Стеклянный Дворец

Глава тридцать четвертая

Поехать на Гунунг Джераи предложила Элисон. Они с Дину выехали в Дайтоне из дома задолго до заката, по дороге, которая вилась вокруг горы. Теперь кампонги выглядели покинутыми, дневная паника уступила место тревожной тишине. На рынках не было видно ни единого человека. Элисон могла ехать, не снижая скорость.

Они добрались быстро и свернули на ведущую к вершине дорогу еще при достаточном освещении. Когда они начали подниматься, звук двигателя превратился в пронзительное завывание. На склонах, под густым пологом леса, уже настали сумерки. Элисон пришлось включить фары.

Повороты дороги были очень резкими. Один изгибался в противоположную сторону, поднимаясь под крутым углом. Элисон пришлось остановиться и подать задним ходом, чтобы в него вписаться. Подъехав к краю, они одновременно посмотрели наверх. Небо у северного горизонта, казалось, потемнело от тучи, состоящей из мелких горизонтальных штрихов. Элисон остановилась, и они уставились в небо. Прошло некоторое время, прежде чем они поняли, что смотрят на эскадрилью самолетов, направляющуюся с севера. прямо в их сторону. Они смотрели на самолеты спереди, и казалось, что те стоят на месте, их продвижение отмечалось лишь постепенным увеличением силуэтов.

Элисон снова завела машину, и они быстро стали набирать скорость. Впереди в собирающейся темноте маячили очертания гостиницы. Она была пуста, брошена. Они припарковались у крыльца и поднялись на идущую вокруг здания веранду. По всех длине она была уставлена столами с белыми скатертями, придавленными тяжелыми пепельницами. На столах стояли тарелки, словно в ожидании обеденной толпы.

Они чувствовали гул приближающихся бомбардировщиков под ногами, в дребезжании досок пола. Самолеты теперь летели совсем близко, на низкой высоте. Пока Элисон с Дину смотрели, эскадрилья внезапно разделилась на две, обогнув гору, как ручей валун. Резко накренившись, одна часть сменила направление в сторону того склона горы, что выходил к морю, держа курс на Батерворт и Пенанг. Другая половина полетела в Сангеи-Паттани мимо того склона, который выходил на сушу.

Элисон взяла Дину за руку, и они пошли по балкону, пробираясь между обеденными столами. Скатерти хлопали в легком бризе, а тарелки покрылись тонким слоем пыли.

В тот день стояла безоблачная погода. Далеко внизу в угасающих сумерках на море темнела громадина острова Пенанг, на юго-востоке лежал Сангеи-Паттани, маленький обитаемый островок, затерянный в океане гевей. Они видели шоссе и железнодорожные ветки, сверкающие в последних лучах солнечного света. Местность под их ногами расстилалась словно карта.

Самолеты снижались, готовясь сбросить бомбы. Сангеи-Паттани был ближайшей целью и принял на себя первый удар. Темный ландшафт пронизали вспышки пламени, расположенные рядом, прямыми рядами, как яркие стежки на черной ткани.

Они обошли веранду кругом, прикасаясь к скатертям и покрытым пылью тарелкам. Появилось еще одно облако из самолетов, бомбардировщики опустились над портом Батерворта. Вдруг над побережьем вздыбился столб оранжевого пламени, на сотни футов в высоту, взрыв был такой мощи, что и сам походил на гору.

— Боже мой! — Элисон бросилась к Дину. — Они попали в нефтяные цистерны Батерворта.

Она прижалась лицом к груди Дину, схватив его за рубашку, сжимая ткань в кулаках.

— Как раз вчера я проезжала мимо них.

Дину крепко ее обнял.

— Элисон, ты так и не рассказала мне, зачем ты ездила…

Она вытерла лицо о его рубашку и отодвинулась.

— Дай мне сигарету.

Дину прикурил сигарету и вставил ее между губами Элисон.

— И?

— Я ездила к врачу, Дину, к тому, который меня не знает.

— Зачем?

— Я думала, что беременна.

— И?

— Я не беременна.

— Я если бы была, Элисон, — тихо спросил Дину, — ты бы хотела, чтобы это был ребенок Арджуна?

— Нет, — она обвила его руками, и Дину ощущал, как она рыдает, уткнувшись в его рубашку.

— Дину, прости меня. Прости, прости.

— За что?

— За всё, Дину. За то, что я тогда уехала с Арджуном. Это была ошибка, ужасная, ужасная ошибка. Если бы ты только знал, Дину…

Он заставил ее замолчать, приложив палец к ее губам.

— Я не хочу знать… что бы ни случилось… не хочу знать. Так будет лучше… для нас обоих. Давай больше не будем говорить об Арджуне.

Он замолчал из-за вспышки света, взрыва, который озарил весь Сангеи-Паттани. За ним последовала серия взрывов меньшего масштаба, один за другим, как фейерверк.

— Оружейные склады, — сказала Элисон. Она встала на колени, уткнув голову в промежуток между балясинами перил веранды, вцепившись в них ладонями. — Наверное, они попали в оружейные склады.

Дину опустился на колени рядом.

— Элисон, — торопливо сказал он, обняв ее за плечи. — В одном я уверен… Тебе нужно уехать. Раз Япония воюет с Америкой, ты здесь в опасности. Твоя мать была американкой… Твой брат живет там… Невозможно предугадать, что случится, если японцы прорвутся. Тебе нужно уехать.

— Но куда?

— В Сингапур, там ты будешь в безопасности. Он очень хорошо укреплен. Здесь мы слишком близко к границе… и дедушку ты тоже должна взять с собой. Вы должны уехать.

Она яростно затрясла головой.

— Я не хочу. Не хочу уезжать.

— Элисон, ты не можешь думать только о себе.

— Ты не понимаешь, Дину, я — территориальное животное. Я скорее заберу с собой нескольких из них, чем отдам свое.

— Элисон, послушай, — Дину сжал ее руки и тряхнул их. — Тебе придется это сделать… Если не ради себя, то ради твоего дедушки.

— А как насчет плантации?

— Илонго будет ей управлять в твое отсутствие… Вот увидишь… Ты можешь ему доверять, ты это знаешь.

— А ты? Ты ведь поедешь с нами, да?

— Элисон, мне нужно вернуться в Бирму… Моя семья… наверное, она сейчас во мне нуждается.

— Но сначала ты можешь поехать вместе с нами с Сингапур, наверняка там ты найдешь пароход. Возможно, это будет даже проще.

Дину немного подумал.

— Может, ты и права… Я поеду.

Элисон дотронулась до его руки.

— Не думаю, что смогу уехать без тебя. Особенно теперь.

— Почему теперь?

Она уткнулась лбом в его грудь.

— Потому что я думаю, что люблю тебя, Дину, или что-то вроде того. Раньше я этого не знала, но теперь знаю.

Дину притянул ее ближе. Ему было всё равно, что у нее произошло с Арджуном, ничто не имело значения, кроме одного — она любит его, а он любит ее. Больше ничто не играло роли, ни самолеты, ни бомбы, ничто кроме этого. Именно таково счастье, он ничего подобного раньше не чувствовал — такого растворения и восторга, когда все внутренние органы словно сливаются с разумом, наполняют глаза — разум становится телом, а тело отзывается на радость разума, когда перестает существовать ощущение реальности.

Хотя закат наступил лишь две минуты назад, под пологом гевей было уже темно. Арджун за последние несколько дней слышал много жалоб на эту местность, но лишь теперь осознал исключительную обманчивость окружения. Его охватило странное чувство, что он вошел в картину, созданную для обмана зрения. Временами туннель листвы вокруг становился неподвижным и пустым, но спустя мгновение, казалось, оживал. С каждым шагом фигуры и формы словно появлялись и вновь исчезали, когда ряды деревьев выравнивались. Каждое грациозно изогнутое дерево обещало укрытие, но не было ни единого места, которое не могло бы превосходно простреливаться.

Арджун знал, что на плантации укрылись еще многие. Временами он ощущал их присутствие вокруг. Время от времени он слышал шепот и звуки шагов, отзывающиеся эхом по длинным странным коридорам, протянувшимся во всех направлениях. Иногда он слышал где-то рядом какой-нибудь звук. Он резко поворачивался, но обнаруживал, что всего лишь наступил на скрытую под ковром мертвых листьев ветку. В этим сумраке невозможно было отличить движение от неподвижности, настоящее и иллюзорное, казалось, неразрывно сливалось.

Лишь когда сумерки превратились в полную темноту, он услышал щелканье затвора. Откуда-то совсем близко послышался шепот:

— Каун хаи? Кто это?

Голос звучал знакомо, но Арджун подождал, пока не услышал его снова.

— Каун?

На этот раз он был уверен.

— Кишан Сингх?

— Сахиб.

Арджун сделал пару шагов вправо и столкнулся лицом к лицу со своим денщиком.

— Как ты меня нашел? — он со всей серьезностью отдал честь отсалютовавшему Кишану Сингху, пытаясь не выдать всю глубину своего облегчения.

— Меня послал Бакленд-сахиб, — ответил Кишан Сингх.

— Где он?

— Вон там.

Оказалось, что Кишан Сингх сбежал на плантацию вместе с десятком других солдат батальона. Они сумели держаться вместе во время неразберихи, последовавшей за атакой японских танков. Случайно они наткнулись на Харди и на подполковника Бакленда. Капитан Пирсон пропал. Теперь они пытались разыскать кого-нибудь еще.

Подполковник Бакленд сидел, прислонившись спиной к стволу, его правая рука висела на импровизированной повязке. Он поприветствовал Арджуна кивком и жестом левой руки.

— Рад, что вы снова с нами, лейтенант.

Арджун с радостью снова услышал этот глухой голос и улыбнулся.

— Я тоже рад вас видеть, сэр. Что с рукой?

— Просто царапина, и о ней уже позаботились. К счастью, с нами медик, — подполковник Бакленд напряженно улыбнулся Арджуну. — Садитесь, Рой. Теперь нет смысла во всех этих церемониях.

— Спасибо, сэр, — Арджун расчистил себе место на ковре из опавших листьев.

— Вы будете рады узнать, что Харди тоже жив, — сказал подполковник Бакленд. — Я послал его за водой. У нас ее мало осталось.

— Всё случилось так быстро, сэр.

— Да, весьма быстро, — голос подполковника Бакленда затих. Когда он снова заговорил, его голос был хриплым, скрипучим, почти неузнаваемым.

— Скажите, лейтенант, вы думаете, что я всех подвел?

В его тоне было что-то трогательное.

— Нет, сэр, — горячо ответил Арджун. — Вы ничего не могли сделать, сэр.

— Всегда можно что-то сделать.

— Но что вы могли сделать, сэр? У нас не было поддержки с воздуха. Мы не знали про танки. Это не наша вина, сэр.

— Когда командуешь, это всегда твоя вина.

Некоторое время они молчали. Наконец, подполковник сказал:

— Знаете. о чем я думаю, Рой?

— Сэр?

— Питомник в Сахаранпуре. Я помню, как его строили. Мой отец был в то время командующим, и Джаты один-один тогда еще называли Королевским батальоном. Мы уезжали на лето в Симлу, а когда вернулись, там уже появилось здание, которое известно как Питомник. Для солдат устроили праздник. Моя мать разрезала ленточку. Я помню, как я гордился тем, что там висят наши знамена, проеденные молью и всё такое. Это сподвигло меня у изучению военной истории. К десяти годам я знал все наши славные сражения наизусть. Я мог бы в точности рассказать, за что Джемаждар Абдул Кадир получил свой крест королевы Виктории. Когда я учился в выпускном классе, наш батальон участвовал в битве при Сомме. Я где-то нашел речь фельдмаршала Джона Френча и вырезал ее.

— И что он сказал, сэр?

— Что-то про то, что "Джаты на Западном фронте никогда не будут забыты".

— Ясно, сэр.

Подполковник понизил голос до шепота.

— А как вы думаете, что скажут о том, что случилось с нами сегодня, Рой?

Арджун быстро ответил:

— Думаю, скажут, что мы поступили так, как вынудили обстоятельства.

— Да? Не могу об этом не думать. Это было одно из лучших подразделений в одной из лучших армий мира. Но сегодня мы разбежались, даже не открыв ответный огонь. Всю оставшуюся жизнь мне придется жить с воспоминаниями об этом.

— Вам не в чем себя винить, сэр.

— Правда? — подполковник Бакленд снова замолчал. В этой тишине Арджун вдруг понял, что пошел дождь, и с полога листвы как обычно медленно падают мелкие капли.

— Сэр, — внезапно из темноты вынырнул Харди, застав их врасплох. Он протянул командующему зеленую бутылку. — Вода, сэр.

— Где вы ее достали?

— Тут есть небольшой пруд, сэр. Мы процедили воду и использовали несколько хлорных таблеток. Думаю, можно пить, сэр.

— Ну хорошо, — голос подполковника Бакленда снова оживился. — Вам обоим лучше немного отдохнуть. Завтра пойдем на юго-восток. Если повезет, сможет окружным путем выйти обратно к своим.

Дождь не прекращался, влага падала со спокойным упорством, вселявшим в них ужас. Харди забрал у одного из солдат одеяло, и они вместе с Арджуном прислонились к ствол, сидя под прямым углом друг к другу, уставившись в темноту. Беспрерывно жужжали насекомые, и кои-то веки Арджун радовался обмоткам на ногах. Но ничего нельзя было поделать с беззащитной шеей и лицом. Он прихлопнул комара и вспомнил, что крем от насекомых остался у реки Асун, в глубине вещмешка.

— Сахиб, — Арджун вздрогнул, услышав голос Кишана Сингха.

— Кишан Сингх?

— Сахиб.

Кишан Сингх что-то всунул ему в руку и ушел, так что Арджун не успел ничего больше сказать.

— Что это? — спросил Харди.

Арджун поднес руку к носу.

— Ну, полагаю, что это крем от комаров. Наверное, он отдал мне собственный.

— Вот ведь везучий сукин сын, — уныло отозвался Харди. — Мой денщик предпочел бы смотреть, как меня съедят живьем, чем расстаться с этим. Дай мне немножко, хороший он парнишка.

Спать было невозможно, приходилось только ждать, пока закончится ночь. Временами Харди что-то вполголоса напевал, а Арджун пытался угадать мелодию. Время от времени они тихо переговаривались о событиях последних нескольких часов.

— Что тебе сказал Баки, когда ты вернулся? — тихим шепотом спросил Харди.

— Мы разговаривали о том, что произошло…

— Что он сказал?

— Он винит себя.

— Но ничего нельзя было сделать.

— Но он считает по-другому. Странно было его слушать, как он говорит об этом, принимая так близко к сердцу, словно он несет за это ответственность. Я просто не думал об этом подобным образом.

— Ну а как думал?

— А зачем мне было думать?

— Для нас разницы никакой, да?

— Нет. Если бы нам было без разницы, мы бы не сидели здесь под дождем.

— Да, но подумай об этом, приятель. Например, что бы случилось, если бы мы погибли, удерживая позицию у Асуна? Думаешь, нас, индийцев, за это отблагодарили бы?

— А почему нет?

— Подумай об этих сингапурских газетах, о тех, которые пишут про храбрых молодых солдат, приехавших защищать колонию. Помнишь?

— Конечно.

— Помнишь, что все эти храбрые молодые солдаты всегда оказываются австралийцами, канадцами или британцами?

— Да, — кивнул Арджун.

— Как будто мы никогда и не существовали. Вот почему то, что случилось у Асуна, не имеет значения, по крайней мере, для нас. Удержали бы мы нашу позицию или нет, ничего бы не изменилось. Приятель, я иногда думаю обо всех войнах, в которых участвовали мой отец и дед — во Франции, Африке, Бирме. Разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о том, что ту или иную войну выиграли индийцы? Здесь было бы то же самое. В случае победы вся слава досталась бы не нам. По той же логике и вина лежит не на нас.

— Может, для других это и не имеет значения, Харди, — возразил Арджун, — но для нас имеет.

— Правда, Арджун? Я скажу тебе, что чувствовал, убегая в сторону плантации. Честно говоря, я ощущал облегчение, я был рад, что всё кончилось. А солдаты, готов поспорить, что большинство чувствуют то же самое. Словно я наконец-то решил головоломку.

— Какую головоломку, Харди? Танки — это не игра.

Харди прихлопнул жужжащего рядом комара.

— Знаешь, Арджун, в эти несколько дней в окопах у Джитры у меня были странные ощущения. Странно было сидеть с одной стороны фронта, зная, что тебе придется сражаться, и в то же понимать, что на самом деле это не твоя война, понимать, что проиграешь ты или победишь — ни слава, ни позор тебе не достанутся. Так странно сидеть в окопе, держать оружие и спрашивать себя: на кого в действительности нацелено это оружие? Может, меня надули, и я целюсь в самого себя?

— Не могу сказать, что думаю так же, Харди.

— Но спроси себя, Арджун, что означает для нас с тобой служба в этой армии? Ты всегда говоришь, что это просто работа. Но знаешь, приятель, это не просто работа — это когда ты сидишь в окопе и осознаешь, что есть нечто первобытное в том, чем мы занимаемся. В обычном мире ты мог бы встать и сказать: "Ради этого я готов рискнуть жизнью"? Человек может сделать это только если знает, по какой причине так поступает. Но когда я сидел в том окопе, мое сердце словно жило отдельно от рук, словно они принадлежат разным людям. Как будто я не человек, а просто инструмент. Вот почему я спрашиваю себя, Арджун: как мне снова стать человеком? Как связать то, что я делаю, с тем, чего хочет мое сердце?

— Харди, такие мысли не принесут ничего хорошего…

Они услышали где-то поблизости голос подполковника Бакленда:

— Поменьше разговаривайте, будьте добры.

Арджун замолчал.