно, от осколка. И как он угодил на мину? Не одну сотню этих «лепешек» на войне обезвредил, а та, что нашли в балке, где пахали, укусила Павку. Ну, скажи, Аким, где справедливость? Павка трижды лежал в госпитале, горел в машине, тонул в речке… Сколько выпало на его долю! Потому и вся голова белая, словно мукой кто посыпал. А тут эта мина…

— Могло и убить… — поддакнул Аким. — Так ты, Марфа, поглядывай на мой двор. Я тебе свежей рыбки принесу.

Марфу позвала дочь, и она ушла.

Аким сел на приступок крыльца и мысленно перенесся на далекое Северное море, куда пять лет тому назад ездил «хоронить» сына…

Солнце поднялось высоко, лучи его палили нещадно. Акима потянуло в сон. Он привалился спиной к столбу и задремал. Очнулся от громкого лая Серка. Аким поднялся, хотел было открыть калитку, но какая-то женщина с мальчиком лет пяти, одетым в серые брючки и такую же серую кепку, сноровисто открыла щеколду и смело вошла во двор. Женщина — черноглазая, с лицом светлым, как на картинах русских художников, с косами за спиной. Мальчик что-то бросил собаке.

— Петрусь, не балуйся, а то укусит! — и поглядела на Акима: — Гостей принимаете?

— Ты кто будешь, дочка? — спросил Аким затаив дыхание.

— А вы на моего сынка поглядите, — она мягко улыбнулась.

Аким поглядел на малыша и закаменел. Как похож на Петра! Открытый прямой лоб с копной волос на голове, шустрые, слегка настороженные глаза, ямочка на подбородке. С ребенка Аким перевел взгляд на его мать. Лицо ее вдруг обрело какую-то внутреннюю непроницаемость, вроде как судорога его свела. Но вот тонкие губы женщины дрогнули, лицо приняло веселое выражение.

— Ну, похож? — тихо спросила она.

— Ты… ты и есть Ольга? — с трудом выдавил Аким, все еще не веря, что женщина и есть жена его сына Петра. Бывшая жена…

— Да. А Петя — ваш внучек… — Она хотела сказать еще что-то, но вдруг шагнула к Акиму, приникла к его могучей груди головой и заплакала. — Нет у нас ни мужа, ни отца. Утонул Петька в этом проклятом море…

Аким ласково провел по ее голове широкой ладонью.

— Я давно ожидал тебя, Ольга… Рад, что ты приехала, моя милая невестушка. Ну, ладно, пойдем в дом. Пете, чтоб не мешал нашему разговору, я дам мяч. Пущай во дворе кувыркается. Серко его не тронет…

Сидя в комнате на старом расшатанном стуле, Ольга вытерла платком красные глаза.

— Никак не могу забыть Петра. — Ее тонкие длинные пальцы нервно комкали платок. — Этой осенью собираюсь поехать в Синеморск к рыбакам. Буду просить начальство, чтобы ему памятник поставили. Не для меня… Для сына. Пусть знает, что его отец не зря погиб…

У Акима от этих ее слов мороз по коже пробежал. С его губ едва не сорвалось: «Предатель Петр, а не герой!..» Он поглядел в ее лицо, и такая жалость пробудилась в нем к Ольге, что на сердце защемило. Хотелось тут же обнять ее, хоть как-то утешить. Но он сидел не двигаясь. В ее больших голубых глазах затаилась печаль, и ничего не мог сделать Аким, чтобы рассеять в ней эту печаль. Он и в себе-то не мог подавить страха: ведь не знает Ольга, чем кончил ее муж, а говорить Акиму ох как боязно.

Глаза Ольги забегали по комнате, она что-то искала, потом остановила их на хозяине.

— Попить бы воды… во рту пересохло…

— Может, молока? — тихо спросил Аким. — В погребе оно, я мигом достану…

— Нет уж, воды дайте…

Аким поднялся со стула и, пошатываясь, шагнул в коридор, где стояло ведро с водой. Черпнул железной кружкой. Ольга жадно выпила, вернула ему кружку.

— Любила я Петра так, что порой и разум мутнел. И он жить без меня не мог… Про вас часто рассказывал: и как вы на море врага били и как в десант ходили… Пуля-то небось все еще сидит под бедром?

— Она мне не мешает, и я ей тоже, — усмехнулся Аким. — Прошлое чего вспоминать? Одна тоска на душе. А война… — он замялся на секунду, — война разве мне одному душу перепахала? Я-то живым домой вернулся, а мои дружки, земляки, значит, с которыми вместе в школе учился, полегли как один. Все семь дружков! Один погиб под Ростовом, другой наскочил на мину и ничего от него не осталось, третий сгорел в танке… А вот Гриша, брат моей соседки Марфы, разведчиком был. На самолете его в тыл врага забрасывали… Схватили фашисты где-то под Минском и повесили. Жена осталась с двумя малышами… Потому Марфа за сына своего переживала, когда ушел тот служить на границу. А Васька-то прапорщиком стал.

— У каждого свое, — заметила грустно Ольга. — Мой Петр без моря и жить не мог. Мечтал покорить океаны, да судьба не выпала ему…

— Не надо об нем… — еле слышно попросил Аким. — Душа горит…

— Вам своим сыном гордиться надо, погиб как герой. Потому и памятник желаю для него просить. А если начальство не пойдет на такое дело, тогда я сама… Денег соберу, а своего добьюсь. Вы небось пожелаете мне помочь?

— Ты насчет памятника не надо… Не понимаешь, что ли? — глаза у Акима повлажнели.

— Что понимать-то? — удивилась Ольга. — Петр был лучшим штурманом на траловом флоте… Ох и тяжко мне жилось эти годы, Аким Петрович, — призналась Ольга. — Больная мать на руках… Я весь день на почте… А мне хоть бы одно письмо пришло… Ни от вас, ни от рыбаков. Даже капитан «Кита» Петр Кузьмич забыл меня. Горе, оно сближает людей, а у меня получилось наоборот.

Аким встал, прошелся по комнате. Слова Ольги жгли его душу.

— Я вся слезами изошла…

Аким, остановившись у стола, на котором стояла тарелка с яблоками, тихо обронил:

— Не в слезах дело, Олюшка…

— А в чем?

— В нем самом, в Петьке, дело. Так-то, голубка…

Аким решил раскрыть правду невестке, но не знал, как к такому разговору подступиться.

— А чего ты плачешь, Ольга? — голос Акима стал строгим. — Это же к тебе Петька торопился? На день рождения… Капитан «Кита» Капица прямо заявил, что ты виновна в его гибели. Что, не так?

— Может, и так… — глухо отозвалась Ольга.

— Потому и не стал я искать тебя, — признался Аким. — Откуда мне знать было, что дите у тебя от Петра народилось?

— Разве Петр Кузьмич не сказал? — удивилась она. — Я ведь ему во всем созналась… А Петру не успела открыться…

Аким царапнул ее взглядом.

— Не дело это, Ольга… Ох не дело!.. Сколько лет молчала? Небось злость тебя скрутила? Неужто не могла раньше приехать?

— Не могла…

— Почему так?

— Вас боялась… — Ольга подошла к тумбочке, над которой висели фотокарточки, и стала разглядывать их. — Вы же сами говорите, что погиб он из-за меня?

— Разве знаешь, где тебя беда подстерегает? — вздохнул Аким. — Я вот был на фронте. Трое нас сидело в блиндаже. Снаряд угодил в самый верх. Двоих насмерть, а меня даже осколком не задело. Чуток землей присыпало… Вот ты жена Петьки, скажи, что его погубило?

— Горячий он был не в меру, в самое пекло лез…

— А я полагаю, не в этом суть, — решительно возразил Аким, чувствуя, как напрягается все тело. — У меня нет от тебя тайны. Трусость Петра сгубила. Это же надо… Самое святое предал — Родину. Веру в нашу жизнь предал! А кому нужна жизнь без веры? Нет, Олюшка, трус Петр, потому и сбежал…

— Куда сбежал? Он же утонул…

— Утонул, да? — спросил Аким, прищурив глаза.

— Так я же хоронила его на море, венок бросала. Начальник порта даже сказал, что Петр Рубцов был рыцарем моря! Нет, я вас не понимаю.

— Я тебе что скажу, — начал Аким, чувствуя, как горький ком подкатил к горлу. — Вон ружье на стене видишь?

— Вы о чем, Аким Петрович?

— Я Петьку и порешил из него… — скорбно признался Аким.

— Что?!

— Из этого вот ружья Петьку…

Ольга не сразу поняла его слова, а когда осмыслила, то побелела, губы у нее подернулись чернотой.

— Вы его из ружья? — задыхаясь, выдавила она. — Нет, этого не может быть! Родной отец — и вдруг убил сына… Что вы говорите! Ведь Петр утонул в море!

— Нет, он не утонул! — прошептал Аким. — Люди, кто был на катере, погибли. А он не погиб… Он выбрался на берег… А ко мне приехал с чужого берега. Да, с чужого берега. Он продал дьяволам свою душу… — голос у Акима сорвался, и он умолк.

Ольга, потрясенная услышанным, не могла что-либо сказать. Она зачем-то сорвала с головы косынку, вцепилась обеими руками в свои косы и зарыдала:

— А я-то, дура, молилась на него…

Аким тронул ее за трясущиеся плечи, тихо сказал:

— Не плачь, Ольга… Опомнись. — Аким перевел дыхание. — Не плачь, а то твои слезы душу мне жгут… Вон, погляди на себя в зеркало, лицо белее стены. Ну, не плачь, я прошу тебя, ну? Я, может, весь слезами изошел. Один был сын у меня, и того потерял…

— Ну и жестокий же вы… — вырвалось у Ольги. — И как только у вас рука поднялась на сына?

Аким побледнел.

— Это я-то жестокий? — Он вытер со лба выступивший пот. — Эх, Ольга… — он тяжко задышал. — Убил я Петьку, потому что он стал врагом. И твоим, и моим врагом… Родина таких людей карает жестоко… Вот как сын мой предал меня, — закончил свой рассказ Аким. — И поверь, нет у меня к нему жалости…

В комнате стояла мертвая тишина, только слышно было, как на стене тикали часы. Аким был во власти прошлого.

— Вот я фронтовик, да? А спроси, что мне вошло в душу? Не знаешь! А я тебе скажу, Ольга. След торпеды… В море мы нередко транспорты сопровождали. Я тогда плавал на эскадренном миноносце. В тот день ярко светило солнце. Море, правда, дыбилось. Даже не верилось, что шла война. Я стоял на мостике. И вдруг увидел след торпеды — пенистый, бурунчиком. Душа захолонула. Хочу крикнуть, что вижу след торпеды, чтобы командир сделал нужный маневр, и не могу. Вроде язык отняло, все во рту одеревенело. Ноги будто приросли к палубе. Но след торпеды и без меня увидели сигнальщики. Командир, ясное дело, не растерялся. Корабль резко повалился на правый борт, задрав кверху нос. Но поздно. Взрыва не избежать. Неожиданно из-за кормы корабля выскочил тральщик. Он-то и подставил свой борт вражеской торпеде. Перед моими глазами вспыхнул огонь, потом кверху взметнулся белый столб воды. Через минуту все стихло. Лишь чайки горланили.

— А тральщик? — встрепенулась Ольга.

— Разломился надвое и затонул. Ни один моряк не спасся. У моря знаешь какая глотка? Ого-го! — Аким помолчал. — След торпеды… Столько уже лет прошло, пора уже и морю помелеть, а мне все этот пенистый след по ночам снится.

— А вы, вижу, немало горя хлебнули…

Аким обнял невестку и поцеловал в щеку.

— Спасибо тебе, дочка… У тебя небось тоже есть отец?

На лице Ольги выступили розовые пятна.

— Был, да сплыл…

— Бросил семью?

— Помоложе нашел… — Ольга отвернулась, чтобы не видел Аким, как у нее мелко задрожали губы. — Мать так переживала, что заболела…

Аким опустил голову.

— Видишь, мы с тобой породнились. Что ж, будем жить одной семьей. У нас тут солнце льется с крыш. Речка рядом… Дом у меня справный, три комнаты. Как раз нам по одной.

Ольга помолчала, потом сказала, словно высекла огонь:

— Я не смогу тут жить, Аким Петрович. Домой поеду… Подальше от могилы Петра. Вы только Петеньке ни-ни…

— А как же я? — испугался Аким. — Годы не те… Хвораю… И без внучка не смогу теперь жить. Вылитый Петька… — На глаза Акима набежали слезы. — Ты прости, дочка, прости… Это слезы радости, что внучек у меня есть. Наш рубцовский род продолжит. Петр не в счет. Бывает, что и на вспаханном поле сорняк не вымирает…

Ольга ничего не ответила.

Всю ночь Аким пролежал на топчане под деревом. Ночь стояла теплая и тихая. Сон к нему не шел. Уговорил он Ольгу, чтобы та ложилась в комнате. Внука он положил рядом с собой. Петя крепко спал, обхватив деда маленькой ручонкой. Он мурлыкал что-то во сне, но не просыпался. Когда рассвело и солнце брызнуло горячими лучами, он вскочил с топчана и, схватив деда за бороду, звонко защебетал:

— Дедусь, пойдем на речку. У тебя есть лодка?

— Есть, Петрусь…

— А щуки в речке есть?

— Есть, внучек…

Из дома вышла Ольга. Она позвала сына умываться и грустно сказала Акиму:

— Я сейчас иду на поезд. Не хочу, чтобы ваши соседи видели меня…

— Да, да, тебе надо ехать. А как же я?

— И вы с нами, папа…

У Акима подкосились ноги. Он присел на приступок, чувствуя, как заколотилось в груди сердце. Не думал он, не ведал, что судьба сроднит его с Ольгой. Теперь он знал, что до конца жизни у него есть добрые люди.

— Спасибо, дочка… Тоже надо мне дом на присмотр определить, вещи собрать… — Он помолчал. — И вот я о чем думаю, Оля… Нелегко мне отсюда уехать… Корни глубоко пустил. Но буду их рвать, это уж факт. Теперь я без внучка и жить на свете не стану…

Поздно ночью поезд уплывал в темноту. Аким стоял в тамбуре и до боли в глазах глядел на родную станицу. Сколько лет в ней прожил? Вот странно, уходил на фронт, слезы на глазах были, боялся, что не вернется в родные края. А сейчас на душе легко и весело, словно уезжал он из станицы в гости.

— Деду, — подскочил к нему Петя. — Мамка зовет кушать… Деду, а ты лодку мне сделаешь?

— Еще какую! Сама будет бегать по воде!..

Петя помолчал. Потом вдруг спросил:

— Деду, а знаешь, где мой папка? Он далеко в океане. Скоро вернется и привезет мне настоящий корабль.

Аким почувствовал, как по щекам у него покатились слезы. Он незаметно смахнул их и, взяв малыша за руку, зашагал в купе, где их ждала Ольга.

Москва — станица Кущевская