Стеклянный Дворец

Глава семнадцатая

В 1929 году, после многолетнего перерыва, Долли получила письмо из Нью-Йорка. Оно пришло от Умы, которая писала, что покидает Америку. Уме исполнилось пятьдесят, и она жила вдали от Индии больше двадцати лет. Во время ее отсутствия умерли родители, оставив ей первый этаж дома, Ланкасуки (верхний этаж отошел к ее брату, который женился и стал отцом троих детей). Ума решила вернуться домой в Калькутту и остаться там.

Ума написала, что из-за назначенных в Токио, Шанхае и Сингапуре встреч она скорее предпочтет плыть через Тихий океан, чем через Атлантику. Одним из преимуществ такого маршрута будет также то, что она сможет посетить друзей — Мэтью и Эльзу в Малайе и, конечно, Долли и Раджкумара в Рангуне. Она предложила Долли встретиться в Морнингсайде и провести там две недели, это будет приятный отдых, а потом они поедут в Бирму вместе, после стольких лет нужно было многое успеть сделать. Будет лучше, если Долли приедет с Нилом и Дину, это даст Уме возможность познакомиться с мальчиками.

Письмо потрясло Долли. Несмотря на радость после получения новостей от подруги, она была несколько напугана. Возобновить эту давно забытую дружбу было не так-то легко. Долли не могла не восхищаться прямотой Умы, она понимала, что сама отдалилась от мира, вела затворнический образ жизни, не желая путешествовать или даже выходить из дома. Она была довольна своей жизнью, но ее беспокоило, что мальчики так мало видели мир — Индию, Малайю или другие страны. Неправильно, что они никогда не были нигде кроме Бирмы, никто не мог предсказать, что ждет впереди. Даже несмотря на закрытые ставнями окна своей комнаты она ощущала охватившее страну беспокойство.

Долли не была в Морнингсайде пятнадцать лет, с первого визита, как и мальчики. Она понимала, что Раджкумар вряд ли согласится поехать. Он работал больше, чем когда-либо, много недель она практически его не видела. Когда Долли обсудила с ним эту идею, он резко покачал головой, как она и ожидала: нет, он слишком занят, он не поедет.

Но саму Долли всё больше привлекала идея встретиться с Умой в Морнингсайде. Будет интересно снова увидеть Мэтью и Эльзу. Один раз Мартинсы вместе с двумя детьми приезжали погостить к ним в Бирму, после Элисон у них родился мальчик, Тимми. Дети были совсем маленькими и очень хорошо ладили друг с другом, даже Дину, замкнутый по натуре и с трудом заводящий друзей. Но это было очень давно, теперь Дину исполнилось четырнадцать, он учился в школе Сент-Джеймс, одной из лучших в Рангуне. Нилу было восемнадцать, сильный и общительный, он с неохотой учился в рангунском колледже Джадсона и хотел побыстрее войти в тиковый бизнес, но Раджкумар сказал, что не возьмет его в семейное предприятие, пока сын не закончит учебу.

Когда Долли рассказала Нилу о поездке в Морнингсайд, он загорелся энтузиазмом и жаждал туда поехать. Ее это не особо удивило, Долли знала, что он всегда ищет способ увильнуть от учебы. Дину хотел поехать гораздо меньше, но сказал, что хочет заключить сделку: он поедет, если мать купит ему в "Роу и Ко" фотоаппарат Брауни. Она согласилась, ей нравилось поощрять интерес сына к фотографии, частично потому что она полагала, что он проистекал из детской привычки заглядывать ей через плечо, когда она рисовала, а частично потому, что Долли чувствовала, она должна поощрять любую деятельность, которая позволит сыну выйти из своей скорлупы.

Все приготовления были сделаны очень быстро, между Бирмой, Малайей и Соединенными Штатами полетели письма (в Рангуне не так давно авиапочта, и это дало возможность общаться гораздо быстрее). В апреле следующего года Долли вместе с двумя сыновьями села следующий в Малайю пароход. Раджкумар приехал проводить семью, а когда Долли села на борт, она оглянулась и увидела, как он машет ей с пристани и энергично жестикулирует, пытаясь к чему-то привлечь ее внимание. Она посмотрела на нос судна и обнаружила, что находится на "Нуваре Элия", том же пароходе, что привез ее в Рангун сразу после замужества. Странное совпадение.

Когда "Нувара Элия" причалила, Мэтью с семьей ждали в доках Джорджтауна. Первым их заметил Дину через видоискатель своего Брауни.

— Там… вон там… смотрите.

Долли перегнулась через борт, прикрыв глаза от солнца. Мэтью выглядел очень элегантно с покрытой изморосью седины головой. Со времен их последней встречи Эльза немного располнела, но выглядела весьма импозантно. Рядом с ней стоял Тимми, высокий для своего возраста и худой, как палка. Там была и Элисон в школьном платье и заплетенными в длинные косы волосами. Долли подумала, что она выглядит необычно, в ее лице поразительно смешались черты обоих родителей: скулы Мэтью и глаза Эльзы, его шелковистые волосы и ее прямая осанка. Совершенно очевидно, что однажды она станет настоящей красавицей.

Мэтью поднялся на борт и проводил их на берег. Они собирались провести ночь в Джорджтауне, он забронировал номера в отеле. Ума прибывала на следующий день, и они должны были поехать в Морнингсайд вместе. Мэтью привез два автомобиля и шофера, которые дожидались в Баттерворте, на континенте.

На следующее утро, после завтрака, они вместе пошли в порт, все семеро. На пирсе собралась шумная толпа, главным образом индийцы. Многие были с цветами и гирляндами. Возглавляли толпу две яркие, бросающиеся в глаза фигуры, один — замотанный в шафрановое одеяние садху, а другой — сикх джани [31] с длинной бородой и кустистыми седыми бровями. Нил, очень крупный и напористый для своих лет, расчистил путь через толпу и разузнал, из-за чего столько суеты. Он вернулся озадаченным.

— Я спросил их, что они там делают, и они ответили, что пришли встречать Уму Дей.

— Думаешь, они говорили про нашу Уму? — Долли недоверчиво уставилась на Эльзу.

— Конечно. На одном пароходе не могут плыть две Умы Дей.

Когда в поле зрения появился пароход, толпа разразилась приветственными криками:

— Ума Дей зиндабад, зиндабад — да здравствует Ума Дей!

За этим последовали и другие возгласы и лозунги, все на хиндустани: "Инкилаб зиндабад" и "Халла бол, халла бол". Когда судно пришвартовалось, лидеры толпы ринулись к сходням с гирляндами и бархатцами. Потом у сходней появилась Ума, которую встретил взрыв радостных возгласов:

— Ума Дей зиндабад, зиндабад!

На некоторое время наступила полная неразбериха.

Наблюдая с дальнего конца пирса, Долли заметила, что Уму застали врасплох, она явно не готовилась к подобному приему и точно не знала, как реагировать. Она осматривала толпу, словно искала кого-то. Долли подняла руку и помахала. Жест привлек внимание Умы, и она обеспокоено махнула в ответ, изобразив жестом беспомощность. Долли знаком ободрила ее — не волнуйся, мы ждем.

Потом Уму подтолкнули вниз по сходням и снова увешали гирляндами. Несколько человек произносили речи, а остальные просто потели под жарким солнцем. Долли попыталась сконцентрироваться на том, о чем они говорили, но ее глаза всё время возвращались к подруге. Она заметила, что Ума сильно похудела, а ее глаза запали, словно в знак протеста против лихорадочного и неустойчивого образа жизни. Но в то же время в ее манерах появилась новая уверенность. Она явно привыкла к тому, что к ней прислушиваются, и когда настала ее очередь говорить, Долли с нарастающим трепетом отметила, что Ума, похоже, точно знает, что сказать и как обращаться с толпой.

Потом внезапно речи прекратились, и Ума протолкнулась сквозь толпу. Она вдруг появилась прямо перед Долли, открыв объятья. Столько лет, столько зим! Они засмеялись и обнялись, прижавшись друг к другу, пока дети озадаченно смотрели на них, отойдя чуть в сторонку.

— Прекрасно выглядишь, Эльза! А твоя дочь просто красавица!

— Ты тоже отлично выглядишь, Ума.

Ума засмеялась.

— Нет нужды лгать. Я выгляжу в два раза старше своего возраста.

Долли вмешалась, дернув подругу за руку.

— Кто эти люди, Ума? Мы так удивились…

— Они из той группы, с которой я работаю, — быстро объяснила Ума. — Эта группа называется "Индийская лига за независимость". Я не говорила им, что приеду сюда, но, видимо, дошли слухи…

— Но чего они хотят, Ума? Зачем они здесь?

— Я тебе позже расскажу, — Ума взяла Долли за руку, а Эльзу — под руку. — Нам о стольких вещах нужно поговорить, и я не хочу терять время.

Вечером они сели на паром до Баттерворта, где в порту ждали автомобили Мэтью, один из них — длиннее, чем когда-либо видела Долли, размером почти с железнодорожный вагон. Это был Дюзенберг, модель Джей Турстер, объяснил Мэтью. У него имелась гидравлическая система тормозов, восьмицилиндровый двигатель объемом 6,9 литров и цепной распределительный вал, на второй передаче автомобиль мог разгоняться до девяноста миль в час, а на самой высокой — до ста шестнадцати.

Мэтью горел желанием продемонстрировать Дюзенберг Нилу и Дину, и мальчики поехали с ним, вместе с Тимми и Элисон. Долли и Эльза последовали за ними в более спокойном темпе на автомобиле, который Мэтью подарил Эльзе на пятидесятилетие — в великолепной бронзово-золотистой Изотта-Фраскини Типо 8А Берлина Трансформабиле с усилителем тормоза. Кузов был изготовлен в Кастанье, а обивка из флорентийской кожи.

Изотта-Франскини направилась на север, когда солнце уже низко стояло на Андаманским морем, и к тому времени, когда они добрались до Сангеи-Паттани, уже почти стемнело. Они поднимались по склону Гунунг Джераи, и передние фары Изотты-Франскини сияли в пелене пыли. Проехав под арочными воротами имения, они прибавили хода по красной проселочной дороге. Потом автомобиль завернул за угол, и впереди показался особняк, эффектно возникнув из-за склона, с горящими в окнах и дверных проемах огнями. Центральной точкой дома являлась круглая башня, вокруг которой шла широкая веранда, а крыша слегка загибалась вверх в китайском стиле.

— Морнингсайд-хаус, — провозгласила Эльза.

Долли была поражена. В чернильной темноте дом словно излучал какой-то нереальный блеск, свет словно шел из какого-то внутреннего источника, выплескиваясь из горы, на которой стоял особняк.

— Он великолепен, Эльза, — сказала Ума. — Другого слова и не подберешь. Думаю, это, наверное, самый прекрасный дом, который я когда-либо видела.

Внутри дом пылал богатым теплом полированного дерева. Спускаясь к ужину, Долли и Ума заблудились в длинных коридорах, отвлекаясь на множество деталей интерьера: на полу был узорчатый паркет, а стены покрыты деревянными панелями из дорогого дерева с тонкой текстурой. Эльза пошла их искать и обнаружила, что обе ощупывают перила большой винтовой лестницы в центре дома.

— Какая красота.

— Вам нравится? — лицо Эльзы засияло от удовольствия. — Когда мы строили Морнингсайд, Мэтью как-то сказал: "Всему, что имею, я обязан дереву — тику, гевее". И я подумала, что так оно и должно быть — Морнингсайд станет монументом, посвященным дереву! Я попросила Раджкумара прислать из Бирмы лучший тик, отправила людей на Сулавеси и Суматру. Вы увидите, что каждая комната сделана из разного дерева.

Эльза повела их вниз по лестнице и проводила в столовую, очень большую, с длинным полированным деревянным столом посередине. Стены обрамляли бамбуковые циновки, а свисающие с потолка светильники были встроены в сверкающие корзины из ротанга. Когда они вошли в комнату, из-за стола встал Сая Джон и медленно, опираясь на трость, подошел к Долли с Умой, он выглядел словно уменьшившимся, похожим на гнома, как будто его тело съежилось по сравнению с головой.

— Добро пожаловать, добро пожаловать.

За ужином Ума и Долли сидели между Мэтью и Саей Джоном. Мужчины старались, чтобы их тарелки всегда были наполнены.

— Это гулаи-тумис, рыба с бутонами розового имбиря, бунга-кунтан.

— А это?

— Жареные в листьях пандана креветки.

— Арахисовые булочки.

— Рисовые пирожки из девяти слоев.

— Цыплята с голубыми цветами — бунга-теланг.

— Маринованная рыба с листьями куркумы, лайма и пурпурной мяты.

— Салат из мелко нарезанного кальмара, горца и дуан-кадо — лианы, которая пахнет, как целый сад специй.

С каждым кусочком рты наполнялись новыми вкусами и ароматами, столь же незнакомыми, сколь и восхитительными.

— А как называется это? — воскликнула Ума. — Я думала, что в Нью-Йорке пробовала всё, но никогда не ела ничего подобного.

Сая Джон улыбнулся.

— Так тебе понравилась перанаканская кухня [32]?

— Никогда не пробовала ничего лучше. Откуда это?

— Из Малакки и Пенанга, — улыбнулась Эльза. — Один из последних величайших мировых секретов.

Наконец-то насытившись, Ума оттолкнула последнюю тарелку и откинулась на стуле. Она повернулась к Долли, которая сидела рядом.

— Столько лет прошло.

— Двадцать три, почти день в день, — ответила Долли, — с тех пор, когда я последний раз видела тебя в Рангуне.

После ужина Долли проводила Уму до спальни. Она сидела скрестив ноги на кровати, пока Ума расчесывала волосы у туалетного столика.

— Ума, — робко произнесла Долли, — знаешь, мне до сих пор интересно…

— Что?

— Прием, который тебе оказали сегодня в порту, все эти люди…

— Ты про Лигу? — Ума положила щетку и улыбнулась Долли в зеркало.

— Да. расскажи мне об этом.

— Это долгая история, Долли. Не знаю, с чего начать.

— Неважно. Просто начни.

Всё началось в Нью-Йорке, сказала Ума, именно там она присоединилась к Лиге, ее пригласили друзья, другие индийцы города. Там их жило мало, но они тесно общались, некоторые пытались скрыться от надзора имперской секретной службы, другие приехали из-за относительной доступности образования. Почти все без исключения страстно увлекались политикой, в условиях изгнания невозможно было оставаться в стороне. В Колумбийском университете преподавал блестящий и мощный Дадасахеб Амбедкар, еще был Таракнат Дас с мягкими манерами, но стойким духом. На Среднем Манхэттене, в маленькой квартирке, похожей на лофт, находилась община Рамакришны, управляемая единственным сантом [33] в одеянии цвета шафрана и многочисленными американскими сторонниками, в центре города, в многоквартирном доме к югу от Хаустон-стрит, жил эксцентричный Раджа, мнивший себя индийским Боливаром. Америка не то чтобы гостеприимно привечала этих людей или их предприятия, она просто не обращала на них внимания, не интересовалась ими, но это безразличие предоставляло некоторого рода убежище.

Вскоре квартира Умы стала одной из узловых точек маленькой, но плотной сети индийских связей. Вместе с соотечественниками она стала чем-то вроде исследователя или потерявшего кораблекрушение: наблюдала, выделяя детали из того, что видела вокруг, пыталась извлечь для себя и своей страны уроки. Встретив в Америке новый век, они собственными глазами увидели приливы и отливы новой эпохи. Они посещали заводы и фабрики, механизированные по последнему слову техники фермы. Они видели, как изобретаются новые способы производства, возникают новые движения и новый образ мыслей. Видели, что в современном мире для выживания необходима грамотность, что образование стало настолько необходимым, что все современные государства сделали его обязательным. От своих сверстников, которые отправились в путешествие на восток, они узнали, что и Япония быстро движется в том же направлении, на Сиаме королевская семья объявила крестовый поход в целях образования.

В Индии, с другой стороны, основные финансовые вливания шли на военную силу, хотя армия была немногочисленной, но потребляла больше шестидесяти процентов государственных доходов, даже больше, чем в странах, которые клеймили как "милитаристские". Лала Хар Даял, один из самых ярких современников Умы, никогда не уставал указывать, что Индия была на самом деле большим гарнизоном, и именно обнищавшие индийские крестьяне платят и за содержание армии завоевателей, и за военные кампании Британии на востоке.

Что произойдет с народом Индии, когда то будущее, которое они лицезрели в Америке, станет настоящим во всем мире? Они понимали, что не только сами вместе со своими детьми заплатят настоящую цену за поддержку империи, но созданные на родине условия таковы, что и потомки войдут в новую эпоху как калеки, лишенные самых фундаментальных условий для выживания, что нужно жить будущим, а не прошлым, тяжкой ношей всего мира. Они понимали, что время уже заканчивается, что вскоре станет невозможно изменить тот угол, под которым их страна войдет в будущее, что близится время, когда падение империи и отъезд правителей уже не сыграют никакой роли, что та траектория, по которой движется их родина, определена, и ее не сместить, страна неумолимо стремится к катастрофе.

Увиденное и услышанное сжигало и ожесточало их, все они в той или иной степени были искалечены знанием, какое зло представляет собой враг. Некоторые стали слегка неуравновешенными, некоторые совсем обезумели, а другие просто сдались. Некоторые превратились в коммунистов, некоторые отвернулись от религии в поисках рецептов, заклятий и формул, которые могли бы применить к самим себе, как целительный бальзам.

Среди индийских знакомых Умы в Нью-Йорке многие выбирали себе направление, основываясь на статьях, опубликованных индийскими студентами Калифорнийского университета в Беркли. Эти публикации называли "гадар", как на хиндустани именовалось восстание 1857 года. Вовлеченные в издание журнала люди были известны как партия "Гадар". Многие их сторонники являлись осевшими в конце 19 — начале 20 века на Тихоокеанском побережье индийцами. Многие эти иммигранты были сикхами, бывшими солдатами британской индийской армии. Опыт жизни в Америке и Канаде превратил этих бывших монархистов в революционеров. Ощущая связь между тем, как с ними обращались за границей, и статусом Индии, они стали заклятыми врагами империи, которой когда-то служили. Некоторые сконцентрировали усилия на попытке обратить тех друзей и родственников, которые еще служили в британской индийской армии. Другие искали союзников за границей, развивая связи с ирландским сопротивлением в Америке.

Индийцы были относительно новичками в искусстве подстрекательства к мятежу. Их наставниками и союзниками являлись ирландцы, обучая своим методам и организации, трюкам с покупкой оружия и как отправить его домой, инструктировали, как побудить к восстанию тех соотечественников, которые служили в империи солдатами. На день Святого Патрика в Нью-Йорке небольшое индийское сообщество иногда маршировало на ирландском параде с собственными знаменами, одетые в шервани и тюрбаны, дхоти и курты, ангаркхи и ангавастрамы.

После начала Первой мировой войны под нажимом британской секретной службы партия "Гадар" ушла в подполье, постепенно превратившись в несколько различных групп. Из них самой значительной была "Индийская лига за независимость", имея тысячи сторонников среди индийцев-иммигрантов, именно их офисы Ума посещала в восточной Азии.

Тут Долли еще более озадаченно вмешалась:

— Но, Ума, — сказала она, — если ты говоришь правду, то почему я никогда не слышала о Лиге? В газетах постоянно полно статей о Махатме Ганди, но никто не пишет о вашей группе.

— Причина в том, Долли, — ответила Ума, — что мистер Ганди возглавляет лояльную оппозицию. Как и многие индийцы, он решил обращаться с империей, надев бархатные перчатки вместо железных рукавиц. Он не видит, что империя остается в безопасности, пока ей сохраняют верность индийские солдаты. Индийская армия всегда подавит оппозицию, где бы она не возникла — не только в Индии, но и в Бирме, Малайе, Восточной Африке — неважно где. И, конечно, империя делает всё возможное, чтобы держать этих солдат под рукой: служить могут лишь люди из определенной касты, они полностью выключены из политики и более мудрого общества, им дают землю, а детям гарантирована работа.

— И на что же вы в таком случае надеетесь? — спросила Долли.

— Открыть солдатам глаза. Это не так сложно, как тебе кажется. Многие лидеры Лиги — бывшие солдаты. Джани Амрик Сингх, например, помнишь его? Тот заметный сикх джани, который приезжал сегодня на пирс, помнишь?

— Да.

— Я расскажу тебе его историю. Впервые мы встретились в Калифорнии много лет назад. Он был старым военным и до того, как выйти в отставку, поднялся до младшего офицера в британской индийской армии. Когда я впервые я услышала его речь, он говорил о необходимости открыть глаза индийским солдатам. Через некоторое время я сказала ему: "Но, Джани, вы сами служили в этой армии, почему вам понадобилось так много времени, чтобы понять, как вас использовали для покорения других?"

— И что он ответил?

— Он сказал: "Вы не понимаете. Мы никогда не думали, что нас используют для покорения других людей. Наоборот, мы думали противоположное. Нам говорили, что мы освобождаем эти людей. Вот что они говорили — что мы отправляемся освобождать этих людей от дрянных королей и злобных традиций и всё такое прочее. Мы верили, потому что они и сами в это верили. Нам потребовалось много времени, чтобы понять — в их глазах свобода существует там, где они правят".

Долли согласилась с этим, улыбнувшись и кивнув.

— Но что еще, Ума? Ты встретила кого-нибудь? Мужчину? Ты со своими революционерами разговариваешь только о политике?

Ума слабо улыбнулась.

— Я встречала многих мужчин, Долли. Но мы всегда были как братья и сестры, так мы называем друг друга — бхай и бахен. Что касается меня, они знали, что я вдова, и поэтому, мне кажется, мужчины смотрели на меня как на идеальную женщину, символ чистоты, и честно признаюсь, я не особо возражала. Всё дело в политике — как только ты ей займешься, больше ничего другого в жизни не остается.