Стеклянный Дворец

Глава двадцать четвертая

В тот год казалось, что муссоны разразились над Ланкасукой задолго до того, как в небе появились первые облака. Свадьба Манджу состоялась в конце июня, как раз до прихода дождей. Дни стояли жаркие, и в парке перед домом уровень воды в озере упал до такой степени, что лодки больше не могли вытащить на берег. В это время года вращение земли, казалось, замедлилось в предвкушении потопа.

Но в Ланкасуке свадьба сотворила нечто похожее на странную климатическую аномалию, словно весь двор залила вода, а обитателей дома несло вниз по бурному течению, через огромные волны из совершенно разных предметов: людей, подарков, суеты, смеха, еды. На заднем дворе весь день напролет горели костры для готовки, а под крышей яркого шатра, возведенного для свадьбы, казалось, постоянно собирался хотя бы десяток человек, чтобы перекусить.

Дни проходили в бурных пирах и церемониях, торжественные семейные собрания для пака-декхи неумолимо приводили к перемазанному в желтой куркуме гае-холуду [40]. Медленно, как поднимающаяся вода муссонов заливает расчерченные участки рисовых полей, поступь свадьбы упорно сметала все перемычки, разделяющие жизни обитателей дома. Политические коллеги Умы пачкали свои белые сари в попытках помочь, как и многие одетые в хаки члены партии Конгресса; друзья Арджуна по Форту-Уильяму присылали на помощь отряды поваров, разносчиков, официантов и даже, по случаю, целые военные оркестры с накрученными на музыкантов медными инструментами и капельмейстерами в мундирах, в дом толпой влилась большая часть учеников колледжа Манджу, как и красочная толпа приятелей Нила по киностудии в Толигандже — режиссеры, актеры, студенты, певцы, даже две кошмарные женщины из гримерки, которые одевали Манджу в день судьбоносного прослушивания.

Долли тоже приложила руку к созданию этой суеты. За те годы, что она навещала Уму в Калькутте, она наладила тесные связи с бирманскими храмами города. Они были хоть и небольшими, но не без роскоши. Туда заходили многие бирманские знаменитости, включая известного активиста, монаха У Визара. Благодаря связям Долли, свадьбу Манджу собиралась посетить значительная часть бирманского сообщества города — студенты, монахи, адвокаты и даже несколько неповоротливых сержантов калькуттской полиции (многие из них имели англо-бирманское происхождение).

Несмотря на совершенную разнородность этих групп, недопонимания между ними случались редко. Но в конце концов оказалось совершенно невозможным приглушить те могущественные потоки, которые будоражили весь мир. Однажды прибыл друг Умы, известный член партии "Национальный Конгресс", одетый в подражание Джавахарлалу Неру в пилотку и длинный черный шервани, с розой в качестве бутоньерки. Элегантный политик оказался рядом с другом Арджуна, одетым в мундир Четырнадцатого панджабского полка лейтенантом.

— И каково это, — повернулся к нему политик с ухмылкой, — быть индийцем и носить эту форму?

— Знаете, сэр, — огрызнулся друг Арджуна с аналогичной ухмылкой, — этот мундир довольно теплый, но полагаю, то же самое можно сказать и о вашем?

В другой раз Арджун оказался лицом к лицу со странной разрозненной толпой буддистских монахов, бирманских студентов-активистов и членов партии Конгресса. Партийцы помнили стычки с индийскими солдатами и полицией. Они начали бранить Арджуна за службу в оккупационной армии.

Арджун вспомнил, что это свадьба его сестры, и смог усмирить свой гнев.

— Мы не оккупировали страну, — сказал Арджун со всей возможной беззаботностью, — Мы здесь, чтобы вас защищать.

— От кого вы нас защищаете? От самих себя? От других индийцев? Это от ваших хозяев нужно защитить страну.

— Послушайте, — ответил Арджун, — этой моя работа, и я пытаюсь выполнять ее как можно лучше.

Один из бирманских студентов посмотрел на него с мрачной улыбкой.

— Знаете, что говорят в Бирме при виде индийских солдат? Мы говорим: вот идет армия рабов, марширует, чтобы захватить еще больше рабов для своих хозяев.

Арджуну стоило больших усилий совладать с собой и не затеять драку, он развернулся и пошел прочь. Позже он пришел с жалобами к Уме и обнаружил, что она совершенно не на его стороне.

— Они просто высказали тебе то, что думает большинство людей в нашей стране, Арджун, — резко заявило Ума. — Если ты достаточно силен, чтобы выстоять перед вражескими пулями, то должен быть и достаточно сильным, чтобы их выслушать.

Во время пребывания в Ланкасуке Кишана Сингха разместили в маленькой комнатке на задах дома. В другое время это помещение обычно использовалось в качестве кладовки, где хранилась провизия. Вдоль стен возвышались большие каменные полки, заставленные соленьями, по углам лежали груды поспевающих манго и гуав, с потолочных балок, вне досягаемости муравьев и кошек, на веревках свисали глиняные кувшины с маслом и жиром.

Однажды днем Белу послали в кладовку за маслом. Деревянная дверь слегка деформировалась и не закрывалась плотно. Заглянув в щель, Бела увидела внутри лежащего на циновке Кишана Сингха. На время сиесты он переоделся в лонджи, а мундир висел на крючке. На июньской жаре он потел, и снял всё, кроме тонкой армейской майки.

По мерным движениям его ребер Бела решила, что он спит. Она проскользнула в комнату и на цыпочках обошла циновку. Встав на колени, она развязывала веревки у кувшина с маслом, когда Кишан Сингх внезапно проснулся.

Он вскочил на ноги и натянул форменный китель, покраснев от смущения.

— Мама послала меня за этим, — быстро произнесла Бела, показывая на глиняный кувшин.

Надев китель, он сел на циновку, скрестив ноги, и улыбнулся. Бела робко улыбнулась в ответ. Она не чувствовала ни малейшего желания уйти, она еще с ним не разговаривала и вдруг сообразила, что о многом хочет его спросить.

Первый вопрос касался того, что больше всего занимало ее мысли.

— Кишан Сингх, ты женат?

— Да, — серьезно ответил он. — И у меня есть сын, ему всего годик.

— А сколько тебе было лет, когда ты женился?

— Это было четыре года назад. Значит, мне было шестнадцать.

— А твоя жена, какая она?

— Она из соседней деревни.

— А где твоя деревня?

— На севере, далеко отсюда. Около Курукшетры, где произошла великая битва из "Махабхараты". Вот почему из мужчин нашего округа выходят хорошие солдаты, так люди говорят.

— И ты всегда хотел стать солдатом?

— Нет, — засмеялся он. — Вовсе нет, но у меня не было выбора.

Мужчины его семьи всегда жили за счет воинской службы, объяснил он. Его отец, дед, дяди, все служили в Джатах один-один. Дед погиб при Пашендейле во время Великой войны [41]. За день до смерти он продиктовал письмо семье, с указаниями насчет урожая и что посеять, когда его уберут. На следующий день он вылез из окопа, чтобы спасти раненого офицера, английского капитана, чьим денщиком он служил пять лет и которого почитал превыше всех людей. За это его посмертно наградили индийской медалью за выдающиеся заслуги, семья хранила ее в своей хавели, стеклянной шкатулке.

— И по сей день семья офицера присылает нам деньги, не потому что мы просим, и не из милости, а от любви к моему деду и в честь того, что он сделал для их сына.

Бела внимала его словам, впитывая каждое движение мускулов на его лице.

— Продолжай.

Его отец тоже служил в армии. Его ранило в Малайе во время восстания. Нож пронзил его бок и проткнул толстую кишку. Военные доктора сделали всё, что могли, но рана оставила хронические, чудовищные боли в желудке. Он поехал за границу, посещал экспертов по аюрведе и другим медицинским практикам, расходы вынудили продать долю в семейном земельном наделе. Он не желал такой судьбы для Кишана Сингха, хотел, чтобы сын отправился в колледж и понял кое-что в жизни, сам он объездил весь мир — Малайю, Бирму, Китай, Восточную Африку, но так ничего и не понял.

Кишан Сингх тоже хотел поступить в колледж, но когда ему исполнилось четырнадцать, умер отец. После этого вопрос с образованием был закрыт, семья нуждалась в деньгах. Родственники побудили его обратиться в местную рекрутинговую контору, сказали, что ему повезло родиться в касте, которую допускают служить в английской армии саркаров.

— Ты поэтому вступил в армию?

— Да, — кивнул он.

— А женщины твоей деревни, — спросила Бела, — какие они?

— Не похожи на тебя.

Ее это задело.

— Почему? Что ты имеешь в виду?

— Они некоторым образом тоже солдаты. С самого детства они начинают понимать, что означает рано овдоветь, как воспитывать детей без отца, как проводить жизнь с покалеченными и изуродованными мужьями.

И только тогда Бела услышала выкрикивающий ее имя голос матери и выбежала из комнаты.

На время свадьбы Раджкумар с семьей остановились в отеле "Великий Восток" (в свете прошлой враждебности для Раджумара было немыслимо жить у Умы, как обычно поступала Долли). Однако все согласились, что Нил и Манджу проведут первую брачную ночь, последнюю ночь в Калькутте, в Ланкасуке, на этаже Умы.

Когда пришел тот самый день, Долли с Умой сами подготовили спальню для новобрачных. Рано утром они сходили на цветочный рынок в Калигате и вернулись с десятками заполненных корзин. Все утро они украшали постель цветочными гирляндами, сотнями цветов. За этой работой они вспоминали собственные свадьбы, как они отличались от этой. Днем к ним присоединилась Вторая принцесса, специально приехавшая из Калимпонга. Круг замкнулся.

Стояла жара, и они быстро взмокли.

— С меня довольно, — сказала Долли. — У меня на свадьбе всё было проще.

— Помнишь миссис Камбатту с камерой?

Они сели на пол, вспоминая и смеясь.

По мере того, как разгорался день, произошла еще сотня мелких неприятностей. Главным образом они касались всякой всячины, которую кто-то забыл купить: еще одна дхоти для священника, пучок свежей священной травы дурва, сари для забытой тети — мелкие, но существенные детали. Ближе к вечеру Арджуну велели по-быстрому отправиться за покупками на семейном Джоветте. Дину, Ума и Бела поехали с ним, вооружившись списком покупок.

Арджун вывел Джоветт во двор, и остальные тоже сели.

— Куда именно мы едем? — спросила Ума.

— На рынок в Калигате, — ответил Арджун.

— Что ж, тогда тебе придется поторопиться, — заявила Ума.

— Почему?

— Сегодня будет демонстрация, нам могут перекрыть дорогу.

— Демонстрация? — удивился Арджун. — Что еще за демонстрация в такое-то время?

Ума рассердилась.

— Ты когда-нибудь читаешь газеты, Арджун? Это антивоенный марш. Мы в партии Конгресса считаем, что в случае очередной войны Британия не может рассчитывать на нашу поддержку, если не гарантирует Индии независимость.

— А, понимаю, — пожал плечами Арджун. — Что ж, тогда мы в безопасности, пройдет много времени, пока всё это закончится.

Дину рассмеялся.

До рынка они добрались всего за пятнадцать минут и через полчаса закончили с покупками. Уже на обратном пути они свернули на широкую улицу и увидели, как издалека приближается первая колонна демонстрантов.

— Не о чем волноваться — спокойно заявил Арджун. — Они далеко впереди, нам не помешают.

Но пока он говорил, мотор Джоветта начал чихать, и внезапно машина остановилась.

— Сделай что-нибудь, Арджун, — рявкнула Ума. — Мы не можем здесь стоять.

— Свечи зажигания, — задумчиво пробормотал Арджун. — Так я и знал, что нужно было утром их почистить.

— Ты можешь это починить?

— Это займет несколько минут.

— Несколько минут! — воскликнула Ума. — Они они будут уже вокруг нас. Арджун, как ты такое допустил?

— Так бывает.

Дину и Арджун обошли машину спереди и открыли капот. Джоветт долгое время простоял во дворе, и двигатель сильно нагрелся. К тому времени, как свечу починили, демонстрация сомкнулась вокруг них. Люди обтекали их со всех сторон, некоторые выходили из рядов, чтобы поглазеть на застрявшую машину и двоих мужчин у открытого капота. Арджун и Дину сели обратно в машину, им ничего не оставалось делать, как просто сидеть и ждать, пока мимо пройдут последние демонстранты.

Один из митингующих бросил через окно буклет. Арджун подобрал ее и просмотрел первую страницу. Там были цитаты из Махатмы Ганди, в одной из которых говорилось: "Почему Индия во имя свободы должна защищать эту сатанинскую империю, которая сама является величайшей угрозой свободе?".

К этому времени Арджун уже чрезвычайно рассердился и издал злобное шипение.

— Идиоты, — сказал он. — Я бы забил эту бумагу им в глотки. Могли бы найти и более полезные занятия, чем шляться по такой жаре.

— Следи за языком, Арджун, — оборвала его Ума с заднего сиденья. — Надеюсь, ты в курсе, что я тоже должна была участвовать в этом марше. Не думаю, что стоит называть их идиотами. К тому же, что ты вообще об этом знаешь?

— Ну ладно… — Арджун уже приготовился позабыть об этом, но тут неожиданно в его защиту выступил Дину.

— Думаю, Арджун прав, — сказал он. — Эти люди — идиоты.

— Что? О чем ты говоришь, Дину? — поразилась Ума.

— Я говорю о фашизме, — ответил Дину, — и о том, что сейчас самое важное — бороться с ним. Потому что если и правда начнется война, то она не будет похожа ни на какие другие… Гитлер и Муссолини — самые большие тираны в человеческой истории… Гротескные монстры… Если им удастся навязать миру свою волю, мы все обречены. Посмотрите, во что они верят, вся их идеология основана на превосходстве одних рас над другими… Взгляните на то, что они делают с евреями… Если им дать волю, они уничтожат рабочее движение во всем мире. Их правление будет самым жестоким и деспотичным, за гранью вашего воображения, одни расы наверху, а другие внизу… И ни на секунду не воображайте, что Индии или Бирме будет лучше в случае поражения Британии… Германия планирует просто занять место империи и править за нее. И задумайтесь над тем, что произойдет в Азии… Японцы уже стремятся стать империей, как нацисты и фашисты… В прошлом году они убили в Нанкине сотни тысяч невинных людей… Когда я в последний раз говорил с Саей Джоном, он рассказывал, что многие родственники его жены были убиты… Их поставили к стенке и расстреляли. Мужчин, женщин, детей… Думаете, что если японская армия войдет в Индию, она не сделает и здесь того же самого? Если так, то вы ошибаетесь… Сделает… Они самые худшие империалисты и расисты. Если они преуспеют, то это будет самая страшная катастрофа в человеческой истории.

Ума ответила спокойным тоном.

— Дину, ты ни секунду не должен думать, что я или кто-либо в партии Конгресса, хоть на йоту симпатизирует нацистам или фашистам. Вовсе нет, они именно такие, как ты говоришь, гротескные монстры. Как много раз повторял Махатма Ганди, они представляют полную противоположность тому, за что выступаем мы. Но насколько я понимаю, мы находимся между двух зол. Для нас вопрос заключается в том, с какой стати вставать на сторону одного из них? Ты говоришь, что нацизм будет править с помощью насилия и покорения других народов, что он сделает расизм политикой и пойдет на немыслимые зверства. И всё это правда, не спорю. Но подумай о том зле, которое ты перечислил: расизм, управление с помощью агрессии и покорения народов. Разве империя не виновна во всём этом? Сколько миллионов человек исчезло, пока империя завоевывала мир, захватывала целые континенты? Не думаю, что они вообще ведут подсчет. Что еще хуже, империя становится примером успеха нации, моделью для всех остальных, к которой нужно стремиться. Подумай о бельгийцах, захвативших Конго, они убили там десять или одиннадцать миллионов человек. Ведь они хотели лишь создать собственную версию Британской империи. Разве не этого жаждут сегодня Япония и Германия — построить собственную империю?

Бела перегнулась через сиденье, пытаясь вмешаться.

— Мы должны возвращаться, — запричитала она. — Нельзя просто сидеть здесь и спорить. Сегодня свадьба Манджу.

Последние демонстранты прошли мимо. Арджун завел машину и развернулся. Они поспешили в сторону Ланкасуки.

Но для Дину спор не закончился. Он развернулся на сиденье.

— Тетя Ума, — заявил он, — вы всегда говорите о зле империи и о том, что британцы сделали с Индией… Но подумайте о тех чудовищных вещах, которые здесь происходили до их появления. Посмотрите, как даже сегодня обращаются с женщинами, посмотрите на кастовую систему, на неприкасаемых, сожжение вдов… весь этот ужас.

— Я первая признаю ужасы нашего общества, — резко отозвалась Ума, — я ведь женщина, и уверяю тебя, что гораздо больше тебя это ощущаю. Махатма Ганди всегда говорил, что нашу борьбу за независимость нельзя отделить от борьбы за реформы. Но к этому я должна добавить, что не стоит обманываться идеей, будто империализм инициирует реформы. Колониалисты хотят, чтобы мы в это верили, но это можно легко опровергнуть. Действительно, Индию раздирает то зло, которое ты перечислил — касты, плохое обращение с женщинами, неграмотность и невежество. Но возьми, например, собственную страну, Бирму. В ней не было кастовой системы. Наоборот, бирманцы были совершенно равноправны. Женщины занимали высокое положение, возможно, даже лучшее, чем на Западе. Все были грамотными. Но Бирму тоже завоевали и поработили. В некотором смысле она заплатила империи даже более высокую цену, чем мы. Совершенно неверно представлять колониалистов, как будто они сидят и раздумывают о правильном или неправильном устройстве общества, которое хотят покорить, не поэтому создаются империи.

Дину хрипло засмеялся.

— Ну вот возьмем вас, вы полны негодования по отношению к британцам, но всё же чаще всего разговариваете по-английски.

— Ты попал пальцем в небо, — огрызнулась Ума. — Многие великие еврейские писатели пишут по-немецки. Думаешь, это мешает им понять правду?

— Остановитесь! — прокричал Арджун с водительского сиденья. Он резко завернул, проехав в ворота Ланкасуки. При выходе из машины их встретило улюлюканье и трубные звуки ракушек. Они бегом взлетели по ступенькам, обнаружив Нила и Манджу вышагивающими вокруг огня с завязанными в узел дхоти и сари.

Манджу осматривала комнату из-под накинутого на голову сари в поисках Арджуна. Когда она наконец увидела, как тот входит в своей почерневшей и засаленной одежде, она дернула головой, сбросив покрывало. Все замерли, пораженные видом невесты с непокрытой головой. Именно тогда, за мгновение до того, как Манджу накинула сари обратно, Дину щелкнул фотоаппаратом. Позже все согласились, что это было лучшее свадебное фото.

Ночь была невыносимо жаркой. Постель Белы промокла от пота, несмотря на вращающийся над головой электрический вентилятор. Она не могла заснуть, вдыхая цветочные ароматы — пьянящие запахи последних и самых жарких ночей перед дождями. Она думала о Манджу с Нилом в украшенной цветами спальне внизу. Удивительно, как жара усиливала запах цветов.

В горле у нее пересохло, как в пустыне. Он выбралась из постели и вышла в коридор. Дом был погружен в темноту и впервые за многие недели совершенно пуст. Тишина казалась почти неестественной, особенно после суматохи последних нескольких дней. Она на цыпочках прошла по коридору на веранду с задней стороны дома. Стояла полная луна, отбрасывая свет на пол, который блестел, как серебристая фольга. Бела посмотрела на дверь комнаты, где спал Кишан Сингх. Она, как обычно, была слегка приотворена. Бела раздумывала, стоит ли ее закрыть. Она пересекла веранду, подошла к двери и заглянула внутрь. Бела увидела Кишана Сингха, лежащего на циновке в завязанной между ног лонджи. Порыв ветра приоткрыл дверь еще больше. Внутри казалось прохладнее. Она проскользнула в комнату и села в углу, положив подбородок на колени.

Вдруг он зашевелился и сел.

— Кто здесь?

— Это я, Бела.

— Бела?

Она различила в его голосе беспокойство и поняла, что оно больше относится к Арджуну, чем к ней, он боялся того, что может случиться, если ее здесь обнаружат, сестру офицера, девочку, которой только что исполнилось пятнадцать, и незамужнюю. Она не хотела, чтобы Кишан боялся, передвинулась по полу и дотронулась до его руки.

— Всё в порядке, Кишан Сингх.

— А что если…?

— Все спят.

— Но всё-таки…

Бела видела, что он по-прежнему боится, вытянула ноги и легла рядом.

— Расскажи мне, Кишан Сингх, когда ты женился, какой была твоя первая брачная ночь с женой?

Он тихо засмеялся.

— Странной, — ответил он. — Я знал, что друзья и родственники стоят у двери, подслушивают и смеются.

— А твоя жена? Она боялась?

— Да, но я тоже боялся, кое в чем даже больше нее. Потом, когда мы разговаривали об этом с другими, то узнали, что так всегда и бывает…

Он мог бы заняться с ней любовью, и Бела ему бы позволила, но поняла, что он не станет, не из-за страха, а из врожденной порядочности, и была рада, потому что это значило, что находиться здесь вполне безопасно. Она радовалась уже тому, что лежала рядом, а он осознавал, что она поблизости.

— А когда родился твой сын, — спросила Бела, — ты был там?

— Нет, жена жила в деревне, а я на базе.

— А когда услышал новости?

— Я купил в лавке конфет, пошел к твоему брату и сказал: "Сахиб, вот кой-какие сладости". Он посмотрел на меня и спросил: "А что такое?" И я сказал: "Сахиб, у меня родился сын".

Разговаривая с Кишаном Сингхом, Бела пыталась представить Арджуна в форме, но образ никак не складывался.

— Мой брат, какой он? В смысле, как военный?

— Он хороший офицер. Все солдаты его любят.

— Он с вами строг?

— Иногда. Из всех индийцев нашего батальона он больше всего похож на англичанина. Мы зовем его Ангрез [42].

Она засмеялась.

— Нужно ему сказать.

Внезапно он прижал ладонь к ее рту.

— Тсс.

Послышался звук чьих-то шагов по лестнице. Он встревоженно сел.

— Сегодня они улетают в Рангун, — сказал Кишан Сингх. — Все встанут рано. Тебе нужно уходить.

— Еще немножко, — взмолилась она. — Еще ведь ночь.

— Нет.

Он поставил Белу на ноги и подвел к двери. Когда она уже собиралась выскользнуть, он ее остановил.

— Погоди.

Взяв Белу рукой за подбородок, Кишан Сингх ее поцеловал, очень быстро, но настоящим поцелуем.

Когда Нил ее разбудил, Манджу не могла поверить, что уже пора.

— Еще немножко, — протянула она. — Всего несколько минут.

Он прижался подбородком к ее лицу, пощекотав бородой.

— Манджу, самолет вылетает в четыре утра. У нас нет времени.

В самый разгар суматохи с отъездом было еще темно. Связку с ключами сначала нашли, а потом опять потеряли, на чемоданы сели и стянули их ремнями, двери и окна закрыли, проверили, а потом снова закрыли. Подали последние чашки чая, а затем, пока все соседи еще крепок спали, багаж погрузили в машину. Родня стояла во дворе и махала: Ума, Бела, Арджун и их родители. Кишан Сингх смотрел сверху. Манджу слегка всплакнула, но для долгих прощаний не осталось времени. Нил поторопил ее сесть в машину и закрыл дверь.

— Мы вернемся в следующем году…

В такую рань дороги еще оставались пустыми, и понадобилось всего полчаса, чтобы добраться до воздушной базы Уиллингтон на берегу реки Хугли. Через несколько минут прибыли Долли, Раджкумар и Дину. Ровно в четыре утра их провели к пристани, где ожидал гладкий серый катер. Его двигатель с гулом завелся, и они помчались вверх по реке, палуба приподнялась под лихим углом. Было совсем темно, и Манджу могла рассмотреть лишь грязные круги на воде, освещенные мощными фарами катера.

Гул катера стал тише, превратившись в легкое завывание. Нос опять опустился в воду, а фары осветили лежащую впереди реку. Внезапно из воды показались два гигантских белых поплавка, и свет поднялся выше, вырвав из темноты самолет, который должен был доставить их до Рангуна. Это был громадный летающий корабль весом в восемнадцать с половиной тонн. На хвосте самолета красовался логотип, а название было написано крупными буквами на носу: "Центавр".

— Это гидросамолет Мартин С-130, - прошептал Нил на ухо Манджу. — Такие летают через Тихий океан в компании "Пан Американ".

— Как самолет Хамфри Бограта в "Китайском клипере"?

— Да, — засмеялся он. — И такой же был в "Полете в Рио", помнишь, с Фредом Астером и Джинджер Роджерс?

Лишь шагнув через дверь, Манджу смогла оценить действительный размер самолета. Внутренне пространство было огромным, как палуба корабля, с глубокими мягкими сиденьями и сверкающими латунными лампами. Манджу прижалась носом к окну и увидела, как начинают вращаться винты. На взбаламученной коричневой воде внизу появились хлопья белой пены, а потом дрожащий фюзеляж двинулся вперед, и поднятая его носом волна хлынула на невидимый берег, сбивая в островки водные гиацинты, плывущие вниз по течению. От поплавков самолета донесся булькающий звук, когда тот, борясь с сопротивлением воды, набирал скорость. Внезапно "Центавр" дернулся вперед, словно выпрыгнул из воды с порывом ветра. Манджу увидела, как отдаляются покрытые рябью воды Хугли, пока самолет медленно поднимался над крутыми берегами реки. Вскоре городские огни исчезли, и внизу осталась лишь темнота, теперь они летели над мангровыми болотами Сундарбана, направляясь к Бенгальскому заливу.

Немного погодя стюард устроил Манджу и Нилу экскурсию по самолету. Они прошли прямо к капитанскому мостику, где перед одинаковыми приборными панелями сидели бок о бок капитан с первым помощником. Первый помощник объяснил, что рейс Калькутта-Рангун — это лишь один участок из двухнедельного полета длиной одиннадцать тысяч миль, который "Центавр" совершает из Саутгемптона до Сиднея и обратно.

За кабиной пилотов находилась главная палуба. Там была зона стюардов, комната для курения и прогулочная палуба, где не было сидений, чтобы пассажиры могли размять ноги во время полета. Вся конструкция была такой продуманной, у Манджу просто перехватило дыхание при виде оригинального устройства кухни и буфетной. В зоне не больше кладовки каким-то образом нашлось место для всех принадлежностей первоклассного ресторана — посуды, скатертей, столовых приборов и даже свежих цветов.

Поскольку приближался рассвет, стюард посоветовал Манджу и Нилу пойти на прогулочную палубу и посмотреть на зарю. Они шагнули в арочный проем как раз вовремя, чтобы увидеть, как простирающаяся над Сундарбаном тьма уступает место металлическому отблеску Бенгальского залива. Вдалеке горизонт засеребрился, а потом замерцал полупрозрачным зеленым цветом, который накрыли полосы малинового и желтого.

Пока Дину пытался сфотографировать рассвет, Манджу и Нил пересекли проход, чтобы взглянуть в другом направлении. Манджу вскрикнула: вид на западе был ошеломляющий. На горизонте сгустилась тьма, огромная туча размером с гору, словно через моря сюда магическим образом перенеслись Гималаи. Тучи были такими густыми, что их нижний край, казалось, почти касается волн, а вершины вздымаются гораздо выше самолета, огромный Эверест облаков, достигающий сотен футов.

— Муссоны, — изумленно произнес Нил. — Мы летим прямо в надвигающийся дождь.

— Это опасно? — спросила Манджу.

— В любом другом самолете — возможно, — уверенно заявил Нил. — Но только не в этом.

Они вернулись обратно на свои места, и вскоре по окнам захлестали струи дождя, с такой силой, что Манджу пришлось отпрянуть. Но жестокая непогода почти не возымела эффекта на самолет — спидометр в кабине показывал, что "Центавр" летит на постоянной скорости в двести миль в час. Однако чуть позже капитан объявил, что "Центавр" сменит высоту, чтобы миновать грозу. Он спустится с теперешней высоты в три тысячи футов до нескольких сотен футов над уровнем моря.

Манджу задремала и резко проснулась только когда по самолету пробежала волна возбуждения. С правого борта виднелась земля, обрамленный пляжами остров как с картинки. Огромные волны распадались на песке на полосы белой пены. В центре острова стояла полосатая черно-белая башня.

— Дамы и господа, — объявил капитан, — вот маяк Устричного рифа. Вскоре вы увидите берега Бирмы. Наблюдайте за Араканским побережьем.

И вот он появился, почти на расстоянии вытянутой руки, плотный свалявшийся ковер мангровых зарослей, пронизанный тонкими трещинками серебристых ручьев. Пока Манджу смотрела в окно, Нил шептал ей на ухо историю о том, как его бабушка, мать Раджкумара, умерла где-то там, внизу, на сампане, стоящем на якоре в одной из этих заросших бухточек.

Город Акьяб, столица Аракана, был их первой остановкой.

— Вот здесь родился отец, — гордо произнес Нил.

Самолет садился на своей естественной взлетной полосе, в море, на приличном расстоянии от города. Из всего города они разглядели лишь часовую башню где-то вдалеке, пока "Центавр" снижался. После быстрой дозаправки самолет снова поднялся в воздух. Дождь прекратился, и в ясном свете дня стали видны прибрежные воды, обрамленные многими милями рифов и плавучими зарослями водорослей, все эти грязные пятна на сверкающем море можно было ясно разглядеть с высоты. Теперь Рангун находился на востоке, и "Центавр" вскоре повернул вглубь материка, пролетая над полосой необитаемой местности. Подошел стюард и протянул пухлые меню в кожаной обложке.

В конце завтрака Манджу начала рассматривать квадратные рисовые поля. Некоторые уже покрылись зеленью, а другие находились еще в процессе, с рядами движущихся по грязи работников, втыкающих ростки. Крестьяне выпрямились, когда над ними пролетал самолет, задрали головы и замахали большими коническими шляпами.

Манджу заметила извивающуюся по местности серебристую реку.

— Это Иравади? — спросила она Нила.

— Нет, — ответил он. — Это река Рангун, Иравади не протекает по городу.

Потом блеск солнечных лучей привлек ее взгляд к огромную сооружению вдали — золотой горе, сужающейся в золотой шпиль.

— Что это?

— Пагода Шведагон, — прошептал ей на ухо Нил. — Мы дома.

Манджу взглянула на часы и увидела, что полет длился ровно пять с половиной часов. Казалось невероятным, что с их первой брачной ночи, с того мгновения, как Нил закрыл дверь наполненной цветами спальни, прошло меньше одного дня. Манджу вспомнила, как она была напугана, и ей захотелось рассмеяться. Только теперь, кружа над городом, который станет ее домом, она поняла, насколько же влюблена. Он был ее настоящим, ее будущим, самой сутью ее жизни. Без него время и существование не имели смысла.

— Да, — сказала она. — Я дома.