Стеклянный Дворец

Глава сорок седьмая

В последний день пребывания Джаи в Янгоне Дину обещал отвести ее на Университетскую улицу, 38, чтобы посетить митинг у дома Аун Сан Су Джи.

В 1996 году шел шестой год домашнего ареста Аун Сан Су Джи. Несмотря на то, что сама она была ограничена в передвижениях, дом Аун Сан Су Джи по-прежнему являлся центром политической жизни. Дважды в неделю, по субботам и воскресеньям, она устраивала митинг: люди собирались рядом с домом, а она обращалась к ним через ворота. Эти собрания стали чем-то вроде паломничества. По выходным после полудня Рангун затихал, и тысячи людей вливались в город со всей округи.

Дину зашел за Джаей в гостиницу. Один из его друзей подвез его на чешской Шкоде 1954 года. Машина громко чихала во время остановок. Сев в автомобиль, Джая заметила, что его дверцы были разных цветов и немного разной формы, словно их изготовили с помощью кувалды.

— До чего странно выглядит эта машина, — заметила она.

Дину засмеялся.

— Да… эту машину полностью сделали из деталей других машин… Капот от старой японской Охты… одна дверь от Волги… Чудо, что она вообще может двигаться.

По улицам прокатывалось эхо от треска из выхлопной трубы Шкоды. Центр города был странно пустынен, Джая такого еще не видела. Но по мере движения на север машин становилось больше, встречались также автобусы и небольшие грузовики. Они проехали по широкой тенистой улице с большими виллами, припарковались на приличном расстоянии и пошли пешком вместе с сотнями остальных.

Они приблизились к дому с желто-зеленым забором. Снаружи собралась большая толпа. Внутри мало что можно было разглядеть: дом находился довольно далеко от улицы, за высокой бамбуковой рощей. Ворота были из острых металлических прутьев. Вокруг собралось тысяч десять человек, большинство терпеливо сидели на травянистой обочине по обеим сторонам улицы. Полиция и добровольцы держали проезжую часть свободной, и по ней медленно проезжали машины, прямо мимо ворот.

Добровольцы носили шафрановые рубашки и зеленые лонджи, как рассказали Джае, то были цвета демократического движения. Дину многие узнавали, ему показали обзорную точку совсем рядом с воротами. Оттуда открывался хороший вид, и Джая долгое время рассматривала собравшихся вокруг людей: было много студентов, буддистских монахинь и монахов, но большинство — просто обычные люди. Было много женщин с детьми. Все находились в ожидании, но атмосфера была не напряженной, через толпу пробирались разносчики, продавая еду и напитки.

Дину потянул Джаю за локоть и показал на фотографа и пару человек в темных очках с проволочной оправой.

— Спецслужбы военных, — объяснил он. — Они всё снимают и относят пленку в свой штаб. Завтра ее посмотрит их начальство.

Джая заметила, что в толпе много индийцев. Когда она спросила об этом Дину, он ответил:

— Да, можете быть уверены, что этот факт не ускользает от глаз режима… Официальные газеты часто описывают эти митинги как сборище злобных индийцев, — засмеялся он.

Внезапно по толпе пронесся гул.

— Вот она, — сказал Дину. — Аун Сан Су Чжи.

Из дома вышла худенькая, хрупкая женщина. Над воротами едва виднелась ее голова с черными, собранными у шеи и украшенными белыми цветами волосами. Она была невыразимо прекрасна.

Аун Сан Су Джи помахала людям рукой и начала говорить. Она говорила по-бирмански, и Джая ничего не поняла. Но манера подачи была не похожа на то, что до сих пор приходилось слышать Джае. Она постоянно смеялась, в ее поведении была какая-то наэлектризованная заразительность.

Джая подумала, что в этом смехе и заключается ее притягательность. Она слышала отзвуки смеха Аун Сан Су Джи повсюду вокруг, в толпе. Несмотря на присутствие множества агентов спецслужб, в атмосфере не чувствовалось никакого страха. Эта легкость казалась совершенно несоответствующей примолкшему городу. Джая поняла, сколько людей вверяли свои надежды Аун Сан Су Джи, в это мгновение она и сама готова была сделать что угодно, о чем та ее попросит, невозможно было смотреть на эту женщину и не полюбить ее.

И Джая, и Дину молчали, возвращаясь обратно к старой Шкоде. Только когда они сели в машину, Дину сказал:

— Так странно… Я знал ее отца… Знал многих политиков… многих, кого сейчас чтят как героев… Но она — единственный лидер, которому я могу поверить.

— Почему?

— Потому что только она, похоже, способна понять, что такое политика… какой она должна быть… что сопротивление тирании и должно стать политикой… нельзя позволить ей завладеть всем нашим существованием. Для меня это и есть самое унизительное в нашем положении, не только в Бирме, но и во многих других местах… что политика повсюду, но ничего не дает людям… в религии, в искусстве, в семье… она поглотила всё… от нее не сбежать… но что, в конце концов, может быть банальнее? Она это понимает… только она… и это делает ее чем-то большим, чем просто политиком.

— Но если это так, — задумчиво произнесла Джая, — разве не труднее ей будет преуспеть в качестве политика?

Дину засмеялся.

— Но она уже преуспела… разве вы не видите? Она сорвала маски с лиц генералов… Показала им границы, в которых хочет действовать… и эти границы держат и их в заточении… Она беспрестанно их преследует, каждую секунду… Она лишила их слов, дара речи. Им приходится защищаться, называя ее империалистом… а это ведь смешно… когда на самом деле это они насадили старые имперские законы и конвенции, чтобы удержаться у власти. Правда в том, что они проиграли и знают это… вот почему это приводит их в такое отчаяние… знание, что скоро им негде будет спрятаться… что им придется отвечать за содеянное, это лишь вопрос времени.