Таня Соломаха

XVI

Через несколько дней после организации полка Таня во главе небольшого отряда бойцов поехала на Хорин хутор заготовлять фураж для лошадей. Жили там преимущественно богачи; было и несколько хозяйств станичных кулаков. Рядом с Таней ехал Степа Немич — такой дюжий парень, что под его тяжестью гнулся гнедой жеребец. Таня искоса посматривала на тяжелые кулаки казака. Мозоли на его ладонях не сходят с детства — набил по экономиям. Таня улыбнулась: с такими руками можно воевать.

За несколько дней тренировок на площади Таня еще не научилась как следует держаться в седле. А длинноногий ворончак из конюшни Мазаева был горячий, норовистый, так и рвал поводья. У Тани от напряжения немели руки. Стремена часто срывались с ног, и ей трудно было снова попадать в них великоватым сапогом. Да еще неловко чувствовала себя в этих новеньких кожаных галифе, выданных ей Петром Шейко.

А Степа зорко оглядывал горизонт, предлагал ехать по гребням холмов: из каждой балки, из-за каждого пригорка можно было ждать бандитского налета. Местность же здесь очень удобная для засады: начинались взгорья — первые предвестники Кавказских гор.

Справа от всадников, за волнистой линией холмов, лежала ровная кубанская степь. Виднелись далекие станицы, дымил Армавир; по заснеженной равнине черным пунктиром продвигался поезд.

Когда в долине показались хаты Хориного хутора, Немич вытащил из ножен узкую кубанскую саблю, попробовал ее лезвие на ноготь и подмигнул Тане:

— Еще с вечера наточил: может, ей придется прогуляться по кулачьим головам… Тут без крови не обойдется.

На небольшом мостике сидел пьяный казак, свесив ноги над замерзшей речкой. Рядом стояла его винтовка, прислоненная к перилам. Пошатываясь, часовой хрипло напевал:

Таня остановила коня перед пьяным.

— Кто вас здесь поставил? — спросила.

Казак повернул голову и, путаясь в полах черкески, неуклюже поднялся, взглянул осоловевшими глазами на верховых и закричал, хватаясь за винтовку:

— Стой! Кто идет? Стрелять буду!

Он выстрелил в Таню, но Степа Немич успел толкнуть часового конем, и пуля прожужжала над ее ухом. Немич выбил винтовку из рук казака и занес саблю над его головой. Таня подняла руку:

— Не надо.

Часовой стоял бледный: хмель вылетел из его головы. Черная борода тряслась. Втянув голову в плечи, ждал смерти.

— Давай я его прикончу, — попросил молодой казак, вынимая маузер.

Таня не разрешила.

— Кто вас поставил здесь? — спросила вторично.

— Чуешь, остолоп? Кого ты, стерва, тут защищаешь? — Немич толкнул стременем пленного, и тот, наконец, поднял голову.

— Та я ж Гаврюша Кавун, Степа.

— Тьфу! — сплюнул Немич. — Батрачили вместе.

— Кавун? — переспросила Таня. — Так это ваша дочь Наталья?

Пленный помигал глазами и грохнулся на колени.

— Татьяна Григорьевна… святый боже!.. Это вы?

— Встаньте.

— Нет, нет… Простите меня. Я ж вас чуть не укокошил… Это ж вы чоботки купили моей доченьке.

Наконец, успокоившись, он рассказал, что на хуторе верховодят анархисты, их поддерживают кадет старый Сергеев и эсеры. Землю постановили никому не отдавать, хутор объявили республикой.

Кавуна ежедневно ставят в дозор, чтобы он дал знать в случае опасности и можно было бы удрать в лес или приготовиться к отпору.

— Теперь они, как услышали выстрел, все в лес ускакали, — сожалел Кавун.

Он попросил взять его в отряд и повел показывать припрятанное богатеями добро.

Двенадцать подвод овса, четыре мажары муки и сала вместе с транспортом и отарой овец конфисковала Таня у хуторских богачей. Здесь же в отряд вступило одиннадцать человек на своих лошадях. Двенадцатой была Кавуниха, боевая молодица, которая, оставив дочь у бабушки, решила не отставать от мужа. «От меня не убежишь!» — грозила она Гавриле, и тот становился тише воды, ниже травы.

Зимнее солнце клонилось к багряному горизонту, когда обоз начал готовиться к возвращению в станицу. Крепчал морозец, лошадей покрыли бурками и попонами.

— Вы караульте, — сказала Таня, — а я проскочу за речку, к знакомой учительнице.

— Не задерживайтесь, — посоветовал Кавун, посматривая на угрожающе темневший лесок.

Опасения Кавуна оправдались. Когда через полчаса Таня возвращалась левадами, на хуторе поднялась стрельба. Таня пустила коня в галоп, как вдруг из-за рощи ей наперерез выскочили три всадника.

Таня схватила карабин, выстрелила. Верховые приближались бешеным аллюром. Остановив коня, снова выстрелила. Но пуля никого не задела. Тогда прицелилась в переднего и выстрелила еще раз. Всадники не останавливались; никто из них не упал. Она уже видела их озверевшие лица, искривленные бранью рты:

— Иисуса… Христа… богородицу…

Таня выхватила саблю, замахнулась, но в тот же миг оружие вылетело из рук, а над головой сверкнуло холодное лезвие клинка.

«Смерть…» — мелькнуло в голове.

А сабля в руке врага почему-то задержалась, потом, дрогнув, отлетела в сторону. Это подоспели Кавун и Немич. У Кавуна в одной руке маузер, в другой — сабля, повод в зубах. Двоих зарубили, третий скрылся.

Таня посмотрела на рассеченные трупы. Ее затошнило.

— Ничего… Привыкнешь, — сказал Немич.

Таня приказала трогать в станицу. На одной из мажар лежали двое раненых.

— Неожиданно напали гады, — оправдывался Немич, вкладывая зазубренную саблю в ножны.

…Когда выехали в степь, Немич, подскакав к Тане так близко, что их стремена соприкоснулись, сказал тихо:

— А вам, Татьяна, надо научиться рубить и стрелять в цель…