После покрова, с первых дней октября начались, наконец, занятия.
Таня была направлена в двухклассную школу для иногородних[1]. Учебный год здесь начинался скромно. Если в казачьей школе перед уроками богатые родители устроили традиционный пышный банкет, то в Таниной школе после торжественного молебна ученики тут же разошлись по классам. Поп и станичный атаман поспешили уйти, а родителей и вовсе не было. В зале, у мрачного иконостаса, под лампадками остались учителя: Таня, Калина и голубоглазая стройная Тося Татарко. Когда Калина грозно двинулся в свой замерший от страха класс, панна Тося улыбнулась Тане и, хотя была еще мало с ней знакома, крепко пожала руку: «Желаю успеха, Татьяна Григорьевна, будьте храброй, не волнуйтесь…»
Из-за дверей 2-го класса, как суслики, выглядывали мальчишки — стояли на страже. Увидев приближающуюся учительницу, они шмыгнули в класс.
— Новая учительница-а!.. — загудело, засвистело и утихло.
Открывала дверь, точно в пустоту. Напротив двери — окна настежь, и на Таню пахнула волна душистого утра: медвяный запах спелых яблок, щекочущий душок свежего конского навоза и пресное дуновение степи. Было видно, как на площади, против управы гарцевал казак в черной черкеске. Он скакал на вороной кобыле к глиняной бабе и заносил саблю, которая ослепительно сверкала на солнце. У церкви греблись куры, а какой-то старичок, проходя через площадь, кланялся золотым крестам. Таня совсем еще по-детски позавидовала и беспечному казаку, который обучался своему жестокому ремеслу, и старичку, и даже тем суматошливым птицам. Но еще миг — и все исчезло: она вошла в класс, сделала шаг в новую жизнь.
Класс шумно встал. Таня посмотрела перед собой, как сквозь туман — ни одного лица разглядеть не могла. Что-то большое, таинственное дышало на нее и выжидало. Таня, кажется, поздоровалась, — но нет, смогла лишь пошевелить высохшими вмиг губами, а в ответ ей это «что-то» дружно откликнулось и замерло. Тишина. Слышно, как высвистывает сабля на площади и храпит конь.
Долго шла к столику, постукивая каблучками, и эти несколько шагов отозвались в сердце выстрелами.
Но вот остановилась и вдруг почувствовала необычайное душевное смятение. Что она должна сказать? Куда девались мысли, как найти нужные слова? Боже мой, ведь здесь то, о чем так мечтала в гимназии! Учить детей, нести свет знаний, растить красивых, гордых людей, воспитывать у них человеческое достоинство, бороться с темнотой… пленять Марко Вовчком, а словами великого Шевченки призывать к борьбе и пробуждать любовь к далекой, поруганной сказке — Украине… С каким нетерпением ждала Таня этого часа! И вот он настал. Но с чего начать? Какое слово первым бросить на это раскаленное железо?
На нее глядит весь класс. Со всех сторон следят за ней детские глаза — синие, карие, голубые, серые, зеленоватые — такие большие, пытливые. Так и брызжут любопытством. Они ожидают. Таня почувствовала, что вся пылает под взглядами детей.
Но почему глаза такие большие и разные, а брови у всех одинаковые — белые? А-а, выцвели за лето на солнце, и волосенки выгорели — такие смешные светлые хохолки и косички. И сразу все они, эта нетерпеливая детвора, стали роднее, ближе. И как-то непроизвольно, тихо у Тани вырвалось:
— Учиться будем?
В ответ раздалось неожиданно дружное, веселое:
— Бу-дем!
Как гора свалилась с плеч. Стало легко. Таня внимательно посмотрела на класс, и ей бросилась в глаза девочка на передней парте — такая худенькая, просто светится насквозь. Восхищенно посматривает на новую учительницу, разглядывает ее форменное платье, а сама в грязном, стареньком платьице. Таня подошла, села на парту и нежно обняла девочку:
— Ты чья?
— Головко́ Панаса, — покраснела и пальчиком повела по парте.
— А имя?
— Килинка.
— А почему это, Килинка, у тебя передник рваный и грязненький? День ведь сегодня праздничный — начало занятий.
— У мамы маленькое родилось. А отец — в экономии…
— После уроков занесешь передник мне в учительскую, а утром я отдам.
Таня встала, подошла к столу, глянула в окно. Казак закуривал трубку, рассеченное надвое, валялось рядом глиняное чучело.
— Дети, начнем урок истории… Прежде всего расскажу о нашем крае. Знаете ли вы, как заселялась Кубань, кто ваши предки?
Голос ее дрожал, но затем, когда она углубилась в любимый раздел истории украинского народа, речь ее окрепла, щеки зарумянились, вдохновенно засияли глаза.
— Давным-давно, дети, в местах, где мы живем, шелестели ковыли, колыхалась полынь, травы стояли выше человеческого роста, а по оврагам шныряли волчьи стаи, и тучи комаров гудели над плавнями. Через эти необъятные степи на быстроногих конях проносились орды горцев и татар. Кавказские племена нападали на донецких казаков, на русские поволжские поселения. Поэтому царь Петр Первый стал посылать на охрану русских границ славных украинских казаков… Они и возвели боевые границы, грозной заградительной линией стали первые казачьи поселения на Кубани, соколиной грудью своей преградили первые кубанцы дорогу врагам. Храбрые то были люди, веселые, умные, осмотрительные, но здесь, в неведомых, чужих местах, они тысячами гибли от лихорадки и от вражеских набегов… Казачьи кости усеяли Кубань. Поредели поселения, стала пустеть земля… Но вот в 1792 году на Кубани вновь зазвенели могучие украинские песни, зарокотали бандуры — морем и сушею, на парусниках и подводах двигались на вольготные земли запорожские казаки.
Было так, дети, что царица Екатерина II в 1775 году приказала своим генералам собрать большую армию и до основания разрушить на Украине Запорожскую Сечь, где жили гордые, свободолюбивые, непокорные люди… Исчезла Сечь, а угодья украинских казаков были отданы генералам. Многие казаки стали крепостными, славные воины превратились в батраков. Но большинство казаков не хотело попадать в кабалу. Эти вольнолюбцы вытребовали у царицы кубанские земли для поселения. Так, ребята, появились на Кубани запорожцы, которых стали называть «черноморцами». Славные то были люди. Очень храбрые, мужественные, выносливые. Да ведь такими были и их деды, прадеды — Байда, Кишка, Наливайко, Хмельницкий…
Ни звука в классе, затаили дыхание ученики, забыли обо всем, а перед широко открытыми детскими глазами закачался на турецкой виселице бессмертный Байда, что «как стрельнул — в царя попал, а царицу — в потылицу», проплыл на чайках седой гетман Самойло Кишка, просвистела сабля Наливайки и мелькнула стройная, величавая фигура Маруси Богуславки… Будто наяву, видели дети, как под ударами пушек Сагайдачного рушатся стены Кафы и Трапезунда и как бурлит Переяславская площадь, встречая русских братьев.
Слушали школьники о беспримерных в истории походах Ивана Сирко, о свободолюбивых Зализняке и Гонте; блестели глаза у мальчишек, разгоралось воображение.
И еще долго будут волновать учеников прекрасные образы непокоренных предков, и даже сниться будет мальчишкам никем не побежденный в поединках Ганжа, а девочкам — чернобровая Маруся Богуславка.