Стеклянный Дворец

Глава двадцать седьмая

Так поздно Дину приехал в Морнингсайд из-за войны. Угроза появления в Бенгальском заливе подводных лодок вынудила пароходные компании прекратить публиковать расписание. Теперь об отплытии парохода объявляли всего за несколько часов. Это означало, что приходилось нести постоянную вахту у офиса компании. Дину мог считать себя счастливчиком, что вообще добыл место, так что он и не подумал о том, чтобы заранее дать телеграмму.

Станция в Сангеи-Паттани была похожа на хорошенькую игрушку: единственная длинная платформа в тени низкого навеса с красной черепицей. Дину заметил Элисон, когда поезд подходил к станции: она стояла в тени навеса, в темных очках и длинном черном платье. Она выглядела похудевшей и сникшей, как фитиль, горящий в пламени горя.

От ее вида Дину на мгновение охватила паника. Его пугали любые эмоции, по больше всего горе. Несколько минут после того, как поезд въехал на станцию, он буквально был не способен подняться с места. Это длилось до тех пор, пока станционный смотритель не взмахнул зеленым флагом, после чего Дину устремился к двери.

Выйдя из поезда, Дину попытался вспомнить выражающие соболезнования фразы, которые репетировал, готовясь к этому мгновению. Но теперь, когда по платформе приближалась Элисон, соболезнования показались непростительной грубостью. Не будет ли любезнее вести себя так, будто ничего не случилось?

— Тебе не обязательно было приезжать, — угрюмо сказал он, опустив глаза. — Я бы нашел такси.

— Я рада, что приехала, — ответила она. — Приятно вырваться из Морнингсайда.

— Но всё же…

Закинув на плечо кожаные футляры с фотоаппаратурой, он протянул чемодан носильщику.

Элисон улыбнулась.

— Твоему отцу лучше?

— Да, — натянуто объявил Дину. — Он поправился… А Манджу и Нил ждут ребенка.

— Хорошие новости, — она кивнула ему и улыбнулась.

Они вышли со станции на площадь, которую затеняло огромное дерево, похожее на купол. Дину остановился и поднял глаза. С покрытых мхом ветвей свисали красочные наряды из лиан и цветов.

— Это ведь падук? — спросил Дину.

— Мы называем эти деревья ангсана, — ответила Элисон. — Это дерево посадил отец в тот год, когда я родилась, — она помедлила. — Я хочу сказать, в тот год, когда мы родились.

— Ах да… конечно… мы же родились в один год, — задумчиво улыбнулся Дину, удивленный как тем, что она об этом помнила, так и тем, что решила об этом упомянуть.

Дайтона была припаркована неподалеку и стояла с открытым верхом. Элисон скользнула на водительское сиденье, а Дину проследил, как загрузили его багаж. Они выехали со станции мимо главного базара с длинными аркадами покрытых черепицей магазинов. В городских предместьях они миновали огороженное колючей проволокой поле. В центре поля стояли несколько ровных рядов хижин с крышами из рифленого железа.

— Что это? — спросил Дину. — Я ничего подобного не помню.

— Наша новая военная база, — объяснила Элисон. — Теперь в Сангеи-Паттани находится большая армия, из-за войны. Тут есть взлетная полоса под охраной индийских солдат.

Дорога пошла вверх, и впереди показался силуэт Гунунг Джераи, чью вершину как обычно заслоняла дымка из облаков. Дину откинулся на сиденье, представляя гору в рамке видоискателя. Голос Элисон застал его врасплох.

— Знаешь, что самое сложное?

— Нет… Что?

— Всё потеряло форму.

— Ты о чем?

— О том, что ты не замечаешь, пока не потерял — о форме предметов и как окружающие тебя люди создают эти формы. Я не говорю о чем-то большом, просто о мелочах. Что ты делаешь, когда встаешь утром — сотни мыслей, которые бегут в голове, пока чистишь зубы. "Нужно рассказать маме о новой клумбе" — всё такое. За последние несколько лет я приняла на себя многое из того, чем обычно занимались в Морнингсайде мама и папа. А потом я вдруг вспоминаю — нет, мне не нужно этого делать, в этом нет смысла. И каким-то странным образом в такие мгновения начинаешь ощущать не то чтобы печаль, но своего рода разочарование. И это тоже ужасно, говорить себе: и это всё, что я могу сделать? Нет, не всё. Я должна плакать, все говорят, что плачь приносит пользу. Но мои чувства не имеют точного названия — это не вполне боль или печаль, не в то мгновение. Это словно ты со всего маху рухнул в кресло — на секунду ты не можешь вздохнуть, словно во рту кляп. Это сложно понять. Хочется, чтобы боль была простой и ясной, чтобы не нападала из засады такими окольными путями каждое утро, когда встаешь, чтобы чем-нибудь заняться — чистишь зубы, ешь завтрак…

Машина внезапно вильнула на обочину. Дину схватился за руль, чтобы ее выровнять.

— Элисон, помедленнее… осторожнее.

Она вывела машину на заросшую травой обочину и остановилась под деревом. Подняв руки, Элисон недоверчиво прикоснулась к своим щекам.

— Смотри, я плачу, — сказала она.

— Элисон, — он хотел до нее дотронуться, прикоснуться к плечу, но не в его характере были такие показные жесты. Элисон с рыданиями опустила голову на руль, и внезапно его сомнения испарились.

— Элисон, — он притянул ее голову к своему плечу и почувствовал тепло, когда слезы промочили тонкий хлопок рубашки. Дину ощущал шелк ее волос на щеке и слабый запах винограда. — Ничего, Элисон, ничего…

Собственный поступок его поразил, словно кто-то напомнил, что подобные жесты сочувствия для него несвойственны. Рука, которой он прижимал ее к плечу, стала тяжелой и одеревенела, он неуклюже пробормотал:

— Элисон… Я знаю, это тяжело…

Его прервал прокатившийся вдоль дороги грохот тяжелого грузовика. Элисон быстро отпрянула и выпрямилась. Дину повернулся в сторону грузовика. В кузове сидел взвод индийских солдат в тюрбанах и шортах цвета хаки.

Звук грузовика затих, прошло еще несколько минут. Элисон вытерла лицо и откашлялась.

— Пора домой, — сказал она, повернув ключ зажигания. — Наверное, ты устал.

В середине февраля наконец-то прибыли долгожданные приказы о мобилизации. Харди первым об этом узнал и побежал в комнату Арджуна.

— Приятель, ты слышал?

Только что начался вечер, и Харди не потрудился постучать. Он распахнул дверь и заглянул внутрь.

— Арджун, ты где?

Арджун находился за занавеской, в гардеробной, отделяющей спальню от гостиной. Он только что закончил смывать грязь после футбольного матча, ботинки и шорты с налипшей на них грязью валялись на полу. Это был четверг — в этот день по вечерам традиционно надевали к ужину парадные мундиры, в этот день недели в Индии получили известия о смерти королевы Виктории. Кишан Сингх работал в спальне Арджуна, раскладывая одежду для вечера — китель, брюки и кушак.

Харди быстро пересек комнату.

— Арджун? ты слышал? Мы получили приказы.

Арджун отодвинул занавеску, с полотенцем вокруг бедер.

— Ты уверен?

— Да. Слышал от адъютанта-сахиба.

Они посмотрели друг на друга, не зная, что еще добавить. Харди уселся на край кровати и начал щелкать пальцами. Арджун стал застегивать накрахмаленную рубашку, согнув колени, чтобы видеть себя в зеркале. Он бросил взгляд на Харди, который сидел за его спиной, угрюмо уставившись в пол. Пытаясь пошутить, он сказал:

— По крайней мере, узнаем, будет ли прок от этих проклятых мобилизационных планов, которые мы составляли…

Харди не ответил, и Арджун обернулся через плечо.

— Разве ты не рад, что ожидание закончено? Харди?

Харди сжимал руками колени. Внезапно он поднял глаза.

— Я всё думаю…

— О чем?

— Помнишь Четвод-Холл? В военной академии в Дехрадуне?

— Конечно.

— Там была такая надпись: "Безопасность, честь и процветание вашей страны превыше всего, во все времена. На втором месте честь, процветание и комфорт солдат под вашим командованием".

— "…А ваше собственное удобство, комфорт и безопасность всегда на последнем месте, во все времена", — Арджун со смехом закончил цитату за Харди. — Конечно, помню. Это было написано на трибуне, так что каждый входящий в Четвод-Холл видел надпись.

— Эта надпись никогда тебя не смущала?

— Нет. С какой стати?

— Ну, разве ты не задумывался — что это за страна, чья безопасность, честь и процветание стоит на первом месте? Где эта страна? Дело в том, что у нас с тобой нет своей страны, так чьи же безопасность, честь и процветание должны стоять на первом месте, во все времена? И почему мы приносим присягу не стране, а королю, клянемся защищать империю?

Арджун повернулся к нему.

— Харди, что ты пытаешься сказать?

— Только это, — ответил тот. — Приятель, если моя страна и правда на первом месте, то почему меня посылают за границу? Сейчас моей стране ничто не угрожает, а если бы угрожало, мой долг — остаться здесь и защищать ее.

— Харди, — беспечно заметил Арджун, — оставшись здесь, ты карьеру не сделаешь…

— Карьера, карьера… — Харди с отвращением цокнул языком. — Приятель, ты никогда не думаешь о чем-нибудь другом?

— Харди, — Арджун бросил на него предупреждающий взгляд, напоминая о присутствии Кишана Сингха.

Харди пожал плечами и посмотрел на часы.

— Ладно, умолкаю, — сказал он, вставая и направляясь к выходу. — Мне тоже пора переодеваться. Поговорим позже.

Харди ушел, а Кишан Сингх принес Арджуну в гардеробную брюки. Встав на колени, он протянул их, держа за пояс. Арджун осторожно просунул туда ноги, чтобы не испортить отглаженные, острые как стекло складки. Поднявшись, Кишан Сингх начал кружить вокруг Арджуна, заправляя рубашку с брюки.

Кишан Сингх прошелся рукой по ягодицам Арджуна и застыл. Тот уже собирался рявкнуть денщику, чтобы поторапливался, но сдержался. Его раздражала мысль о том, что после двух лет офицерской службы он так и не привык с легкостью воспринимать вынужденную интимность армейской жизни. Это было одной из многих черт, которыми он отличался от настоящих фаюджи, прирожденных воинов вроде Харди. Однажды он наблюдал, как Харди проходит с помощью денщика через тот же процесс одевания для приема гостей: он вообще не осознавал присутствия этого человека, совсем не так, как Арджун с Кишаном Сингхом.

Внезапно Кишан Сингх заговорил, застав Арджуна врасплох.

— Сахиб, вы знаете, куда направят батальон?

— Нет. Никто не знает. Мы не узнаем, пока не окажемся на корабле.

Кишан Сингх начал накручивать вокруг пояса Арджуна кушак.

— Сахиб, сержанты говорят, что мы поедем на восток…

— Почему?

— Сначала мы тренировались для пустыни, и все говорили, что мы поедем в Северную Африку. Но снаряжение, которое мы недавно получили, явно предназначено для дождей.

— Кто всё это тебе рассказал? — удивился Арджун.

— Все, сахиб. Даже в деревнях знают. Мать с женой приезжали меня навестить на прошлой неделе. До них дошли слухи, что мы вот-вот уедем.

— Что они сказали?

— Мать спросила: "Кишан Сингх, когда ты вернешься?"

— И что ты ответил?

Теперь Кишан Сингх стоял перед Арджуном на коленях, проверяя застежку и разглаживая брюки, прищипывая складки, чтобы их восстановить. Арджун видел лишь его макушку и короткие завитки волос.

Вдруг Кишан Сингх поднял голову и посмотрел на него.

— Сахиб, я сказал ей, что вы позаботитесь о том, чтобы я вернулся.

Пораженный Арджун почувствовал, как кровь прилила к лицу. Было что-то необъяснимо трогательное в чистом простодушии этого выражения доверия. Он не мог подобрать нужные слова.

Однажды во время разговора в Чарбаге подполковник Бакленд сказал, что наградой за службу в Индии для англичан поколения его отца являлись узы с солдатами. Эти отношения, по его словам, полностью отличались от тех, что были в регулярной британской армии, взаимная преданность индийских солдат и английских офицеров когда-то была столь мощной и необъяснимой, что ее можно было понять, только назвав любовью.

Арджун вспомнил, как странно звучали те слова из молчаливых уст командующего, и как его подмывало над ними посмеяться. Казалось, что в этих историях солдаты фигурировали только в виде абстракции — безликие и навеки застрявшие в детстве, со скверным характером, непредсказуемые, фантастически храбрые, отчаянно преданные, склонные к избытку эмоций. Но он знал, что это правда, хотя даже у него случались мгновения, когда казалось, что эта безликая толпа солдат с помощью заклинаний превратилась в единственного реального солдата — Кишана Сингха, что возникшие между ними узы действительна были чем-то вроде любви. Невозможно было понять, насколько это дело рук Кишана Сингха, а насколько — результат вынужденной близости, или это было вообще чем-то иным, потому что Кишан Сингх вырос над собой — над деревней, страной, историей, став зеркалом, в котором Арджун видел собственное отражение?

На одно призрачное мгновение Арджун увидел себя на месте Кишана Сингха: денщиком, стоящим на коленях перед одетым в парадный мундир офицером, полирующим его ботинки, надевающим на него брюки и заправляющим в них рубашку, проверяющим застежки, выглядывающим из-за раздвинутых ног с просьбой о защите. Он растянул губы в усмешке.