Тень

Глава 27 Кучта

— …Я не хочу об этом говорить, — отвечает он. Он улыбается ей, засовывает руки в передние карманы грубых рабочих штанов и прислоняется к тюку соломы. — Ты извращенка, знаешь, да? Вечно хочешь об этом говорить.

Она шлёпает его по руке и толкает на одеяло, пока он не начинает хохотать.

— Я не извращенка! И это ты, с твоей-то репутацией, называешь меня так, — когда он качает головой, изображая раздражение, она снова толкает его и вынуждает посмотреть на неё. — Ты знаешь, что есть девочки, которые говорят, будто ты их околдовал, Эвальд? Что ты погрузил их в какой-то транс, чтобы они сняли свою одежду?

Он отворачивается, краснеет, и она фыркает, откусывая от своего бутерброда.

— Смотрите-ка, внезапно застеснялся. Мне придётся сказать другим девочкам, что это правда.

— Кучта, — начинает он. — Не надо.

— Я только дразню тебя, Эвальд, — говорит она, опираясь на локти. Всё ещё держа в одной руке бутерброд, она прикрывает глаза от солнца и вытягивает ноги под рабочим платьем, в которое она одета. — Я храню твой секрет. Никто не знает о наших небольших вылазках. Но нужно же мне повеселиться… особенно раз ты не станешь околдовывать меня.

— Ты мой друг.

— И что? Друзей не околдовываешь?

— Нет, — говорит он, поворачиваясь, чтобы снова посмотреть на неё. — Нет, не околдовываю.

Вновь увидев серьёзное выражение в его прозрачных глазах, она улыбается и опускает верхнюю часть туловища на солому, а под голову подкладывает одну руку. Она ещё откусывает от бутерброда, жуёт и смотрит на стропила.

— Тогда я буду считать себя везучей, — смеётся она. — Раз я избежала твоих сетей. У меня и так будет достаточно проблем с замужеством из-за того, что отец — старый пьяница.

Она улыбается ещё шире, а потом поддевает его ногой.

— Если мне придётся ещё и объяснять отсутствие целомудрия из-за чьих-то чар, будет ещё сложнее.

Он улыбается ей, отталкивая ладонью её ногу в ботинке.

— У тебя не будет проблем с замужеством, Кучта. Мужчинам нравятся женщины-командирши. И длинные тёмные волосы.

— И это говорит он… тот, кто пытается уложить в постель каждую девушку в городе, кроме меня, — увидев, как он поджимает губы, она широко улыбается ему и показывает на одеяло. — Ешь! Сначала жалуешься, что голодный, а потом не ешь.

Он берет другой бутерброд, который она принесла для него, немного хмурится и откусывает кусок. Слегка поморщившись, он заставляет себя жевать, подавляя волны в своём свете, когда он пытается есть это как еду видящих и не может.

— Тебе не нравится курица?

— Нормально.

— Только нормально? — она ложится обратно на солому и закрывает глаза. — Зачем я вообще приглашаю тебя на эти наши пикники? Ты ненавидишь то, что я готовлю, ты не околдовываешь меня, не помогаешь мне с математикой и естественными науками, и даже не говоришь, какие слухи о тебе — правда.

Ощутив её слова, по крайней мере, отчасти, он смотрит на неё.

— Тебе не стоит, Кучта, — он снова хмурится. — Тебе не стоит приглашать меня на такие вещи. Нам лучше говорить только на выездах. Когда это безопасно.

— Только на выездах? Но они тоже всего лишь раз в месяц. Я бы никогда тебя не увидела, если бы ждала до тех пор! А тебе стало бы очень одиноко, Эвальд, — она улыбается. Её тёмные волосы убраны в пучок на затылке. Она игриво дёргает его за волосы, и он позволяет ей, прислоняясь к её руке. — И вообще, — говорит она. — Почему это мне не стоит? Ты же сам только что сказал мне, что мы друзья?

— Мы друзья, — говорит он. — Именно поэтому тебе не стоит.

Она опять поддевает его ногой.

— Откуда эта внезапная забота? Беспокоишься о моих перспективах? Что у меня будет такая же плохая репутация, как у тебя?

— Нет, — он снова хмуро смотрит на бутерброд. — Но они узнают. Рано или поздно. И тогда тебе будет плохо. Ты знаешь, что бывает.

Она фыркает, откусывая ещё один кусок от своего бутерброда.

— Ты имеешь в виду Джервикса и его банду идиотов? Я не боюсь этого белого мутанта с мозгом слепня.

Он смотрит на неё, прищурившись, и его лицо внезапно делается суровым, лишённым юмора.

— Это тебе не шутки, Кучта. Они ни разу не обращали свой гнев на тебя.

— Я их сто раз видела. Я знакома с ними дольше, чем ты, Эвальд.

— Неважно, что ты видела! — говорит он, подавляя настоящую злость. — Ты его не знаешь. Может, он тебе и кажется глупым, но он не глуп. И он много чего знает, Кучта. Если он узнает, что мы друзья, то для тебя это закончится плохо. Это я тебе обещаю.

— Много чего знает, — сердито бурчит она. — Он знает, что я ему глаз вырежу, если он ещё раз попытается что-то со мной провернуть.

Когда он удивлённо смотрит на неё, он видит хмурое выражение на её лице.

Она смотрит на стропила и морщит нос. Меж её бровей пролегает складка, словно она почуяла дурной запах. В этот момент он видит выражение, скрывающееся за её улыбкой, и понимает, что она знает больше, чем показывает.

— Я ему нравилась, знаешь. Джервиксу, — она косится на него, и то резкое выражение всё ещё стоит в её взгляде. — Он хотел, чтобы я пошла с ним на танцы. Прошлой зимой он пригласил… и даже попытался украсть поцелуй. Ему повезло, что мой брат оказался поблизости.

Мальчик несколько секунд лишь смотрит на неё, немного опешив.

Ему никогда не приходило в голову, что Джервиксу нравятся девушки, и уж тем более то, что он может подойти к его подруге.

Посмотрев на неё, он опять осознает, что она на самом деле довольно хорошенькая. У неё большие глаза цвета мёда, смеющиеся на сердцевидном лице. Её чувственные губы часто улыбаются, и в отличие от мальчика, она использует не молчание, а смех, чтобы скрыть увиденное. Её длинные волосы заплетены в косы, в которые теперь набилась солома, но он раньше видел их распущенными, и знает, что волосы у неё густые и тёмные.

Испытывая дискомфорт от собственной оценки, он отворачивается и пожимает плечами. Он делает это в манере людей.

— Тем более, — говорит он. — Он решит, будто это нечто другое. Будто мы больше, чем друзья, — он делает неопределённый жест, снова краснея. — Он подумает, что я ухаживаю за тобой.

— Ухаживаешь за мной? — она смеётся, глядя на него из-под ладони. — Он подумает, что ты околдовываешь меня, Эвальд… а не ухаживаешь. Он подумает, что ты стаскиваешь с меня одежду всякий раз, когда мы оказываемся наедине. Они все так про тебя думают. Никто не считает, что ты ищешь жену, Эвальд, или хотя бы постоянную девушку.

— Какая разница, — говорит он, подавляя прилив раздражения. — Ему это не понравится.

— Нас не застанут за совместным поеданием бутербродов, Эвальд. Твой дядя теперь не следит за тобой так пристально. Может, он больше тебе доверяет… или решил гнобить тебя другим способом.

Он напрягается, не сумев сохранить нейтральное выражение лица, и поворачивает голову.

Он смотрит ей в лицо, но она лишь улыбается, лёжа на соломе. В её глазах виднеется знание, тот ум, который как будто его нервирует — почти такое чувство, будто его читает другой видящий.

— Какое отношение мой дядя имеет к Джервиксу? — спрашивает он.

Она закатывает глаза, опять вызывая реакцию в его свете, хоть она и делает это как человек, не как видящая. С неверием покосившись на него, она ложится обратно на жёлтую солому.

— Ты же знаешь, что он им платит, да? — говорит она. — Он платит им, чтобы они так с тобой обращались. Я как-то раз слышала, как Джервикс хвастался этим после того, как купил того коня. Жеребца Грэнджера… того самого, которого хотел его старший брат, но не мог себе позволить, — она щурится от солнца, глядя на него. — Не притворяйся, будто ты не знаешь. Ты должен знать.

Он продолжает хмуро смотреть на бутерброд, ничего не отвечая.

Его грудь болит так сильно, что это действительно удивляет его.

Почему-то он никогда не думал, что испытает такое унижение от того, что Кучте известно так много. Но настоящая проблема не в этом, и он это знает.

Она прикасается к его руке, и это почти ласка. Это притягивает его так сильно, что он отодвигается от её пальцев, вытесняя эмоцию из своего света.

— Я оскорбила тебя тем, что сказала? — спрашивает она.

— Нет, — он смотрит на неё, подавляя беспокойство. — Ты знаешь слишком много, Кучта.

— Я обращаю внимание, — говорит она. — Только и всего. Я наблюдала за тобой с того самого дня в школе, — она вздыхает, подставляя лицо солнцу. — …Ну, даже до этого, если честно. Мы все интересовались тобой. Не только из-за Джервикса и его армии крысёнышей. Ты всегда засыпал в школе. Иногда у тебя через рубашку проступала кровь. Ты ходил как-то не так.

Подавляя очередной импульс стыда, он качает головой и закрывает глаза. В этот раз это не только стыд. Он не хочет это слушать, не хочет помнить, так что возвращается к другому, с чего она начала.

— С какого дня?

— Ты знаешь, с какого дня.

Он опять качает головой, пристально глядя на неё.

— Нет.

— Со дня, когда из-за тебя уволили мисс Пирну, — говорит она.

Он моргает, еле сумев сохранить нейтральное лицо. Он обдумывает, как он может отрицать это, или притвориться, что это сделал не он. Но он понимает, что всё это неважно, если только он не принудит её забыть.

А он не хочет принуждать её.

— Ты сделал это нарочно, не так ли? — говорит она.

Он отворачивается, ощущая острую боль в груди. Он не смотрит на неё всё это время и ощущает шёпот эмоций в её свете, укол сожаления из-за того, что она это сказала. А ещё он чувствует, будто его подкараулили, будто она всё это придерживала в надежде заставить его разом сознаться во всём.

Он чувствует, как она думает об этом, понимает, что она зашла слишком далеко, гадает, что она может сказать, чтобы притвориться, будто этого не было. Он чувствует, как она всё ещё гадает на его счёт, хочет знать, почему он такой грустный.

Дойдя до этой точки, он выталкивает её свет из своего, заставляя себя сосредоточиться на лучах солнца, льющихся через дверь сеновала, на птицах, порхающих там, в ярком свете. Он наблюдает, как ласточки кружат и гоняются друг за другом в воздухе за амбаром, а затем мечутся обратно в тень.

Там колышется тьма, чернота под его ногами.

— Ешь, — подталкивает она, снова пихнув его ногой. — Ты всё ещё слишком тощий, Эвальд.

Боль струится по его свету. Он борется с болью, пока девушка не толкает его вновь.

— Ешь, — говорит она. — Иначе я больше никогда не стану для тебя готовить.

Вздохнув, он заставляет себя откусить ещё кусок и медленно жуёт. Вспомнив лицо мисс Пирны, он чувствует, как еда встаёт комом в горле, и он не может смотреть на свою спутницу, пока это не проходит.

Это было несколько лет назад.

Для людей ему шестнадцать, на деле — двадцать три.

Прошло пять лет, и всё для него изменилось, но он не может окончательно вытолкнуть тот день из своего сознания. Он думает над тем, что говорит Кучта, что он околдовывает женщин, и боль опять ударяет по нему, сжимая горло. Его дядя поощряет это, говорит, что это нормально, что он должен научиться, что человеческих шлюх недостаточно — но слыша, как Кучта говорит об этом, и вспоминая пустое лицо мисс Пирны, он ощущает это иначе.

— Да, — медленно говорит он. — Теперь он мне больше доверяет.

— Кто? Твой дядя?

— Да, мой дядя, — он откусывает от бутерброда, заставляя себя прожевать и не ощущать вкус своим светом. — Я лучше его понимаю. Я понимаю, что он пытается сделать. Ему не нужно так присматривать за мной. Он никогда не хотел делать мне больно.

— Серьёзно? — сухо спрашивает она.

— Серьёзно, — отвечает он, бросая на неё предостерегающий взгляд.

— Тогда, должно быть, бедняга весь исстрадался.

Эвальд чувствует, как его плечи напрягаются.

— Ты его не знаешь, Кучта. Он прекрасный мужчина. Тебе пришлось бы понять его работу, чтобы осознать это.

— И неужели это обязательное требование? — говорит она таким же ровным голосом. — Нужно «понимать его работу», чтобы заслужить привилегию и получить еду, будучи ребёнком? Чтобы избежать избиений? Ты прав, Эвальд. Должно быть, твой дядя — просто изумительный мужчина.

Он смотрит на неё, подавляя очередной прилив боли в груди.

— Ты говоришь о вещах, которых не понимаешь.

— Вот как? — колко отвечает она. — Наверное, меня тоже поколотить надо.

Он слегка вздрагивает от её слов, затем отворачивается к солнечному свету, струящемуся через квадратную дыру в деревянных стенах.

— Ты не один, Эвальд, — мягко говорит она. Прикоснувшись к его руке, она говорит ещё тише: — Ты не должен вечно быть его рабом. Ты можешь покинуть это место.

Он качает головой.

— Я никогда не смогу уйти.

— Почему нет? Я не вижу цепей.

— И всё же они есть.

— Ты не трус, Эвальд, — сердито отвечает она. — Так что не притворяйся трусом передо мной.

Он смотрит на неё серьёзными прозрачными глазами.

— Я не могу объяснить это тебе, Кучта. Не так, как тебе бы того хотелось. Но однажды я это сделаю. Ты поймёшь, что мне нужно выполнить работу… и он один мог подготовить меня к этому.

В этот раз она не спорит с ним, только настороженно смотрит на него, слегка приподняв брови. Он видит, как она изучает его с этой своей пытливостью, и понимает, что она ему не верит. Хуже того, она считает, будто дядя сделал что-то с его разумом.

— Что за работа? — спрашивает она.

Он качает головой.

— Я не могу тебе сказать.

— Почему? Потому что он запретил?

— Да, — отвечает он, глядя на неё, и слегка вздыхает. — Он запретил. Но ему и не нужно было, Кучта. Он прав. Работа важна. И мне нужно постараться и сделать её как можно лучше, — он косится в сторону солнца. — Однажды будет уже не важно, чем мне пришлось ради этого пожертвовать. Всё это покажется обыденным.

— Обыденным? — она фыркает.

Он слышит в её голосе настоящую злость и поворачивается.

— Мне вот интересно, — говорит она. — Мне интересно, что скажет твоя жена, когда увидит, как ты был «благословлён» этим твоим пугающим дядюшкой с лицом скелета.

Закусив губу, словно желая взять свои слова назад, она отворачивается.

Когда он ничего не говорит, она опять поддевает его ногой и пытается улыбнуться.

— …Или ты слишком занят, околдовывая девчонок, чтобы захотеть жениться, Эвальд?

— Однажды я женюсь, Кучта.

Она улыбается, приподнимаясь на руках.

— Вот как? Ты говоришь очень уверенно.

Он кивает, чувствуя румянец на своих щеках, и обнимает своё колено, прижимая его к груди.

— Да. Я уверен.

— Тебе придётся переехать в другой город, чтобы найти жену, иначе она никогда не поверит, что ты будешь ей верен.

Боль ударяет по нему так сильно, что он поворачивается к нему.

— Ты перестанешь или нет? — говорит он. — Я уже устал от этого, Кучта!

Она ошарашенно моргает.

— Извини.

Закусив губу, он качает головой.

— Я бы никогда ей не изменил. Когда моя жена будет со мной, я и пальцем не трону другую.

— Обещания, обещания… — бормочет она, ложась обратно на солому.

Он крепче закусывает губу, но не отвечает ей. Когда она нарушает молчание, он едва не подпрыгивает, совершенно затерявшись в полётах птиц.

— Ты один из них, не так ли, Эвальд? — говорит она.

Её голос звучит осторожно, даже тише прежнего её бормотания.

Он не отвечает и не прикасается к ней своим светом.

И всё же холод просачивается в него, когда он прокручивает в голове её слова. Холод проникает через кожу в его кровь вопреки жару солнца, струящегося в квадратное окно.

— Ты один из тех других, — снова упорствует она ещё тише. — Из тех, у кого глаза светятся. Из тех людей, которых нашли в горах.

Несколько долгих секунд он просто сидит там, держа в одной ладони бутерброд, а другой рукой обхватывая свою ногу. Поначалу он думает, что сумеет отмахнуться, притвориться, будто не понимает, будто она несёт чушь. Но он знает, что не убедит её.

Он обдумывает, зная, что бы сказал его дядя, чего бы дядя хотел от него. Он бы хотел, чтобы он её стёр — заставил забыть, что они вообще дружили. Заставил забыть всё, что ей известно о нём.

Он бы хотел, чтобы он никогда больше с ней не виделся.

— Я тебе нравлюсь, Кучта? — наконец, спрашивает он.

Воцаряется тишина, во время которой она медленно садится, глядя на него с искренним удивлением.

— Конечно, нравишься, Эвальд. Ты мой лучший друг.

Посмотрев ей в глаза, он сглатывает и изучает её свет своим.

— Тогда больше никогда не говори со мной об этом, — отвечает он.

Долгое время она ничего не говорит.

Он ждёт, когда она обдумает его слова, увидит, насколько он серьёзно говорит об этом. Она изучает его в ответ, её медовые глаза отражают солнце. Наконец, она кивает и смотрит на него почти со страхом.

— Ладно, — произносит она. — Не буду, Эвальд.

— Спасибо, — он продолжает смотреть на неё, всё ещё ощущая ту тесноту в груди, но теперь это не только страх. — Спасибо тебе, Кучта.

Она хватает его за ботинок, используя его, чтобы подвинуться и обвить рукой его плечи. Он удивляется, когда она целует его в щеку, и теперь её глаза выражают сострадание и страх не за неё саму, а за него.

Она опускает губы прямо к его уху.

— Будь осторожен, Эвальд, — тихо шепчет она. — Ты должен быть осторожнее… с девушками. Я не одна задаюсь вопросами.

Услышав её слова не только ушами, он кивает, опять подавляя ту тесноту в груди. Он узнает в этом ощущении любовь — чувство, которого он не дозволял себе ни с кем, дольше, чем он себя помнит. Это не романтическая любовь, и даже не влюблённость. Это нечто другое, и он ощущает прилив какого-то желания защитить прежде, чем поднимает взгляд и смотрит ей в глаза.

Как только он сканирует беспокойство на её лице, это чувство усиливается.

Она боится за него. Он не сканирует её, чтобы узнать причины, но это трогает его.

— Буду, — он вновь поднимает на неё взгляд, желая сказать больше, как-то утешить её. Поколебавшись, он вместо этого ловит её руку и серьёзно всматривается в её лицо. — Если я когда-нибудь попрошу тебя уехать отсюда, Кучта, если я скажу тебе, что это вопрос жизни и смерти… ты это сделаешь?

В её глазах мелькает беспокойство, затем быстро сменяется удивлением.

— Уехать отсюда? В смысле из этого города? Или из Баварии?

— Любое, — он не улыбается в ответ на её улыбку. — И то, и другое. Ты бы это сделала?

Усевшись на пятки, она улыбается уже веселее и закатывает глаза.

— Только если ты пообещаешь попросить об этом поскорее, — дразнит она. — Пока отец не выдал меня замуж за какого-нибудь дикого борова из долины, с жирной задницей и вонючим дыханием.

— Я серьёзно, Кучта. Ты бы это сделала? Денег я бы тебе дал.

— Столько денег, что хватит на Париж? — она широко улыбается и разводит руки в стороны.

Он улыбается в ответ; ничего не может с собой поделать.

— Столько денег, что хватит на Нью-Йорк, если захочешь, — говорит он. — И на новое платье каждую неделю… и на шампанское.

— Тогда мы определённо договорились, мистер Готшалк.

Они пожимают руки, оба сохраняя серьёзные лица вопреки их юности, и в этот момент врывается ветер, выдувая сено и солому в открытое окно. Поначалу это заставляет её смеяться, и он невольно присоединяется к ней, когда вокруг них кружат золотистые травинки…

Колесо крутится, оставляя меня в пространстве между пространствами, во времени между временами.

Там меня настигает боль, парализующая боль, которую я не могу распознать, не могу привязать к чему-то. Я чувствую его в этой боли, и я чувствую там себя. Он стыдится, потерявшись в осознании, что я видела то, что видела она — что Кучта видела в нём и поняла.

Где-то в этот момент он ощущает свои логические объяснения, но чернеющая дыра манит, ненависть к себе смешивается с чем-то другим, ужасом — паникой из-за чувства, которое она в нём вызвала, паникой из-за того, что его бросят одного.

Я не могу по-настоящему отправиться с ним туда.

Но я могу позволить почувствовать меня рядом, с ним в том потерянном пространстве.

Она мне нравится. Я знаю, что он тоже это чувствует.

Она мне нравится. Мне нравится, что она видела больше, чем говорила ему, и всё равно его любила. Я ощущаю, что мои чувства сбивают его с толку. Я ощущаю, что они сбивают с толку нас обоих, потому что даже во всём этом…

Но у меня нет времени закончить эту мысль.

Даже в этом пространстве не-времени у нас нет передышки перед тем, как мы отправляемся к следующему фрагменту, где…