Стеклянный Дворец

Глава девятнадцатая

С этого мгновения путешествие Умы начало становиться непроизвольным и похожим на сон, события и впечатления следовали друг за другом в случайном порядке, будто градины, колотящие по москитной сетке.

В свой последний день в Морнингсайде Ума поговорила с Дину, и этот разговор застал ее врасплох. Она заметила, что Долли слишком много времени проводит в одиночестве, оставаясь у себя в комнате всё утро и редко показываясь внизу до полудня.

Сгорая от любопытства, Ума спросила Дину:

— Почему Долли не завтракает вместе с нами? Почему она спускается так поздно?

Дину бросил на нее удивленный взгляд.

— Вы не знаете? По утрам она занимается своими тея-таи.

— Что это такое?

— Не знаю, как объяснить… Думаю, вы бы назвали это медитацией.

— О, — Ума замолчала, чтобы это переварить. — И когда это началось?

— Не знаю. Она этим занимается с тех пор, как я помню… А было время, когда она этого не делала?

— Я не помню…

Ума резко сменила тему и больше к ней не возвращалась.

Следующую остановку во время своей поездки Ума должна была сделать в Рангуне. Ее путешествие была спланировано таким образом, чтобы выехать из Малайи в компании Долли, Нила и Дину. Она собиралась остаться с Долли и Раджкумаром на месяц, а потом отплыть в Калькутту. Когда она планировала поездку, именно эту ее часть Ума больше всего предвкушала, представляя, как они с Долли будут проводить многие часы вместе, разговаривая, как когда-то. Теперь такая перспектива наполнила ее опасениями.

Но как только они сели на борт парохода, напряжение последних дней магическим образом растворилось. Постепенно вернулась былая близость, так что Ума даже смогла затронуть тему добровольной изоляции Долли.

Однажды утром, когда обе находились на палубе, Ума сказала:

— Знаешь, Долли, после нашего разговора в тот первый вечер в Морнингсайде, я подумала, что будет как в старые добрые времена. Помнишь, Долли, как мы говорили всю ночь напролет в Ратнагири, а потом, просыпаясь, могли начать снова, словно просто прервались на сон? В Морнингсайде я каждое утро говорила себе, что сегодня отправлюсь на прогулку с Долли, и мы сядем под деревом и будем смотреть на море. Но тебя никогда не было, ты никогда не спускалась к завтраку. Так что однажды утром я спросила Дину, и он рассказал, почему ты так долго остаешься в спальне.

— Ясно.

— Я столько раз пыталась тебе рассказать о своей жизни, но ты не произнесла ни слова о твоей, ничего о том, что у тебя на уме или как ты проводишь время.

— А что я могла сказать, Ума? Если бы я лучше умела говорить, возможно, я бы и смогла. Но я не знаю, что сказать. Особенно тебе…

— Почему особенно мне?

— С тобой я чувствую себя так, словно отчитываюсь перед самой собой, должна дать себе объяснения.

Ума поняла, что в этом есть доля истины.

— Может, ты и права, Долли. Наверное, мне бы было сложно это понять. Я действительно нерелигиозна, но я бы пыталась понять, просто потому что это ты. И я по-прежнему хочу попытаться, Долли, если ты мне позволишь.

Долли на мгновение замолчала.

— Не знаю, с чего начать, Ума. Помнишь, я писала тебе о болезни Дину? После того, как всё закончилось, я обнаружила, что во мне что-то изменилось. Я не могла вернуться к той жизни, что вела прежде. Дело не в том, что я была несчастлива с Раджкумаром или мои чувства к нему пропали, просто то, чем я занималась, больше не находило того же места в моей жизни и в мыслях. Это было такое ощущение, словно тянутся пустые дни, которые нечем заполнить, они просто проходят, день за днем. Потом я услышала об одной моей старой подруге, мы называли ее Эвелин. Я услышала, что она в Сикайне, неподалеку от Мандалая, и стала главой ти-ла-шун-куанг — как вы это называете? — буддистского монастыря. Я поехала повидаться с ней и сразу же поняла, что именно этого я и хочу, такой должна стать моя жизнь.

— Твоя жизнь! — Ума изумленно уставилась на нее. — Но как насчет мальчиков?

— Именно из-за них и из-за Раджкумара я еще не уехала. Сначала я хочу убедиться, что они устроены, например, в Индии, в любом случае подальше от Бирмы. Как только они окажутся в безопасном месте, я смогу уехать в Сикайн.

— В безопасном месте? Разве они здесь не в безопасности?

— В Бирме всё изменилось, Ума. Теперь меня это пугает. Здесь накопилось столько гнева, столько обид, и большая их часть нацелена на индийцев.

— Но почему?

— Деньги, политика… — Долли помедлила, — так много всего, кто может сказать точно? Индийские заимодавцы отбирают землю, индийцы владеют основной частью магазинов, люди говорят, что богатые индийцы живут как колониалисты, правят бирманцами. Не знаю, насколько это верно или неверно, но знаю, что боюсь за мальчиков, даже за Раджкумара. Некоторое время назад Дину окликнули на улице, его назвали зербади — это бранное слово для полукровок, наполовину бирманцев, наполовину индийцев. А недавно в Рангуне толпа окружила машину и грозила мне кулаками. Я спросила этих людей: "Почему вы так поступаете? Что я вам сделала?". Вместо ответа они стали петь "Амьота кве ко маюка па нет".

— Что это значит?

— Это политическая песня, ее суть в том, что в Бирме слишком много иностранцев, что женщины вроде меня, которые замужем за индийцами, предают свой народ.

— Ты им что-нибудь сказала?

— Сказала. Я разозлилась и ответила: "Вы знаете, что я провела двадцать лет жизни в изгнании с последним бирманским королем? Вы здесь полностью о нас забыли. Все маленькие радости доставляли нам индийцы".

— И что они?

— Потупили глаза и ушли. Но в следующий раз, кто знает, как они поступят?

— Ты сказала Раджкумару, что хочешь, чтобы семья уехала из Бирмы?

— Да. Но конечно, он не желает слушать. Он заявил мне: "Ты не понимаешь. Экономика не будет работать без индийских бизнесменов, страна просто рухнет. Эти антииндийские протесты — работа агитаторов и смутьянов, которые пытаюсь разжечь публику". Я пыталась объяснить ему, что это он не понимает, что сегодняшняя Бирма — совсем не та, в которую он приехал в одиннадцать лет. Но конечно, он не обратил внимания… — она замолчала. — Сама увидишь, когда мы приедем.

На следующий день они добрались до Рангуна. пароход маневрировал у плавучего павильона пассажирского причала на Барр-стрит, когда Ума заметила стоящего в тени расписной крыши Раджкумара. Он широко улыбнулся ей и помахал рукой. Его волосы ярко серебрились на висках, он выглядел крупнее, чем когда-либо, с огромной грудной клеткой, как у быка. Ума раздвинула губы в принужденной улыбке.

Они направились в Кемендин в новой машине Раджкумара, сером Паккарде 1929 года. По пути Раджкумар показывал, какие в окрестностях произошли перемены. Ума не могла узнать город, он стал совершенно другим. Появились величественные отели, огромные банки, фешенебельные рестораны, универсальные магазины с аркадами и даже ночные клубы. Единственной достопримечательностью, устоявшей от всех этих перемен, осталась пагода Шведагон. Она была именно такой, как помнила Ума, грациозный позолоченный хти возвышался над городом, как благословение.

Дом в Кемендине тоже изменился: он по-прежнему выглядел бессистемной импровизацией, но теперь стал гораздо больше, наверху выросли новые этажи, а по бокам раскинулись пристройки. Куда бы Ума ни посмотрела, везде она видела привратников, садовников и прочих слуг.

— Как вырос ваш дом! — сказала Ума Долли. — Вы здесь и армию могли бы разместить, если бы захотели.

— Раджкумар хочет, чтобы дом был достаточно большим, и мальчики могли здесь жить, — ответила Долли. — У каждого свой этаж. Он видит себя патриархом огромной семьи, которая становится всё больше с каждым поколением.

— Не похоже, — заметила Ума, — что тебе придется легко, когда ты будешь убеждать его уехать.

— Нет. Это будет очень трудно…

Позже в тот же день Дину привел повидаться с ней школьного друга. Неуклюжего и энергичного мальчика с копной блестящих черных волос и очками с толстыми грязными стеклами звали Маунг Тиха Со. Он был столь же словоохотливым, как Дину молчуном, и засыпал Уму неожиданными вопросами об Америке и депрессии.

Тот день был необычно спокойным и безветренным, в доме стояла страшная жара.

— Пойдемте, поговорим снаружи, — предложила Ума, — может быть, там немного прохладней.

Они спустились по лестнице и вышли из дома, чтобы прогуляться по участку. У главных ворот стоял высокий электрический столб, и когда они подошли к нему, Ума заметила, что он начал накреняться. Она резко остановилась и провела рукой по глазам. И внезапно у нее подкосились ноги. Она почувствовала, что больше не может двигаться.

— Дину! — крикнула она. — Что происходит?

— Землетрясение! — Дину обнял Уму за плечи, и они сбились в кучу, держась друг за друга. Казалось, что прошло много времени, прежде чем дрожь земли прекратилась. Они осторожно отпустили друг друга и огляделись, оценивая обстановку. Вдруг Маунг Тиха Со закричал, устремив взгляд к горизонту:

— Нет!

Ума повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как опрокидывается большой золотой хти Шведагона.

Вскоре после этого Ума организовала поездку по Бирме вместе с членами "Индийской лиги за независимость". Из Рангуна они поехали на восток, в Моулмейн, а потом повернули на север, чтобы добраться до Таунджи, Таунгу, Мейтхилы и Мандалая. Куда бы она не поехала, Ума везде видела расширяющуюся трещину между индийцами и их бирманскими соседями. Студенты и националисты агитировали за то, чтобы разделить администрацию Бирмы и Британской Индии. Многие индийцы видели в этом причину для тревоги, полагая, что разделение угрожает их безопасности.

Уму разрывали противоречия: она сочувствовала страхам индийского меньшинства, но в то же время ее беспокоила их вера в то, что их безопасность зависит от того, в чем она видела корень всех проблем — от имперского правления и британской политики гарантий безопасности путем разделения народов. Вернувшись в Рангун, Ума немедленно извинилась перед Долли.

— Долли, надеюсь, ты простишь, что я так легкомысленно относилась к твоим страхам. Теперь я вижу, что есть много причин для беспокойства. Честно говоря, я совершенно сбита с толку…

За несколько дней до отъезда в Калькутту Ума отправилась на утреннюю прогулку с Долли в сером Паккарде. Сначала они поехали по Черчилль-роуд, взглянуть на дом, где несколько лет назад умерла королева Супаялат.

— Ты еще виделась с ней, Долли? — спросила Ума.

— Нет, — Долли покачала головой. — По ее мнению, я находилась в одной лодке со Второй принцессой, передо мной навсегда закрыли дверь.

На обратном пути они проехали мимо пагоды Суле и обнаружили улицы необычно притихшими для этого времени дня.

— Интересно, почему нет ни рикш, ни разносчиков… — Долли замолчала, чтобы оглядеться. — Как странно, я не вижу на улице ни одного индийца.

Вдалеке, на углу улицы, собралась длинная вереница людей. Когда Паккард проезжал мимо, они увидели, что люди стоят в очереди, чтобы нарисовать на груди нечто похожее на татуировку. Долли отреагировала молниеносно — она наклонилась и затрясла плечо У Ба Кьяу.

— Долли, в чем дело? Что случилось?

— Придется их объехать. Мы должны вернуться, вернуться домой.

— Из-за этих людей? Почему? Это как-то связано с татуировками?

— Это не татуировки, Ума. Этот рисунок используют солдаты, отправляясь на войну… — Долли рассеянно барабанила кулаком по коленям. — Думаю, они собираются устроить какую-то стычку. Нужно узнать, где находятся мальчики и где Раджкумар. Если поторопимся, то сможем помешать им выйти из дома.

Примерно в двадцати ярдах впереди Паккарда какой-то человек соскочил с тротуара и рванул по улице. Ума с Долли заметили его, когда он оказался в углу, у широкого изогнутого ветрового стекла машины. Это был индиец-рикша, одетый в изодранную безрукавку и лонджи. Он бежал из всех сил, и с его рук срывались бисеринки пота. Одной рукой он рассекал воздух, а другой придерживал лонджи, чтобы она не запуталась в ногах. У него была темная кожа и белые глаза навыкате. За два шага он очутился уже в центре ветрового стекла, оглянулся через плечо, его глаза расширились от ужаса. Теперь они заметили, что индийца преследовал другой человек, находящийся всего в нескольких шагах позади. На его обнаженном торсе красовался черный рисунок. Он держал что-то в руке, но они не могли разглядеть, предмет скрывался за краем ветрового стекла. А потом вдруг преследователь дернул плечами и замахнулся рукой, как теннисист, готовящийся сделать подачу. Теперь они увидели, что в руке он держал да — длинный клинок с короткой ручкой, наполовину саблю, наполовину топор. Они вжались в сиденье, а да круговым движением рассек воздух. Рикша почти добрался до дальнего края ветрового стекла, но внезапно его голова запрокинулась, как срубленная ветка, повиснув на хребте, держась лишь на тонкой полоске кожи. Тело не сразу упало, какую-то долю секунды обезглавленное тело осталось стоять. Они видели, как оно сдвинулось на еще одни шаг, а потом рухнуло на мостовую.

Первым побуждением Умы было потянуться к дверце.

— Что ты делаешь? — закричала Долли. — Остановись.

— Мы должны помочь, Долли. Мы не можем просто оставить его на улице.

— Ума, ты сошла с ума? — зашикала Долли. — Если выйдешь из машины, тебя тоже убьют, — она толкнула Уму на пол машины. — Спрячься, Ума, нельзя рисковать, чтобы тебя увидели, — Долли заставила Уму лежать тихо и сдернула чехлы с заднего сиденья Паккарда. — Я накрою тебя этим. Лежи тихо и молчи.

Ума положила голову на пол и закрыла глаза. Перед ней появилось лицо рикши, она снова увидела, как его голова откидывается назад. В то мгновение, когда обезглавленное тело еще стояло, еще двигалось вперед, она заметила взгляд этих белых глаз, висящих на позвоночнике, он был направлен в машину, прямо на нее. Ума почувствовало, как к горлу подступает рвота, а потом она вылилась изо рта и носа, испачкав коврик.

— Долли.

Стоило Уме начать поднимать голову, как Долли резко ткнула ее локтем. Машина внезапно остановилась, и лицо Умы замерло в нескольких дюймах от покрытой рвотой циновки. Где-то наверху Долли с кем-то разговаривала, с группой людей, что-то объясняла по-бирмански. Разговор занял не больше пары минут, но казалось, что прошла вечность, прежде чем машина снова сдвинулась с места.

Беспорядки длились несколько дней, и жертвы исчислялись сотнями. Их стало бы еще больше, если бы не бирманцы, многие из которых спасали индийцев от толпы и прятали в своих домах. Позже выяснилось, что беда началась со столкновения между бирманскими и индийскими рабочими в доках. Подверглись атаке многие предприятия, которыми владели индийцы и китайцы, среди них и лесной склад Раджкумара. Трое его рабочих погибли, несколько десятков получили ранения.

Когда начались беспорядки, Раджкумар находился дома. Ни он, ни кто-либо другой из семьи не пострадал. Нил, к счастью, оказался за городом, а Дину проводил из школы домой его друг Маунг Тиха Со.

Несмотря на потери, Раджкумар был как никогда тверд в намерении остаться в Бирме.

— Я прожил здесь всю жизнь, здесь находится всё, что у меня есть. Я не настолько труслив, чтобы бросить всё, ради чего я работал, при первых же признаках неприятностей. И вообще, почему вы думаете, что в Индии нам окажут более радушный прием, чем здесь? В Индии постоянно происходят беспорядки, откуда вам знать, что там с нами не случится то же самое.

Ума увидела, что Долли вот-вот свалится от упадка сил, и решила остаться в Рангуне, чтобы помочь ей со всем этим справиться. Неделя превратилась в месяц, а потом еще один. Каждый раз, когда она заговаривала об отъезде, Долли просила ее остаться еще ненадолго.

— Еще ничего не кончено, я чувствую что-то в атмосфере.

Тянулись недели, и город охватывало всё большее беспокойство. Происходили и другие странные события. Поговаривали о несчастье в рангунском приюте для душевнобольных, где после беспорядков нашли пристанище несколько тысяч бездомных индийцев. В городской тюрьме заключенные подняли мятеж, подавление которого стоило многих жизней. Ходили слухи о еще более серьезном восстании в ближайшее время.

Однажды Долли остановил на улице незнакомец.

— Это правда, что вы работали в мандалайском дворце во времена короля Тибо?

Когда Долли ответила утвердительно, незнакомец улыбнулся.

— Приготовьтесь к новой коронации. Нашелся принц, который освободит Бирму.

Через несколько дней они узнали, что и впрямь неподалеку от Рангуна состоялось нечто вроде коронации: целитель по имени Сая Сан провозгласил себя бирманским королем с соблюдением всех традиционных обрядов. Он собрал пестрый воинский отряд и приказал ему отомстить за пленение короля Тибо.

Эти слухи напомнили Уме о событиях, которые предшествовали индийскому восстанию 1857 года. Тогда тоже задолго до первого выстрела на севере индийских равнин появились первые признаки беды. От деревни к деревне начали передаваться чапати [34], самая привычная ежедневная пища, словно в предупреждении. Никто не знал, откуда они взялись и кто их передает, но люди каким-то образом поняли, что грядут беспорядки.

Предчувствия не обманули Уму. Восстание началось во внутренней части округа Таравади, где были убиты представитель тиковой компании и два деревенских старосты, на следующий день мятежники атаковали железнодорожную станцию. В погоню за повстанцами послали роту индийцев. Но неожиданно мятежники оказались везде: в Инсейне, Ямтине и Пьяпоне. Они появлялись из леса словно тени с таинственным рисунком на телах. Они дрались как одержимые, бросаясь голыми телами под огонь из винтовок, нападая на аэропланы с помощью катапульт и копий. Тысячи крестьян присягнули на верность будущему королю. Колониальные власти дали отпор, послав в подкрепление индийские войска, чтобы вырвать мятеж с корнем. Войска заняли деревни, сотни бирманцев были убиты, а тысячи ранены.

Для Умы восстание и его подавление стало кульминацией месячного кошмара: словно она собственными глазами лицезрела осуществление своих самых ужасных страхов, индийских солдат снова использовали для укрепления империи. Никто в Индии, похоже, не знал об этих событиях, никому до них не было дела. Ей казалось необходимым, чтобы кто-нибудь взял на себя задачу рассказать об этом соотечественникам.

Голландская авиакомпания КЛМ как раз установила авиасообщение через цепочку городов от Батавии до Амстердама. Теперь между Мингаладоном, новым аэродромом Рангуна, и Дум-Думом в Калькутте летали регулярные рейсы. Поездка из Рангуна до Калькутты занимала около шести часов — просто ничто по сравнению с пароходом. Ума пребывала в таком смятении, что не могла предпринять четырехдневную поездку на пароходе, Раджкумар купил ей билет на КЛМ.

Сидя в Паккарде по пути на аэродром Мингаладон, Ума заплакала.

— Не могу поверить в то, что здесь видела — всё та же история, индийцев используют, чтобы убивать для империи, драться с людьми, которые должны быть их друзьями…

Ее прервал Раджкумар.

— Ума не говори чепуху.

— Ты о чем?

— Ума, ты можешь хоть на мгновение остановиться и спросить себя: а что случилось бы, если бы не использовали этих солдат? Ты была здесь во время беспорядков и видела, что происходит. Как ты думаешь, что бы эти повстанцы сделали с нами — со мной, с Долли, с мальчиками? Разве ты не видишь, что эти солдаты защищали не только империю, но и нас с Долли?

Гнев, который Ума сдерживала со времен Морнингсайда, выплеснулся наружу.

— Раджкумар, ты не в том положении, чтобы высказывать свое мнение. Это такие, как ты несут ответственность за эту трагедию. Ты когда-нибудь думал о последствиях, когда привозил сюда людей? То, что сделал ты и люди вроде тебя, гораздо хуже, чем худшие деяния европейцев.

Как правило Раджкумар никогда не спорил с Умой по политическим вопросам. Но теперь он тоже находился на грани и сорвался.

— У тебя всегда есть точка зрения на то, в чем ты не разбираешься, Ума. Я уже много недель слышу, как ты критикуешь всё, что попадается тебе на глаза: состояние Бирмы, отношение к женщинам, условия жизни в Индии, злодеяния империи. Но что ты лично сделала, что позволяет тебе судить? Ты что-нибудь построила? Дала хоть одному человеку работу? Улучшила чью-либо жизнь? Нет. Ты никогда ни во что не вмешиваешься, будто чувствуешь себя выше всех нас, и только критикуешь и критикуешь. Твой муж был одним из лучших людей, которых я встречал, а ты довела его до смерти своим ханжеством.

— Да как ты смеешь? — закричала Ума. — Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Ты, жадное животное, которое стремится забрать всё, сколько бы это ни стоило. Думаешь, никто не знает о том, как ты ведешь себя с людьми, которые от тебя зависят, с женщинами и детьми, которые не могут себя защитить? Ты не лучше, чем рабовладелец и насильник, Раджкумар. Может, ты и думаешь, что тебе никогда не придется отвечать за всё, что сделал, но ты ошибаешься.

Не сказав Уме больше не единого слова, Раджкумар наклонился к У Ба Кьяу и велел ему остановить машину. Потом он вышел на дорогу и сказал Долли:

— Я сам доберусь до города. Проводи ее. Не хочу иметь с ней ничего общего.

В Мингаладоне Ума и Долли обнаружили ожидающий на взлетной полосе самолет. Это был трехмоторный Фоккер Ф-VIII с серебристым фюзеляжем и поддерживаемыми двумя распорками крыльями. Выйдя из машины, Долли очень тихо произнесла:

— Ума, ты рассердилась на Раджкумара, и я подозреваю, что знаю причину. Но не суди его слишком поспешно, ты ведь помнишь, что я тоже кое в чем виновата…

Они были уже у выхода на поле, и Ума быстро обняла Долли.

— Долли, это всё изменит, для нас с тобой?

— Нет. Конечно, нет. Я приеду повидаться с тобой в Калькутте как только смогу. Со мной всё будет в порядке, вот увидишь.