VI

Журавли улетали в теплые края и прилетали снова, не раз разливался Уруп, затопляя левады, луга, а от Иванки никаких вестей. Одни говорили, что он работает на железной дороге в Киеве; другие клялись, что Иванко в Одессе грузит пароходы. А Калина выбирал момент, когда в компании была Таня, и нарочито громко болтал: «В Сибири гниет тот босяк. Туда ему и дорога, разбойнику!»

Девушка тосковала. Летними вечерами она шла в цветник, который вырастила своими руками. Здесь пахло резедой. К ней склонялись красные розы, у ног стлался душистый горошек, грустила калина, желтели ноготки.

Таня смежала веки, и ей являлся он, ее сокол.

«— Меня ожидаешь?

— Тебя, Иванко, тебя, мой милый!

— Давно?

— Уже три года…»

Совсем близко будто видела его, как в детстве синие глаза — большие, улыбчивые. Протягивала руки — и он исчезал.

Тогда шла в хату и брала отцовскую бандуру. Садилась на скамью и нежно, словно свое сердце, трогала струны. А грустная песня раскрывала девичью тайну:

Бабусю, риднэнька,

Ты всим помагаешь,

Якэ в мэнэ горэ,

Ты, може, вгадаешь?..

Пригорюнившись, слушал отец, вытирала глаза матуся, набивалась полная хата соседей, утихали малыши.

Як очи заплющу,

То так, моя нэнько,

Дэ й визьмэтся зразу

Козак молодэнькый…

Станичники знали, что это была любимая песня Тани. Догадывались, о ком тоскует девушка. Знали, что когда она поет «Виють витры» в «Наталке Полтавке», то обращается к Иванке.

…Гнутся тополи от ветра, проплывают над станицей беспечные облака, а им вдогонку, в далекие края несется Танино девичье:

Дэ ты, мылый, чорнобрывый?

Дэ ты, озовыся?

Загрузка...