Тень

Глава 29 Мой дорогой друг

— Элли! — голос звучал лихорадочно, вопил. — Элли! Проснись! Ну же!

Я старалась открыть глаза, но веки как будто тянуло вниз грузом, словно меня вытаскивали из глубокого колодца ледяной воды.

— Нет… — выдавила я, толкая его в грудь. — Нет… оставьте нас в покое…

— Элли! — голос, свет за ним, наполнил меня своим облегчением. — Слава Богу. Мы не могли тебя разбудить. Мы не могли разбудить вас обоих. Прошло три дня… Ревик в полном раздрае, Элли. Он умирает. Мы должны привести к нему помощь…

Но я боролась с ним, ударяла кулаками по его груди.

Я не могла остановить рыдания, зарождавшиеся в моём горле, вырывавшиеся из меня как животное, заточенное в моей груди. Я пыталась освободиться от него, вырваться из его рук, но я всё ещё находилась там, всё ещё затерялась в том другом месте, где я видела её лицо…

Грубые руки удерживают его, стискивают воротник и волосы, держат связанные запястья за его спиной. Они видели его лицо, и он с другими, так что он не может ничего сделать.

Он не может бороться с ними… даже с помощью своих способностей.

Они не знают наверняка, что у французских солдат нет своих видящих.

Он смотрит на грязные лица напротив, пока всех их толкают и тащат через усеянное небольшими бугорками поле. Он узнает других из своего отряда. Он видит трёх, которых узнает сразу, и ещё полдюжины одетых в его униформу. Вдвое больше солдат толкают и тащат их за собой, включая французского солдата, который держит его за артиллерийский ремень. Он знает, что они снимут с него этот ремень, как только окажутся в каком-то месте, где им самим не придётся всё это тащить.

Скорее всего, после этого они вгонят каждому из них по пуле в мозг.

Его тело сделалось твёрдым от месяцев, проведённых в поле.

Он голоден, почти умирает от голода, но едва ощущает это, пока они сурово гонят его по траве. Он видит впереди дом, нормальный фермерский домик, какие остались на родине, и на верхнем этаже горит свет. Кто бы там ни жил, они не спят, но, наверное, готовятся лечь в постель, уже освободив основное жилое пространство на нижних этажах.

Должно быть, это их поле они пересекают, мимо их животных прошли ранее, пытаясь найти укрытие. Есть в этом пейзаже что-то странно знакомое.

Он мог бы умереть здесь. Это походило бы на возвращение домой.

Мужчина позади него фыркает, и один из других в его отряде спотыкается.

Он поворачивается и смотрит в грязное лицо, видит почти чёрные глаза и китайские черты лица, татуировки на руках, которые выглядывают из-под рукавов униформы. Он смотрит на этого брата и думает про себя, что его лицо здесь слишком необычно.

Если среди них имеется хоть один видящий, они узнают, кто он. Они его узнают, и тогда их всех поймают.

Он будет искать удобную возможность.

Если ему придётся убить всех этих французских ушлёпков, так тому и быть.

Однако он не должен выдавать себя.

Выдать себя перед французами — не проблема, они не проживут достаточно долго, чтобы рассказать об увиденном. Но вот если он выдаст себя перед своими людьми — это большая проблема. Его дядя ожидает, что в таком случае он убьёт и их тоже, а он этого делать не станет. Он не может убивать своих братьев и сестёр без весомой причины.

Он будет ждать.

Они заталкивают его и остальных в дверь дома и кричат обитателям что-то на французском. Он не понимает по-французски, но считывает куски смысла из их сознаний, пока они орут и дожидаются ответа.

Они хотят, чтобы эти люди содержали их здесь, связанными и под охраной.

Он немного расслабляется и тихо выдыхает. Ему не придётся убивать никого важного. Как только эти солдаты уйдут, он и Врег надавят на их сторожей. Они освободятся за час.

Конечно, освободиться никогда не было проблемой. Он освободился бы в любом случае — у него нет другого выбора, учитывая, кто он.

Сверху доносится ответный крик.

Через несколько секунд спускается взъерошенный мужчина с каштановыми волосами и огромным носом. Мужчина — предположительно, владелец дома — худой, но жилистый, высокий, с большими глазами и на удивление нежным светом. Вопреки нехватке мяса на костях у него широкие плечи и руки рабочего.

После того, как солдаты объясняют фермеру, чего они хотят — чего они требуют, на самом деле — фермер показывает им обратно на входную дверь, мимо окон сбоку дома и в сторону зелёной двери погреба, которая вделана прямо в землю.

Нензи следует за Врегом и остальными, первым из группы кое-как спускаясь по деревянным ступеням, и кулак французского ублюдка всё ещё упирается ему в спину. Он позволяет затолкать себя в угол погреба с деревянными полками, на которых хранится джем и желе, масло и сыр.

Глядя на всё это, он ощущает спазм в животе. Он гадает, сколько они сумеют унести с собой при уходе.

Затем следом за фермером по деревянным ступеням спускается свет, а вместе с ним и женщина.

Он смотрит на неё, смотрит на её лицо.

На мгновение он переносится в другое место.

Мысли о том, как он выберется, сколько еды сумеет украсть, и скольких ему придётся убить, покидают его разум…

Он смотрит на неё и не может перестать пялиться.

Но он забывает, что среди них есть другой их одноклассник.

— Кучта, — выдыхает Стами, стоящий через два человека от него. Он тоже пялится на неё, затем находит взглядом Нензи, и его глаза выражают жгучую ненависть. — Ах ты маленький ублюдок, блядь.

Пистолет француза ударяет его по голове, затыкая прежде, чем тот успевает сказать что-то ещё.

Нензи испытывает облегчение, увидев, что Стами ударили, но его взгляд невольно возвращается к лицу женщины. В этот раз он видит, что она тоже смотрит на него. Широко раскрыв глаза, она смеряет его взглядом, замечает его габариты, а затем возвращается к его лицу и, наконец, глазам.

Затем она смотрит на французских солдат и закусывает губу.

Они наблюдают за ней с открытой насторожённостью.

Он оказывается в их сознании прежде, чем мысль полностью сформировалась. Через считанные секунды их выражения лиц слегка блекнут, и они отворачиваются, опять сосредотачиваясь на фермере.

— Вы будете следить за ними, — говорит их лидер. — Держать их здесь.

— Oui, — отвечает мужчина, с болью глядя на пленников. Он добавляет по-французски: — Мы запрём их здесь. Верхние двери на засов, и используем цепь.

Глава французского отряда, этих свиней, которые их захватили, кивает и бросает последний суровый взгляд на их группу. Он не задерживается на лице Нензи.

— Учините нам проблемы, и мы вас всех перестреляем, — говорит он на ломаном немецком. — Мы выстроим вас и перестреляем… скажем, что вы сопротивлялись.

— Или вообще ничего не скажем, — мрачно добавляет другой, и его голос более низкий, чем у первого.

Нензи не поднимает взгляд в ответ на их угрозы, боясь, что не сумеет оторваться от женщины. Теперь он контролирует и разум Стами, заставляя забыть увиденное и надеясь, что этого хватит, пока женщина не покинет погреб и не вернётся в верхние комнаты.

Спустя, казалось, долгое время, они все уходят. Погреб погружается в темноту, и он там, с остальными, тяжело дышит запахом плесени и масла.

— Кто она? — спрашивает Врег.

Держа свой разум пустым, Нензи поворачивается к нему.

— Почему ты их не захватил? — шипит он на прекси с неприкрытой злостью. — У них не было видящих! Что за трусливую игру ты ведёшь, Commandante?

Врег моргает в тусклом свете, и любопытство в его глазах сменяется раздражением. В погребе слишком темно для людей, но не для более чувствительных глаз видящих.

— Приказы, заморыш, — говорит он. — Притворись, будто помнишь, что это значит. А потом притворись, будто ты помнишь, что всё ещё находишься под моим командованием… и что если ты не будешь делать, как сказано, то я могу избить тебя так, что писать будешь кровью.

— Но к чему это всё? Мы могли бы сейчас быть там. Гнаться за ними!

— Твой дядя не хотел рисковать, потому что нас могут увидеть наши братья или сестры, работающие на французов. Нас просили оценить ситуацию в зоне…

— Из блядского погреба? Такова была просьба?

— Следи за языком, маленький засранец, иначе тебе его отрежут, пока мы здесь, — голос другого видящего делается суровым, чёрные глаза встречаются с ним взглядом. — Ты бы не смел говорить со мной таким тоном, не будь твой дядя тем, кто он есть. Может, тебе стоит подумать о том, каким мужчиной это делает тебя, заморыш.

— Я теперь не такой уж заморыш, — парирует он в ответ. — Я бы попросил тебя тоже не забывать об этом.

Другой смеётся, смерив его взглядом.

— Хочешь устроить дуэль со мной, малыш Ненз? Я с удовольствием приму вызов. Может, тогда мы узнаем, не поможет ли тебе повзрослеть долгое пребывание в больничке. Ну, или хотя бы я получу несколько недель спокойствия.

— Не сомневайся, высокомерный ты членосос. Только дай мне время и место…

Звук, затем свет привлекает его взгляд вверх, к люку, который открывается над ними. Нехорошее предчувствие формируется в его нутре ещё до того, как он видит её лицо, освещённое фонарём.

— Эвальд? — шепчет она, заглядывая через дырку в земле, обводя взглядом лица, чтобы найти его. — Эвальд, это правда ты?

— Нет, — говорит он, сердито глядя на Врега, потому что тот настойчиво поддевает его своим светом. — Уходи, женщина. Возвращайся к своему фермеру.

— Он ушёл с солдатами. Они попросили его помочь с кое-каким снаряжением. Перетащить что-то. Принести им припасы…

— Ты не должна рассказывать нам это, — сердито говорит он. — Мы вражеские солдаты, помнишь?

Она смеётся, и от этого знакомого звука у него сжимается горло.

— Ты едва ли в той позиции, чтобы навредить моему мужу, — говорит она.

— Ложитесь спать, фрау, — рычит он на неё. Он до сих пор и не осознает, что говорит по-немецки, и что она использует тот же язык.

«Кто она? — спрашивает Врег в его голове. — Откуда ты её знаешь, заморыш?»

Он игнорирует другого видящего, сосредоточив внимание на женщине перед собой. Она совсем не изменилась, и от этого перехватывает дыхание, становится сложно думать ясно, и тем более притворяться, будто он её не знает. Её лицо чуть похудело, скулы больше выступают, но в остальном лицо то же самое, и те же медовые глаза смотрят на него с каким-то изумлением.

Он всё ещё настороженно наблюдает за ней, когда она вытаскивает длинный кухонный нож.

— Нет! Кучта… — яростно шепчет он, когда она подходит к нему. — Не надо! Мы можем сбежать. Все хорошо…

— Так ты всё-таки знаешь меня? — улыбается она.

— Кучта! Это серьёзно! Оставь меня здесь… Мне не нужна твоя помощь…

Она недоуменно улыбается ему, затем наклоняется за него, просовывает нож между его запястий и пилит грубую верёвку.

— Кто сказал, что я делаю это для тебя? — парирует она голосом, который он так хорошо помнит. — Думаешь, я упущу единственную возможность расспросить мужчину, который отослал меня столько лет назад? Мальчика, который когда-то называл себя моим другом?

Он сердито смотрит на неё, стискивая зубы.

— Что ты скажешь своему мужу?

— Абсолютно ничего. Когда они вернутся, будет одним пленником меньше. К тому времени они, скорее всего, будут настолько пьяны, что и не заметят, — когда он вскидывает бровь, она улыбается и перерезает последние нити верёвки на его запястье. — Их самым первым запросом было вино, герр Готшалк. А потом о нас благополучно забыли. Полагаю, мой муж будет отсутствовать достаточно долго. Он знает, как обходиться с этими свиньями. В эти дни они регулярно грабят наши припасы.

Когда его руки оказываются свободны, он встаёт на ноги и сжимает её ладони.

— Кучта! Возвращайся наверх.

— Только если ты пойдёшь со мной.

Он пристально смотрит на неё, наполовину обезумев от облегчения, что она жива, от радости встречи с ней и от ярости на неё за то, что она такая неблагоразумная.

— Нет, не пойду, — говорит он.

Она скрещивает руки на груди и смотрит на него, не меняя выражения лица. Вопреки удивлению от встречи с ним ранее, теперь её, похоже, не смущает разница в их габаритах.

— Тогда нам придётся поговорить здесь. Мне прямо сейчас начинать задавать вопросы?

— Кучта…

— Ты теперь солдат, Эвальд? Почему? Что для тебя эта глупость? — она выпрямляет одну руку и показывает на Стами, который лежит на земле с кровоточащей головой. — Что ты делаешь с этим мешком дерьма, типа он теперь твой брат?

— Всё сложно, Кучта.

— Сложно? Что ты теперь братаешься с твоими мучителями? Объясни-ка мне, в каком месте это сложно, Эвальд.

Он смотрит на неё, затем на лицо Стами, и невольно кривит губы.

— Он не переживёт войну, — только и говорит он.

Стами начинает говорить, но Врег крепко пихает его локтем и затыкает. Он переводит настороженный взгляд чёрных глаз то на Нензи, то на женщину. Нензи замечает это, затем поворачивается обратно к женщине, чувствуя, как напрягается его подбородок.

— Тебе нужно уйти, Кучта, — говорит он.

Но она ведёт себя так, будто он ничего не говорил.

— Мне задать тебе другой вопрос прямо сейчас? — выразительно спрашивает она. — Тот, что касается причин, по которым ты отослал меня все эти годы назад? Настоящих причин?

Он снова смотрит на Стами, видит убийственную угрозу в глазах другого, а также то, как он смотрит на Кучту в её платье. Но он этого не вспомнит. Он не вспомнит ничего. Нензи об этом позаботится, и неважно, что придётся сказать Врегу, чтобы убедить его согласиться на это.

— Эвальд? — говорит она. — Ты идёшь? Или нет?

Видя упрямое выражение на её лице, он подумывает надавить на неё. Затем, поддавшись какому-то импульсу, он этого не делает, хватает её за руку и ведёт к лестницам.

— Один час, — говорит он ей. — Мы поговорим. Затем ты отведёшь меня обратно сюда и свяжешь. Или уйдёшь… и отпустишь нас.

«Брат, что ты делаешь?» — спрашивает Врег в его сознании.

«Отвали, — парирует он. — Собираюсь перепихнуться… А ты, блядь, как думаешь, что я делаю? Уверен, ты не возражаешь, учитывая, что ты сидишь на земле в собственном дерьме, как ты и хотел».

Он закрывает свой разум прежде, чем другой успевает ответить, следует за ней вверх по деревянным ступеням и не оборачивается. Но он ощущает рябь злости другого даже через щиты. Он продолжает чувствовать, как он кипит в той комнате с земляными полами, даже после того, как Кучта запирает двойные двери в погреб и соединяет их толстой цепью.

— Почему ты это делаешь, Кучта? — спрашивает он у неё, как только они оказываются в доме.

Они наверху, и она сидит на кровати, глядя на него с лёгкой улыбкой на лице. Он сверлит её сердитым взглядом, когда это выражение не меняется, и невольно осматривает маленькую комнату, замечает деревянные полы и шторы на окнах.

— Ты неплохо устроилась, — неохотно бурчит он наконец. — Твой муж — хороший мужчина?

Он поворачивается, чтобы посмотреть на неё, и она смеётся и тут же встаёт. Она обнимает его прежде, чем он успевает понять её намерение, и ему остаётся лишь стоять там и обнимать её в ответ. Через некоторое время она отстраняется от него и вытирает глаза. Он видит слезы на её пальцах и на мгновение застывает, лишившись дара речи.

Он всё ещё стоит там, когда она крепко хлопает его по плечу, совсем как раньше.

— Ты огромный! — смеётся она. — Ты чем питался, чёрт подери?

Он улыбается. Ничего не может с этим поделать.

— Козлятами, — говорит он.

— Ну, так вот, прекрати. Ты как гора.

— Не такой уж я огромный.

— Такой! Такой… — она тянет руку вверх, пока не дотягивается до его макушки. — Ты такой высокий, Эвальд. Когда ты так вырос?

— Нензи, — говорит он бездумно. — Теперь меня зовут Нензи.

— Что это за имя такое?

Он колеблется, затем пожимает плечами, глядя ей прямо в глаза.

— Ты знаешь, какое, — отвечает он.

Она слегка хмурится, но это хмурое выражение почти напоминает улыбку. Он осознает, что она довольна его словами, хотя бы просто потому, что он сказал ей правду. Он ощущает странный прилив гордости за неё, когда она садится обратно на кровать и хлопает ладонью по матрасу рядом с собой.

— Сядь! Поговори со мной! Расскажи мне, как ты стал этим грозным солдатом.

— Нет, Кучта, — он качает головой, ощущая, как накатывает раздражение. — Отведи меня обратно к остальным. Я отослал тебя сюда не для того, чтобы тебя застрелили блядские французы.

— Теперь они — мои люди, — возмущённо говорит она.

— Именно поэтому тебя посчитают изменницей за помощь мне! — сердито парирует он.

— Эвальд… — увидев выражение его лица, она улыбается и исправляется. — …Нензи. Иди сюда. Пожалуйста. Я так долго не видела своего друга. Пожалуйста, просто позволь мне поговорить с тобой. Пожалуйста.

Увидев ясный взгляд её глаз, искреннюю привязанность в её свете, он не может ей отказать. Вздохнув с раздражением — и на себя самого, и на неё — он подходит к ней и садится рядом.

— Им нельзя знать, откуда мы знакомы. Они не знают меня, Кучта.

— Французские солдаты? Да и откуда бы им знать?

— Нет, — говорит он, качая головой. — Не они. А те, что со мной. Они знают меня как другого мужчину. Такого, который тебе бы не понравился.

Она хмурится, всматриваясь в его глаза.

— Тот иностранец. Здоровяк с рисунками на руках. Он такой же, как ты, да?

— Да.

— И он считает тебя кем-то другим?

Он вздыхает, всё ещё впитывая её лицо с каким-то изумлением.

— Да.

— И почему же? — спрашивает она. Заметив его хмурую гримасу, она смеётся, но в этом смехе звучат горькие нотки. — Я знаю… ты не можешь мне сказать. Ты совсем не изменился, Эвальд, — она импульсивно сжимает его руку и целует пальцы. — И ты всё ещё с ним? С твоим дядей?

Он чувствует, как напрягается его подбородок, затем отворачивается.

— Да. Ты же знаешь, что это так.

На мгновение она колеблется, затем её голос звучит более уверенно.

— И ты знаешь об этом существе, о котором все говорят? — спрашивает она. — О том, кого зовут Сайримном? Syrimne d'Gaos? Он тоже с твоим дядей?

Он поворачивается, уставившись на неё. Чувствуя, как гулко колотится сердце в его груди, он может лишь смотреть на неё, не веря своим ушам.

— Кучта, — говорит он наконец. — Я ничего об этом не знаю.

Она фыркает.

— Ну конечно, не знаешь, — покачав головой, она опять бьёт его ладонью по плечу. — Ты знаешь, Эвальд, что ты всегда был самым ужасным лжецом? Я годами собиралась сказать тебе об этом, но никогда не решалась. Ты абсолютно точно худший лжец из всех, кого я знаю.

— Кучта… — начинает он.

— Не надо. Я знаю. Ты не можешь об этом говорить, — она вновь смотрит на него, и он опять поражается, увидев её слезы. — Он хотя бы получше обращается с тобой?

Он растерянно смотрит в её глаза.

— Он прекрасно со мной обращается.

— Конечно, — говорит она, вытирая лицо. Она издаёт отрывистый смешок, но в этом звуке нет веселья. — Полагаю, под «прекрасно» ты имеешь в виду, что он уже не избивает тебя так, что ты ходить не можешь.

Он тянется к её рукам, сжимает их.

— Перестань, Кучта. Перестань. Теперь всё закончилось. Я уже не ребёнок.

— Нет, но ты всё ещё принадлежишь ему. Я вижу это в тебе. Я вижу это на твоём лице.

Он хмурится, но не спорит с ней. Он пытается решить, стоит ли надавить на неё, стоит ли ему просто опустошить её разум и освободить остальных из погреба, но тут она вновь заговаривает, вытирая глаза пальцами.

— Ты женился, Эвальд? Как говорил раньше?

Он сглатывает, глядя на неё. Затем качает головой.

— Нет, — отвечает он.

— Почему нет?

— Она не здесь, — говорит он. — Моя жена. Она ещё не пришла.

Она снова смеётся и поднимает на него взгляд.

— Что это за жена такая? — спрашивает она. — Брак по договорённости?

Он улыбается её попытке шутить, всё ещё тревожится из-за печали в её свете, которая как будто исходит от неё.

— Что-то типа того, — говорит он, пожимая плечами.

— Что-то типа того? — она дёргает его за волосы. — Тебе постричься надо.

Он наблюдает, как она отвлекает себя его волосами, но всё равно чувствует в ней печаль.

— А ты? — спрашивает он наконец и улыбается, когда она поворачивается. — Ты здесь счастлива? Со своим фермером?

Она улыбается, и он испытывает облегчение, потому что это настоящая улыбка, наполненная теплом.

— Ты счастлива, — говорит он.

Она кивает.

— Да. Он хороший мужчина.

— Значит, никакого Парижа?

Она смеётся, вытирая глаза.

— Нет. Я тогда не добралась до Парижа. Я сначала остановилась здесь, да так и не уехала по-настоящему.

— А потом добралась?

— В медовый месяц, — она улыбается и пихает его в плечо. — Если тебе так уж нужно знать.

— Ты видела танцующих девушек? — спрашивает он, улыбаясь в ответ. — И Эйфелеву башню?

— И кафе, и реку, и Нотр-Дам, и Лувр… да, я все это видела.

— И ты вернулась сюда, — говорит он, обводя взглядом комнату.

— Да, — она вздыхает, следя за его взглядом и осматривая то же пространство. — Я вернулась сюда.

— Очень хорошее место, — говорит он, одобрительно кивая. — Очень хорошее. У вас есть дети?

— Да, — она опять улыбается, в этот раз даже шире. — Двое. Они с бабушкой и дедушкой. Фронт слишком приблизился к нам. Наверное, мы присоединимся к ним через несколько дней. Мой муж хотел сначала убрать большую часть урожая, если получится.

— Понимаю, — говорит он, опять одобрительно кивая. Её муж тоже не трус. И он обеспечивает их даже в военное время.

Глядя, как он смотрит на неё, она вновь колеблется, затем дёргает его за волосы.

— А ты, Эвальд? Ты всё ещё такой же одинокий, как я помню?

— Одинокий? — он хмуро смотрит на неё, искренне удивившись. Затем задумывается над её словами, и на него опускается какая-то тяжесть. — Я в порядке, Кучта. Занят.

— Ага, — она фыркает. — Не сомневаюсь.

Несколько секунд она лишь всматривается в его лицо, словно заново оценивая. И снова он задаётся вопросом, не может ли она каким-то образом видеть его разум сквозь кожу, не может ли она видеть другую его сторону даже больше, чем он считает.

Пока он думает об этом, она подвигается назад на кровати и показывает ему следовать за ней.

Поначалу он тревожится, думая, что она от него чего-то хочет, что выражение в её глазах означает нечто иное. Затем он читает её и осознает, что понимает.

— Нет, Кучта, — он всё равно отказывается.

— Ну же, — уговаривает она. — Позволь мне побыть старой замужней женщиной. Теперь я могу это сделать, и это не значит то же самое. Это не значит, что тебе придётся околдовывать меня.

— А если твой муж зайдёт? — парирует он. — Воспримет ли он это так же?

— Он не зайдёт, — говорит она, закатывая глаза. — И в любом случае, он мне доверяет, Эвальд. Он знает всё о том, кто ты. Он уже интересовался и спросил у меня, не был ли ты одним из тех мужчин под домом. Он предложил мне увести солдат, дать нам время поговорить.

Он смотрит на неё, мягко щелкая языком.

— Он хороший муж. Но не стоило тебе рассказывать ему, Кучта. У них тоже есть наш вид. У французов. Немного, но всё же есть.

Она лишь закатывает глаза и протягивает ему руку.

— Иди сюда, — говорит она. — Иначе я устрою шумиху, Эвальд. Я буду орать и орать, пока не услышит мой муж, или пока не прибегут солдаты… или пока твои друзья не выберутся из погреба.

— А ты всё ещё дерзкая негодница, — ворчит он.

— Я всё ещё добиваюсь, чтобы было по-моему, если ты об этом, — её голос и жесты становятся нетерпеливыми. — Что? Ты теперь вообще девчонок боишься?

Он колеблется, всё ещё хочет ей отказать, но ещё сильнее хочет согласиться.

После небольшой паузы он делает то, что всегда делал с ней, и не позволяет себе думать. Не глядя ей в глаза, он перекатывается на бок и ложится рядом с ней на узкую кровать. Её рука обвивает его в крепком объятии, прижимая его к её телу. Он позволяет себе расслабиться под её руками, и она начинает гладить его по волосам.

Ещё мгновение спустя он чувствует, как раскрывается его свет, и это облегчение.

Этого не случалось уже долго, дольше, чем он позволяет себе задумываться.

Её свет тоже открыт, так же открыт, как он помнит — может, теперь даже больше, потому что у неё есть семья и дети. Он позволяет ей держать его в своём свете, и он улавливает от неё впечатления, чувствует её мужа и двух девочек. Он видит улыбки, медовые глаза и губки бантиком, испачканные ягодами.

Эта семья приносит хорошее ощущение.

Он осознает, что сильнее расслабляется и прижимается к ней.

— Ты и не знаешь, как сильно мне хотелось сделать это для тебя, — говорит она, когда он прикрывает глаза под её рукой. — Всё то время, что я тебя знала, я никогда не встречала никого, кто бы нуждался в выражении привязанности сильнее, чем ты, Эвальд. Временами было сложно не прикасаться к тебе.

— Так почему ты этого не делала? — спрашивает он.

— Потому что тогда я не могла, Эвальд, — говорит она. — Ты это знаешь.

Он чувствует, как слова застревают в её горле, поэтому не отвечает.

Позволив своему весу сильнее опуститься на неё, он закрывает глаза. Её пальцы в его волосах убаюкивают, даже не считая руки на его груди, ладони, ласкающей плечо. Он лежит и осознает, что всё хорошо. Нет ничего неправильного в том, что он делает.

Что-то в этой простой мысли приносит колоссальное облегчение.

— Ты использовал для этого секс, да? — спрашивает она. — Чтобы получить прикосновения?

Он кивает под её рукой, ощущая правдивость её слов. Чувствуя, как в его груди расслабляется ещё один слой защит, он вновь кивает и сжимает её руку.

— Ты это знала, — говорит он.

— Да, я знала. Интересно, знали ли некоторые из них.

Вспомнив Жизель и её лицо при их последней встрече, он закрывает глаза. Вытеснив образ из своего сознания, он прочищает горло и качает головой.

— Я не знаю, — врёт он. — Я никого из них не знал.

— А теперь? Ты знаешь кого-то из них?

Он чувствует, как в горле встаёт ком, и пытается улыбнуться.

— Почему тебе вечно хочется говорить о моей интимной жизни, Кучта? — спрашивает он, глядя на неё. — Твой муж знает, какая ты извращенка?

Она дёргает его за волосы и смеётся.

— Знает.

— Хорошо, — отвечает он, прижавшись обратно к изгибам её тела. Он ощущает реакцию в своём свете, но игнорирует её и заставляет себя расслабиться. — Тогда ты вышла замуж за правильного мужчину.

— Я вышла замуж за правильного мужчину.

Он улыбается, не сумев сдержаться.

Это последнее, что он помнит перед тем, как заснуть.