Стеклянный Дворец

Глава восемнадцатая

Ума проснулась на следующее утро и обнаружила, что завтрак подали на веранде, выходящей на склон горы, в сторону сияющей синевы Андаманского моря. Нил и Тимми прислонились к ограде балкона, болтая об автомобилях. Элисон и Дину слушали, но не присоединялись к разговору. Глядя на них, Ума вдруг осознала, что еще вчера не была с ними знакома, и на улице прошла бы мимо. Но теперь в их лицах она читала историю своей дружбы и жизни друзей, истории и траектории, которые связали жизни Эльзы и Мэтью, Долли и Раджкумара, связали Малакку с Нью-Йорком, а Бирму с Индией.

Дети стояли здесь, прямо перед ней, уже прошел целый день, а она не перемолвилась с ними и словом. В Сан-Франциско, до того, как сесть на пароход, она зашла в магазин, чтобы купить подарки, и закончилось всё блужданием по отделу детской одежды, погремушек и серебряных чашек. Для Умы стало потрясением, что так называемые "дети" теперь стали почти взрослыми — Нилу уже около двадцати, Дину и Элисон по шестнадцать, а Тимми всего на два года меньше. Она вдруг поняла, что если бы имела собственных детей, они были бы того же возраста и все подружились бы — канва жизненных связей несла бы отпечаток следующего поколения. Но этого не произошло, и теперь, слушая, как дети друзей подшучивали друг над другом с быстротой юности, Ума ощущала странную робость, пытаясь придумать, о чем с ними говорить, она поняла, что понятия не имеет, как они проводят время, о чем думают, какие книги читают.

Ума почувствовала, что будет молчать, если только получит такую возможность. И потому, такой уж она была, поступила именно так, как сделала бы на политическом митинге: поднялась на ноги и привлекла их внимание:

— Мне нужно вам кое-что сказать, так что послушайте. Наверное, мне следует поговорить с каждым по отдельности, иначе я никогда не пойму, что сказать каждому из вас…

Они посмотрели на нее, вытаращив глаза. Ума подумала про себя: что я делаю? Я их испугала и навсегда потеряла. Но потом они словно поняли значение ее слов и заулыбались, Уме показалось, что раньше ни один взрослый так с ними не говорил, даже не думал искать их компании.

— Что ж, тогда давай прогуляемся, Элисон.

С этого мгновения всё было просто: они, похоже, жаждали показать ей поместье, пойти с ней на прогулку. Они называли ее "тетя", и это тоже было на удивление приятно. Вскоре они уже не были просто "детьми", в каждом проявилась узнаваемая черта. Тимми был уверен в себе и в точности знал, чем намерен заняться — он хотел поехать учиться в Америку, как когда-то Мэтью, а потом открыть собственный бизнес. Нил был более мягкой и прямой версией Раджкумара, Ума ясно видела в нем отцовские черты, но приглушенные богатством и комфортом. Элисон являлась в некотором роде загадкой, иногда тихой и задумчивой, но временами с бешеной энергией смеялась и вела язвительные и умные беседы.

Дину остался единственным, кто полностью спутал чувства Умы. Каждый раз, когда она пыталась с ним поговорить, он выглядел замкнутым и угрюмым, время от времени делая едкие до горечи комментарии. Его речь состояла из отдельных странных вспышек, он наполовину глотал одни слова и выпаливал остальные, такая манера говорить заставляла Уму опасаться, что она может его прервать. Лишь когда в руках Дину появлялась камера, он, похоже, немного расслаблялся, но, конечно, невозможно разговаривать с человеком, который думает лишь о видоискателе.

Однажды утром Элисон сказала Уме:

— Я хочу кое-что вам показать. Можно с вами проехаться?

— Разумеется.

Дину слышал их разговор, и приглашение было произнесено так, что явно касалось и его. Но предложение Элисон, похоже, вызвало у юноши приступ застенчивости. Он начал пятиться, заметно приволакивая правую ногу.

— Дину, ты разве с нами не поедешь? — спросила Элисон.

— Не знаю… — он побледнел и что-то смущенно промямлил.

Ума пристально за ним наблюдала и вдруг поняла, что мальчик тайно влюблен в Элисон. Она сдержала искушение улыбнуться. Ума решила, что ничего из этого не выйдет, они были слишком разными: он — существо из тени, а она — создание, жаждущее находиться на виду. Он проведет жизнь, лелея невысказанные желания. Уме хотелось сжать Дину за плечи и встряхнуть, чтобы он проснулся.

— Пойдем, Дину, — приказала она резким категоричным тоном. — Не будь ребенком.

— Да, и правда, пойдем, — энергично согласилась Элисон. — Думаю, тебе понравится.

— Я могу взять камеру?

— Конечно.

Они спустились по широкой лестнице из красного дерева на гравийную дорожку, где у крыльца стоял маленький родстер вишневого цвета. Это был шестилитровый Пейдж-Дайтона, трехместный, с единственным задним сиденьем, которое выдвигалось как ящик стола, опираясь на подножку. Элисон вытащила заднее сиденье для Дину, а потом открыла пассажирскую дверцу для Умы.

— Элисон! — удивленно воскликнула Ума. — Отец позволяет тебе водить его машины?

Элисон усмехнулась.

— Только эту, — сказала она. — Он и слышать не хочет, чтобы мы водили Дюза или Изотту, — она нажала на газ, и машина рванулась вперед, окатив крыльцо фонтаном гравия.

— Элисон! — крикнула Ума, вцепившись в дверь. — Ты едешь слишком быстро.

— Даже и вполовину не так быстро, как мне хотелось бы, — засмеялась Элисон, мотнув головой. Ветер подхватил ее волосы, которые развевались сзади, как парус. Они с рычанием проехали мимо ворот в нижнюю часть сада и резко нырнули в мрачную тишину плантации, где тонкие деревья с длинными листьями смыкались аркой высоко над их головами. Деревья стояли ровными рядами и простирались до горизонта, превращаясь в длинные прямые туннели. Мелькающие по бокам деревья, тысячи и тысячи, вызывали головокружение. Ума почувствовала подкатывающую тошноту, словно смотрела на быстро движущиеся по экрану полосы, ей пришлось опустить глаза.

Внезапно деревья закончились и появились трущобы с рядами обрамлявших дорогу хибар — каморок из кирпича и известки под островерхими жестяными крышами. Хижины были совершенно одинаковыми по форме, но в то же время выглядели по-разному: некоторые были аккуратными, с мелькающими на окнах занавесками, а другие — просто лачуги с кучами отбросов перед дверьми.

— Здесь живут кули, — объяснила Элисон и быстро замедлила ход. Они проехали мимо, и машина снова набрала скорость. И снова вокруг сомкнулся туннель из деревьев, они погрузились в калейдоскоп из линий.

Дорога закончилась у ручья. Струйка воды текла вниз, по скальному выступу, ее поверхность покрывала легкая зыбь. На другой стороне ручья гора круто вздымалась вверх, чернея в плотном и спутанном лесу. Элисон поставила машину на укромной поляне и открыла дверь.

— Здесь заканчивается плантация, — сказала она. — Теперь нам нужно пройтись.

Элисон взяла Уму за руку и помогла ей медленно перебраться через ручей. На другой стороне начиналась тропа, ведущая прямо в джунгли, вверх по склону Гунунг Джераи. Подъем оказался крутым, и Ума вскоре сбила дыхание.

— Нам еще долго идти? — крикнула она идущей впереди Элисон.

— Нет. Почти на месте.

— Где?

Внезапно подошел Дину и встал рядом.

— Взгляните.

Следуя по направлению его пальца, Ума посмотрела вверх. Через заросли лиан и бамбука она заметила просвечивающую красную кладку.

— Что это? Выглядит, как руины.

Дину пошел вперед возбужденно торопясь вслед за Элисон. Ума догнала их на том месте, где склон выравнивался, превращаясь в каменистое плато. Прямо перед ней на квадратном постаменте стояли два похожих на могильные обелиски строения — окруженные стенами помещения, каждое с дверью, выходящей в небольшой загончик. Каменные стены были старыми и покрылись мхом, а крыши рухнули внутрь.

— Я надеялась, что вы сможете нам сказать, что это, тетя Ума.

— Почему я?

— Ну, ваш отец ведь был археологом?

— Да, но… — Ума медленно покачала головой. — Я не очень-то многому у него научилась.

Ни одно другое зрелище не вызвало у нее столько чувств: потрескавшийся красный камень по соседству с густой зеленью джунглей и безмятежно вздымающейся горой с пеленой облаков вокруг вершины. Дину был поглощен фотографированием руин, ходя кругами с максимальной скоростью, которую позволяла его нога. Ума ощутила внезапный прилив зависти: если бы она была в том же возрасте, это сооружение тоже увлекло бы ее и изменило жизнь, она бы раскопала его и увезла с собой.

— Тетя Ума, — позвал ее Дину с другой стороны поляны, — что это за развалины?

Она провела большим пальцем по пористому камню.

— Думаю, это то, что мой отец называл чанди, — тихо произнесла она. — Святилища.

— Что за святилища? — спросил Дину. — Кто их построил?

— Я бы сказала, что либо индуисты, либо буддисты, — Ума развела руками, расстроившись от собственного невежества. — Хотела бы я сказать тебе больше.

— Думаете, они древние? — продолжил Дину.

— Да. Уверена в этом. Только взгляни, как выветрен камень. Я бы сказала, что эти чанди очень древние.

— Я знала, что они древние, — триумфально заявила Элисон. — Я знала. Папа мне не верил. Он говорит, что здесь не может быть древностей, потому что когда мы приехали, тут были одни лишь джунгли.

Дину в своей резкой манере повернулся к Элисон.

— А как ты нашла это место?

— Отец иногда берет нас в джунгли пострелять. Однажды мы наткнулись на это место, — она взяла Дину за руку. — Давай я покажу тебе кое-что. Идем.

Элисон повела Дину к большему из двух сооружений. Остановившись у постамента, она показала на вырезанное на покрытом мхом камне изображение, потрепанного временем Ганешу.

— Мы нашли это изображение на земле и вернули его на место, — объяснила Элисон. — Решили, что оно отсюда.

Ума бросила взгляд на Дину и Элисон, стоящих рядом в полуразрушенном дверном проеме. Они выглядели совсем юными, скорее детьми, чем подростками.

— Дай мне камеру, — обратилась она к Дину. — Я сфотографирую вас вместе.

Ума взяла у него Брауни и сделала шаг назад, приложив глаз к видоискателю. Когда она увидела их вместе, в рамке, ее поразила внезапная мысль. Она вдруг поняла, почему люди устраивают браки для детей — это способ придать будущему форму прошлого, сцементировать узы памяти и связи с друзьями. Дину и Элисон — если бы они только лучше друг другу подходили — как чудесно могло бы получиться, свести вместе столько историй. Потом она вспомнила, что должна сделать, и разозлилась на себя за то, что размышляла о вещах, которые ее не касаются. Ума щелкнула затвором и протянула камеру обратно Дину.

На плантации день начинался рано. Каждое утро, задолго до рассвета, Ума просыпалась от звука шагов Мэтью, который спускался по большой лестнице и шел к машине. Из окна она видела, как передние фары прорезают предрассветную темноту вниз по склону, в направлении конторы поместья.

Однажды она спросила Мэтью:

— Куда ты ездишь так рано утром?

— На перекличку.

— Что это?

— Около конторы есть поле для собраний. Сборщики латекса приходят туда утром, и контракторы выдают им задания на день.

Ее заинтересовал жаргон: перекличка, контракторы.

— А я могу прийти?

— Конечно.

На следующее утро Ума поехала в контору вместе с Мэтью, по просекам, которые вились по склону. Перед конторой с жестяной крышей, при свете керосиновых ламп, собрались десятки сборщиков, все были индийцами, главным образом тамилами, женщины носили сари, а мужчины — саронги.

Последующая церемония частично напоминала военный парад, а частично — школьное собрание. Возглавлял ее управляющий поместьем, мистер Тримбл, дородный азиат. Сборщики стояли прямыми рядами лицом к высокому флагштоку в дальнем углу площадки. Мистер Тримбл поднял Юнион Джек, а потом встал под флагом по стойке смирно, отдавая честь, два ряда индийцев стояли за его спиной — это были сборщики.

Мистер Тримбл внимательно наблюдал за поведением сборщиков. Его манеры были чем-то средним между строгим директором школы и сварливым сержантом. Время от времени он нырял в ряды зрителей с ротанговой тростью под мышкой. Некоторых сборщиков он одаривал улыбкой, других ободрял парой слов, а рядом с другими картинно выходил из себя, жестикулируя и поливая их бранью на тамильском и английском, указывая на объект своего гнева кончиком трости.

— Ах ты собака, паршивый кули, подними свою черную рожу и смотри на меня, когда я с тобой говорю.

Уму взволновал этот спектакль, ей казалось, что она видит какой-то архаический ритуал, ту жизнь, которая, как она полагала, давно уже исчезла. В машине Мэтью спросил, что она думает о перекличке, и Уме с трудом удалось совладать с собой.

— Не знаю, что и сказать, Мэтью. Я словно смотрела на то, что давно не существует. Мне пришел в голову американский Юг перед гражданской войной, "Хижина дяди Тома".

— Да ладно тебе, не преувеличивай. Наши сборщики накормлены и ухожены. Они живут гораздо лучше, чем если бы вернулись обратно домой.

— Разве не это всегда говорят хозяева о рабах?

— Они не рабы, Ума, — повысил голов Мэтью.

— Нет, конечно, нет, — Ума дотронулась до его руки, извиняясь. — Нет. Но разве ты не видел ужас на их лицах, когда этот человек, управляющий, на них кричал?

— Он просто выполняет свою работу, Ума. Это тяжелая работа, и он хорошо с ней справляется. Не так-то легко управлять плантацией, знаешь ли. Если на нее посмотреть, то всё здесь такое красивое и зеленое, что-то вроде леса. Но на самом деле — это огромная машина, состоящая из дерева и плоти. И каждый оборот, каждая мельчайшая деталь этой машины сопротивляется, борется с тобой, ждет, что ты сдашься.

Внезапно он остановил машину.

— Позволь мне кое-что тебе показать, — Мэтью открыл дверь и направился к роще гевей. — Идем. Сюда.

Уже занималась заря, спускаясь по пику Гунунг Джераи. Только в это время дня вершина горы была полностью видима и не закрыта пеленой облаков, которые позже поднимались от нагретых равнин. На склонах над ними медленно просыпались джунгли, из полога леса вылетали птицы, а невидимые стаи обезьян пробирались по верхушкам деревьев, оставляя после себя колышущиеся листья.

Под гевеями медленно собиралась роса. Мэтью склонился над стволом и показал наверх.

— Взгляни на это дерево, — сказал он, — и на другие вокруг. Ты ведь наверняка скажешь, что они одинаковые?

— Да, — кивнула Ума, — это сразу меня потрясло: даже их ветки растут на одной высоте и в точности в том же направлении.

— Так и должно быть. Чтобы сделать эти деревья совершенно одинаковыми, было затрачено много человеческого мастерства. Знаешь, их называют клонами, ученые работали над их созданием годами. Основная часть наших деревьев — клонированный сорт под названием Аврос, созданный голландцами на Суматре в двадцатых годах. Мы заплатили немалые деньги, чтобы получить испытанные саженцы. Но позволь показать тебе еще кое-что.

Он указал на прикрепленную к стволу, под длинным спиралевидным надрезом в коре, чашку из кокосовой скорлупы.

— Видишь, сколько латекса произвело это дерево за ночь? Чашка наполовину полная, так и должно быть. Если ты пройдешься вдоль ряда деревьев, то заметишь, что большинство дают примерно то же количество латекса. А теперь взгляни сюда.

Он подвел ее к другому дереву.

— Посмотри на эту чашку.

Ума заглянула внутрь и увидела, что чашка, на которую указывал Мэтью, почти пуста.

— С этим деревом что-то не так? — спросила она.

— Насколько я могу судить, нет, — ответил Мэтью. — Оно выглядит совершенно здоровым, ничем не отличается от остальных. Подумай обо всех усилиях, которые предприняли люди, чтобы сделать его таким же, как и остальные. Но всё же… — он показал на почти пустую чашку, — сама видишь.

— Так в чем же дело, по-твоему?

— Ботаники скажут одно, геологи — другое, а почвоведы — третье. Но если ты спросишь меня, я отвечу, что всё просто.

— И что же это?

— Дерево дает нам отпор.

Ума удивленно засмеялась.

— Ты же не можешь и правда в это верить.

— Я сажал это дерево, Ума. Я слышал всё, что говорят эксперты. Но сборщики знают лучше. Знаешь, у них есть поговорка: "Каждая гевея в Малайе оплачена жизнью индийца". Они знают, что есть деревья, которые не будут производить столько же, сколько другие, и тогда они говорят — это дерево дает нам отпор.

Вдалеке, на склоне внизу, через окружающие стволы виднелась контора плантации. Мэтью показал на нее, махнув рукой.

— Это моя маленькая империя, Ума. Я ее создал. Я взял ее у джунглей и превратил в то, что хотел. Теперь она моя. Я хорошо о ней забочусь. Здесь существует закон, существует порядок, всё хорошо управляется. Посмотрев на нее, ты подумаешь, что здесь всё приручено и одомашнено, что все части прекрасно подогнаны друг к другу. Но когда пытаешься заставить всю машину заработать, то можешь обнаружить, что каждая ее деталь дает отпор. Дело не во мне, не в том, что правильно или неправильно, я смог создать это маленькое королевство, которое управляется лучше всех прочих, но оно всё равно дает отпор.

— И по какой же причине?

— Это природа, которая создала эти деревья, которая создала нас.

— Значит, ты хочешь сказать, что… — засмеялась Ума, — что некоторые твои деревья по натуре бунтовщики?

— Только не так многословно.

— Но, Мэтью, — снова засмеялась Ума. — Что же ты будешь делать, если твои сборщики решат последовать примеру деревьев?

Теперь пришла очередь Мэтью рассмеяться.

— Будем надеяться, что до этого не дойдет.

Когда всходило солнце, Ума уже не могла заснуть и отправлялась на прогулку по каучуковым рощам. Уже много лет она не вставала в такую рань и вновь открыла для себя рассвет. Это были дни, когда сборщики латекса внезапно возникали из золотистой утренней пелены, щупальца тумана тянулись за их сари и саронгами. Они проходили в каких-то дюймах от нее, не замечая ее присутствия, полностью поглощенные тем, чтобы не отставать от остальных, в тусклом свете поблескивали серповидные ножи, когда они сдирали со стволов куски коры.

В время одной из таких утренних прогулок Ума поняла, что за ней кто-то идет. Она оглянулась через плечо и увидела тут же скрывшуюся из поля зрения фигуру, это был мальчик или мужчина, она толком не поняла. В этих каучуковых рощах нетрудно было ошибиться, особенно в тусклом предрассветном свете. Расположение деревьев было таким, что кто-нибудь мог ускользнуть через один ряд в другой, и невозможно было определить, в какой именно.

На следующий день, услышав шелест листьев за спиной, Ума спряталась сама. На сей раз она разглядела его вдалеке — это был мальчик, худой, долговязый и темнокожий, в рубашке и клетчатом саронге. Ума решила, что это один из детей рабочих.

— Эй ты, там… — позвала она, голос эхом пролетел по покрытым листвой туннелям. — Ты кто? Подойди, — она заметила, как внезапно в темноте ярко проступили белки его глаз. Потом он исчез.

Вернувшись в дом, Ума описала мальчика Элисон.

— Ты знаешь, кто это может быть?

— Да, — кивнула Элисон. — Его зовут Илонго, он из поселка кули. Он вас преследовал?

— Да.

— Иногда он так делает. Не беспокойтесь, он совершенно безобиден. Мы называем его морнингсайдским дурачком.

Ума решила подружиться с мальчиком. Она тщательно приготовилась и каждое утро брала с собой маленькие подарки, обычно фрукты — рамбутаны, манго или мангостины. Увидев мальчика, она останавливалась и звала:

— Илонго, Илонго, иди сюда.

Потом складывала подношения на землю и уходила. Вскоре он обрел достаточную уверенность, чтобы к ней приблизиться. В первые несколько раз Ума не делала попыток заговорить. Она клала свои дары и наблюдала издалека, как он их забирает. Ему было лет десять, но для своего возраста он был довольно высоким и очень худым. Мальчик обладал большими и крайне выразительными глазами, заглянув в них, Ума не могла поверить, что он просто дурачок.

— Илонго, — однажды обратилась она к нему по-английски, — почему ты за мной везде ходишь?

Когда он не ответил, Ума перешла на хиндустани, повторив вопрос.

Это произвело немедленный эффект: выплюнув апельсиновое семечко, мальчик вдруг заговорил.

— После того как моя мать уходит на перекличку, я не люблю оставаться один в доме.

— Так ты там один?

— Да.

— А как насчет отца?

— Моего отца здесь нет.

— Почему? Где он?

— Не знаю.

— Ты когда-нибудь его видел?

— Нет.

— Знаешь, где он живет?

— Нет. Но у мамы есть его фото, он важный человек, так говорит мама.

— Можешь показать мне фото?

— Я спрошу маму.

Внезапно его что-то испугало, и он исчез среди деревьев.

Пару дней спустя, когда они бродили по аллеям гевей, Илонго показал на женщину с сильным квадратным лицом и серебряным кольцом в носу.

— Это моя мама, — сказал он.

Ума хотела подойти к ней, но мальчик испугался.

— Нет. Сейчас она работает. Контрактор ее накажет.

— Но я бы хотела с ней познакомиться.

— Позже. У нас дома. Приходите сюда в пять, и я вас отведу.

Тем же вечером Ума пошла вместе с Илонго к тому ряду хижин, где они обитали. Их жилище было маленьким, но аккуратным и чистым. К визиту Умы мать Илонго переоделась в яркое-зеленое, как павлиньи перья, сари. Она отослала мальчика поиграть снаружи и поставила на очаг чайник.

— Илонго сказал, что у вас есть фото его отца.

— Да, — она протянула обрывок выцветшей газеты.

Ума узнала лицо с первого взгляда. Теперь она поняла то, что и так знала, не желая в этом себе признаваться. Она закрыла глаза и перевернула фото, чтобы не пришлось на него смотреть. Это был Раджкумар.

— Вы знаете, кто это? — спросила она наконец.

— Да.

— Знаете, что он женат?

— Да.

— Как это случилось? Между вами?

— Меня послали к нему. На пароходе, когда я ехала сюда. Меня вызвали из трюма и провели в его каюту. Я ничего не могла сделать.

— Это произошло только один раз?

— Нет. Потом еще многие годы он посылал за мной, когда бывал здесь. Он не такой уж плохой, лучше, чем многие. Однажды я увидела фото его жены и сказала ему, что она так красива, как принцесса, зачем же тебе нужна женщина вроде меня?

— И что он ответил?

— Он сказал, что его жена отошла от мира, потеряла интерес к дому и семье, к нему…

— Когда вы в последний раз с ним встречались?

— Много лет назад. Он перестал появляться после того, как я сказала, что беременна.

— Он не хотел иметь ничего общего с мальчиком, с Илонго?

— Да. Но он присылает деньги.

— Почему вы не поговорили с его женой? Или с мистером и миссис Мартинс? Они бы что-нибудь сделали. Он поступил ужасно, он не должен был бросать вас вот так.

Мать Илонго взглянула на гостью и увидела, что ее лицо горит от негодования. Теперь в ее будничном тоне появились тревожные нотки.

— Мадам, вы ведь не станете ни с кем говорить?

— Можете быть уверены, что стану, — отозвалась Ума. — Это постыдное дело. Я и в полицию пойду, если понадобится…

Тут женщина запаниковала. Она быстро пересекла комнату и упала на колени у ног Умы.

— Нет, — взмолилась она, яростно тряся головой. — Нет! Нет! Прошу вас, поймите. Я знаю, что вы хотите мне помочь, но вы здесь чужая. Вы не знаете, как здесь всё происходит.

— Так чего же вы хотите? — Ума в гневе поднялась. — Хотите, чтобы я просто оставила всё как есть? Чтобы ему это сошло с рук?

— Это мое дело. Вы не имеете права говорить об этом с кем-либо…

Ума тяжело дышала, грудь раздирала ярость.

— Не понимаю, сказала она. — Этот человек должен быть наказан за то, что вам причинил, вам, своей жене и семье. Почему вы хотите всё скрыть?

— Потому что мне не полегчает от того, что его накажут, это только для всех всё усложнит. Он перестанет давать деньги, будут неприятности. Я не ребенок, не вам принимать за меня решение.

Из глаз Умы хлынули слезы разочарования. Она часто ругалась с женщинами, которые позволяли загнать себя в лабиринт страхов, но теперь, столкнувшись с такими обстоятельствами, была бессильна, сама являлась частью лабиринта.

— Мадам, дайте мне слово, что вы об этом не расскажете, я не позволю вам уйти, пока вы этого не сделаете.

Уме не оставалось ничего другого, кроме как вынужденно кивнуть в знак согласия.