Снег, путь и приворот

Глава 33

Так понемногу разобравшись с новым домом, Горазд хотел уже возвращаться на службу, но Радомира напомнила супругу о том, что он обещал ей поехать туда, где его могут исцелить. Немного поворчав, молодой боярин согласился.

К его удивлению, Рада велела просто подать коней, и они вместе выехали за город через ближайшие ворота. Горазда вело любопытство – он ведь знал, что его жена в Тулее не бывала, так откуда она знает местных целителей? Но Радомира молчала.

На самом деле ей нужно было вывезти мужа за пределы городища, чтобы никто не увидел, что она делает. Все нужное боярыня везла с собой.

Когда-то давно в Ставгороде она вынула из реки шамана.

Невысокий кривоногий старик не умел плавать и просто катился по течению, жалобно воя. Девушка въехала в поток на коне, а потом подцепила шамана сулицей за просторную рубаху. Конь ей спасибо не сказал, но вдвоем они вытащили удивительно тяжелое тело в мокрых меховых одеждах на берег. Прячась от ледяного весеннего ветра, Рада развела костер, завернула шамана в собственное шерстяное одеяло, пока его одежда обтекала на ветках ближайшего дерева. Сушить меховые штаны у костра было полной глупостью – намокшая кожа становилась жесткой, коробилась, ломалась, в общем, толку от такой сушки не было совсем.

Чтобы костер не горел зря, охотница приготовила на костре кашу, заварила травяной отвар, накормила старика, а тот, придя в себя, сощурил узкие черные глаза и вдруг сказал:

– Ками прислали тебя, дева. Ты спасла старика и тем спасла много новых жизней. Вот, держи!

Радомире много раз говорили, что принимать у чужих людей ничего нельзя – могут и проклятие передать, и порчу навесить, или с таким злом гостинец поднести, что не отмолить потом. Но блестящий бронзовый гребешок с птичками она почему-то взяла, как завороженная.

– Старый Йогдун будет знать, что вокруг тебя творится, и один раз сможет тебе помочь! – наставительно сказал старик. – Видишь, тут пять птичек на ветке. Одна помощь – одна птичка отвалится. Это мала просьба будет. А если что-то большое понадобится, сделай вот что…

В тот день Радомира просто сунула гребень в подсумок и забыла обо всем. Даже говорить в крепости о том, что она спасла шамана, девушка не стала. Воротилась в крепость до темноты да пожаловалась, что вода в реке шибко поднялась, и во время переправы унесло с седла сумку с одеялом и котелком. Отец да нянька побранились и забыли – цела, не простыла, и ладно. Одеяло и котелок ценность, конечно, но для воеводского кошеля не урон. Главное – сама цела.

Потом гребешок хранился в ее шкатулке с украшениями. Мало ли у девицы из хорошей семьи гребней всяких разных? А то, что один лежит отдельно – тоже не новость. Может, память о матушке-покойнице или вещичка хрупкая?

В ночь, когда Заряна схватила ее кубок в бане, Рада про гребешок вспомнила – выпал он из мешочка. Причесалась даже. Утром, собираясь в путь, заметила, что птичка слева треснула. Тогда и вспомнила слова старого шамана. А теперь вот решила, что можно попытаться супругу помочь… Если выйдет.

Выбранная женой густая роща еще белела нерастаявшим снегом. Охотница завела коней на небольшую полянку, привязала их, сняла с седла свернутую медвежью шкуру. Постелила на снег и попросила:

– Ладо мой… Разденься и на шкуру ложись. Клянусь, ничего дурного не сделаю!

Горазд, с опаской поглядывая на жену, начал потихоньку раздеваться. Он успел уяснить, что жена его правдива, внимательна и его полюбила всем сердцем. Но кто знает, что она задумала?

Рада между тем развела маленький костер – из одного полена и дюжины палочек из разных сортов дерева. А когда Горазд распростерся на шкуре, накрыла ему глаза ладонью и сказала:

– Спи!

Хотел боярин дернуться, вскочить, ан тело отяжелело, веки сами собой опустились, и… словно взлетел он над собой и с ближайшего дерева полянку ту увидел. Вот он сам лежит на шкуре, вот жена в изголовье стоит, тут же костерок малый горит, а чуть подальше кони их стоят, овсом в торбах хрупают.

Обошла Радомира шкуру медвежью да кинула что-то в костерок! Вспыхнул огонь небывало! Увидел вдруг Горазд, что мир вокруг не пуст! Вьются в небесах духи самые разные – и злые, и добрые, и вовсе не похожие на людей, словно кляксы разные. А из огня вышел кривоногий старик в странной одежде и спросил Радомиру:

– Зачем звала, молодка?

– Помоги, Йогдун, мужу моему, – поклонилась низко Рада. – Видишь, тело у него, как у отрока, хилое и слабое? Я-то его и такого люблю, да только больно ему, и мне страшно – долго ли таким проживет?

Глянул старик на тело Горазда, потом голову поднял и в глаза душе его заглянул. Потом и проговорил:

– Совсем изменить не могу, давно дело было. Могу подправить чуть-чуть. А как очнется, ты вот что сделай…

Тут у Горазда в ушах зашумело, и увидел он себя вновь малышом шустрым да вертким. Вот бежит он с крыльца родителей встречать, да цепляется рубашонкой за щепу, падает и спиной о ступеньку прикладывается!

Шум, крики, плач! Да только видит мальчонка, что рядом тот старик кривоногий стоит, трубку курит. И едва протянул отец к мальчонке руки – поднять, стукнул его шаман трубкой по рукам и просипел:

– Сам пусть встает!

Боярин-то руки отдернул, а Горазд и правда сам пошевелился и встал отцу навстречу. Дальше все вроде бы то же самое, что всегда было – и рос плохо, и лечили, да только все целители, как на спину его посмотрят, так и отказываются лечить. Что уж они там такое видели, боярич не понимал, только вся его жизнь перед глазами за мгновения промелькнула, и снова он на поляне лежит, а над ним стоят жена любимая и старик странный.

– Вот теперь давай! – скомандовал шаман.

Они с Радомирой вдвоем перевернули Горазда на живот, Рада сунула боярину в зубы березовую ветку и прошептала на ухо:

– Потерпи, любый мой…

На спину Горазда обрушилась боль! Нет, не так – БОЛЬ! Он орал, но не мог пошевелиться, потому что жена прижимала его к медвежьей шкуре. Крик, почти вой рвался из глотки. Сердце ухало и собиралось остановиться. Глаза готовы были вылезти из орбит, и он крепко сжимал веки.

А потом все кончилось!

Во рту оказалась какая-то труха, и Горазд со стоном сплюнул ее в подтаявший снег. Заплаканная Рада стояла рядом на коленях. Костерок давно погас, и в нем валялись какие-то металлические обломки.

Мужчина полежал немного, прислушиваясь к своему телу, опасаясь – не вернется ли боль, потом оперся на руки, ожидая, что спину снова кольнет натугой, но нет – тело звенело!

Поднялся он легко, подвигал плечами, ногами, прислушался к себе и понял, что хочет есть! Нет, не есть – жрать! Мясо! Горячее! С кровью! И побольше!

Взглянул на жену, утер ее слезы, спросил:

– Вырасту теперь?

– Йогдун сказал, немного подрастешь, время еще не потеряно.

– Тогда поехали домой. Есть хочу!

Радомира счастливо рассмеялась и стала подавать мужу одежду, разумно завернутую в плащ – чтобы не остыла.

Обратно в город они ехали максимально быстро. Живот у Горазда гудел от голода, но он счастливо улыбался, впервые за много лет чувствуя себя здоровым.

Уже дома Рада распорядилась подать горячей мясной ухи из говяжьих костей да вареного в той юшке петуха. Да печеных в золе яиц птичьих, да творогу с медом, и каши с потрохами. Для питья велела сбитень нести, да травяной узвар с яблоками.

Первую миску ухи Горазд через край выхлебал, к ложке не притронувшись – так живот подвело. Вторую уже чинно ел да пирогами с капустой закусывал. Наелся вроде – посидел чуток, и жена его в баню повела – и парила, и разминала, и травы запарила, и поливала его самого, и пить давала. Горазд все принимал, не отмахивался, чуял, как тело просыпается и поет каждой косточкой, каждой жилочкой!

А еще ловил любимую жену, обнимал, целовал, манил в предбанник выйти, где лавка пошире да ковром застелена. А Рада и не отказывалась – гнулась в руках мужа, как лоза, подставляла губы, смеялась, когда он щекотал ее, и охотно выбегала в предбанник – красная, распаренная и счастливая.

После бани Горазд опять захотел есть. Тут уж юшка шла как вода – в прихлебочку. Руки сами тянулись и к пирогу, и к петуху – не заметил, как косточки обсосал и в корчагу пустую кинул. Там и до каши дело дошло.

Осоловел Горазд, на миски страшно глянуть было – прежде он столько съесть не мог, часто животом маялся, а тут…

Потом Рада увела его в опочивальню, помогла надеть чистую сорочку, сильно пахнущую травами, и уложила спать. А утром пришла к мужу в серых сумерках, поднесла чашку юшки горячей и сказала:

– Йогдун просил передать, что для правильного роста надо вновь как бы отроком стать – мечом махать, из лука стрелять, на ветке висеть и подтягивать себя словно на снастях корабельных. Я там велела…

Горазд потер сонно лицо и в сорочке да в нижних портах пошел за женой в пустую горницу. Вернее, это была изба, в которой еще ничего не было. Ее прежний боярин для чего-то построить велел. Сруб давно срубили, и даже крышей накрыли, и даже полы настелили, и рамы-двери вставили. Печь сложить не успели, и вместо лавок одна только скамья стояла. Вот на скамье и лежали – мечи дубовые тренировочные с рукоятями, залитыми свинцом. Там же и плети, и лук тугой со снятой тетивой, и кинжалы, и зачем-то рукавицы сокольничьи, да копья и дротики разные. Кажется, Бусовна по всей усадьбе оружие собрала.

– Здесь можно разминаться и тренироваться, как отрок. Никто не увидит, – сказала жена. – А там я велела мишени поставить. Угол там глухой, белье раньше на просушку вешали, а тебе место есть, где пострелять.

Горазд оценил заботу супруги и улыбнулся:

– Самой, небось, тоже руками-ногами помахать хочется?

– Ой, как хочется! – призналась Рада.

– Так давай вместе?

– Да мне ж переодеться надо!

– Потом! – отмахнулся муж, увлекая жену в центр.

Сперва они помахали мечами – Рада пока была сильнее мужа и выше, зато он с мечом управлялся ловчее. Потом взялись за плети – плашки сбивать или раскалывать надвое большой навык нужен!

Взопрев до того, что сорочки насквозь промокли в холодной избе, заглянули в баню – облились водой, сменили белье, одежду велели подать, да и пошли в тот закоулочек между сараями – стрелять да копья метать. Тут уж прятаться не стали – любой боярин и сам тренируется, и людей своих гоняет, чтобы в любое время были к бою готовы. Даже мальчишки дворовые собрались и стали проситься в воинскую учебу, несмотря на подзатыльники матерей.

Упарившись второй раз, боярин и боярыня отправились трапезничать, а после обеда занялись насущными делами.

Горазд засел разбирать приходные книги да писать грамотки в свои имения. Радомира обошла дом, хозяйским глазом нашла недочеты и велела устранить, а потом собрала свободных девок и усадила кого прясть, кого шить, кого ткать. Лада Волеговна отправила баб белье мыть – сорочек боярину на каждый день две али три чистые надобно! А сама на поварню прошла – проследить, чтобы юшка на говяжьих костях для боярина всегда готова была, да травки нужные заварены. Пошептала ей воспитанница, что исцелился Горазд и расти теперь будет как положено, потому и кормить боярина надобно, как отрока, и травами выпаивать, чтобы тело, непривычное к такой нагрузке, не подвело.