Тихая гавань

Глава 29

Когда он, словно вор, ковырял ножом нехитрый замок на двери Татьяны, то чувствовал себя несколько странно: ему приходилось совершать в жизни плохие вещи, но он никогда и ничего не украл, никогда не вламывался в чужое жилище, но иного выхода у него не оставалось. Он дождался, пока соседка уйдет на работу, даже проводил ее до калитки. Судя по ее поведению, она абсолютно не помнила, что произошло ночью, выглядела, конечно, немного смущенной и не выспавшейся, даже извинилась перед ними за свое стремительное опьянение, но глаз не отводила, когда интересовалась, где Косматкин умудрился поранить руку. Задавая этот вопрос, она смотрела ему в глаза, и он не мог прочитать в них хитрости. В них светилась скорее забота, забота без тени тревоги. Она явно не помнила, что произошло ночью. На мгновение ему даже показалось, что все его подозрения — бред собачий, однако замок поддался, и он зашел внутрь.

Мария отправилась к соседке-подружке, а из опыта таких ее визитов, он знал, что их встречи краткими не бывают. Сначала он тоже хотел бежать к Доброжельскому, но сперва все же решил удостовериться в своих догадках, а не причудилось ли ему с пьяных глаз.

Все в комнате было, как и ночью, только постель прикрыта цветным покрывалом. Сейчас он различил тонкий аромат цветочных духов и внимательно осмотрелся. Да, хаос здесь напоминал ему комнату родственницы, только у той все было в грязи и дерьме, а у Татьяны даже запаха пыли не было. Но болезнь может развиваться разными путями. Нет единого стандарта. Он подошел к кровати и аккуратно поднял покрывало, перевернул подушку и ничего не обнаружил. Неужели ему привиделось? Он начал сомневаться в своих способностях трезво оценивать ситуацию.

Косматкин заглянул под кровать и с удивлением отметил, что даже там не было и намека на пыль. Чистота. Чистый хаос. Как такое могло сочетаться, ему было непонятно, но он и не претендовал на звание лекаря человеческой души. Под кроватью нашлась деревянная коробка, простая, без украшений, которую он достал и открыл: внутри лежал штырь. Сделали его из трубки металлической койки, один конец облили резиной и плотно примотали ее к металлу красным шнурком, а острие было заострено и заточено. Получилось мини-копье или большое шило. Он взялся за рукоятку — вес совсем небольшой, но металл трубки прочный. Он внимательно осмотрел наконечник, но даже следов крови не обнаружил. Или их не осталось ночью, или она их стерла и убрала свое орудие в ящик. Но вряд ли там была кровь, иначе она бы не стала с таким участием спрашивать, откуда у него рана на руке.

Косматкин переживал, как бы внезапно не вернулась хозяйка дома: тогда ему придется объясняться, а она вполне может заподозрить его в воровстве. Но самое главное он уже нашел, поэтому положил штырь обратно в коробку, поднялся с пола и поправил покрывало. Вроде бы все вернул на места, хотя в таком беспорядке сложно понять, что было подвинуто недавно, но голова у его соседки скорее всего работает иначе, чем у обычных людей, так что она может и заметить следы проникновения.

Он закрыл дверь на замок, благо механизм был самый примитивный и ненадежный. Да и возрастом замок был не на много младше его самого.

Косматкин спустился к себе, сунул в карман пиджака деньги и папиросы, посмотрел на часы и решил, что стоит идти к Доброжельскому. Оттягивать нельзя — скоро Зайберт начнет расстреливать заложников, а настоящая убийца сейчас улыбается на фабрике и совсем не задумывается о последствиях тех дел, которые совершила. Отчасти ему было жаль даже убитых офицеров. Хоть они и немцы, хоть и враги, но ...С другой стороны, Татьяна делала и правильное дело — убивала фашистов. Вот только размен жизнями может стать очень дорогим. Он закрыл свою комнатку, прикрыл и входную дверь дома, закурил. Сейчас Доброжельский должен был быть в комендатуре, если только его не отправили в какое-нибудь село, но вряд ли немцы в эти дни станут устраивать реквизиции или сбор налогов. Все имеющиеся силы будут в городе, чтобы пресечь возможные попытки сопротивления.

Он вспомнил историю с заминированными красноармейцами путями. Тогда от его решения и решения Фридриха зависели детские жизни. Он пошел на риск, пошел, можно сказать, на предательство, но спас детей. Заодно , конечно, спас и множество немецких жизней, а потом эти спасенные убивали русских, но он не смог бы жить с осознанием того, что погибли дети, а сам он ничего не предпринял. Сейчас перед ним стоял примерно такой же выбор: или отправить на казнь одну женщину, или допустить смерть почти полсотни человек, а Зайберт пообещал и после первых расстрелов добавлять в свои ужасные списки новых жертв, так что на кону стояло очень многое.

Хотя все они были Косматкину чужими: и Татьяна, и поляки, его родина на Востоке, а местные не очень-то любили русских. Татьяна делала благое дело для его Родины, убивая хоть и по своим соображениям солдат врага, а заложники просто кормили оккупантов, работали на них и никак не приближали победу Красной Армии, скорее наоборот.

Но они люди, хоть и одураченные и запуганные, но люди, притом среди заложников много женщин и подростков, на этот раз Зайберт решил ударить побольнее. И совсем уж плохо с ним никто не обращался: он давно перестал реагировать на «большевика», а если и отвечал, то только с юмором. Для местных он тоже был скорее не русским, а тихим стариком-уборщиком с сильным акцентом, человеком , который никому не мешал. Он не доставлял проблем, был тихим городским элементом.

Такие мысли заставляли его идти к комендатуре очень медленно, он оттягивал разговор с Доброжельским. « А может как-то получится спасти всех? Ведь Татьяну надо лечить» - но это была совершенно идиотская мысль. Он прекрасно знал, как нацисты относятся к душевнобольным. Евреи, цыгане, психи, коммунисты. Вот о чьей судьбе можно было говорить однозначно, если они оказывались в руках айнзатцгрупп или местных отделов гестапо. Содержать душевнобольных Рейх не желал, так же как и не желал их лечить, ведь лечение было неэффективным.

Он подумал о том, что лучше бы вообще оставался в неведении. И зачем он не послушался Марию и потащил пьяную соседку домой? Зачем? Так бы и жил , не зная, что в комнате наверху обитает убийца. А что, если он ошибается, и Татьяна вообще не имеет никакого отношения к убийствам? Что если штырь этот злополучный для самообороны нужен? Она же бежала из родных мест, там местные после прихода Советов к ней отнеслись без особой жалости? Его самого грабили несколько раз, а Косматкин особой худобой не отличался: крепкий мужик, привыкший к физическим нагрузкам, но грабителей это ни разу не смутило. Нож, приставленный к горлу худосочным сопляком, вполне нивелировал их разницу в весе. А Татьяна еще и объективно была очень привлекательна, так что шансов привлечь к себе внимание подонков у нее было еще больше. А в военное время подонки активизировались, ведь контроль над ними ослабел, а местами вообще не осуществлялся. Да что говорить, если полицаи были наполовину укомплектованы уголовниками, многих из которых выпустили немцы.

Он остановился и осмотрелся: до комендатуры оставалось примерно с километр. Улицы, по которым он проходил, были абсолютно пусты: ни местных жителей, ни патрулей. Только изредка из окон доносились чьи-то разговоры. Городок замер в ожидании. И эта заминка вызывала тягостное чувство неминуемой беды. Раньше, когда он шел этим маршрутом, то уставал отвечать на приветствия знакомых, но только не сегодня. Ультиматум загнал всех по домам, и хотя комендантский час действовал только в ночное время, жители не рисковали лишний раз появляться на улицах и днем, словно боялись, что немцы схватят их и отправят на расстрел. Как будто нацисты не могли прийти за ними домой. Но люди надеялись, что родные стены защитят их. Никого никогда не защищали, но именно их уберегут от всего плохого. Наивная человеческая надежда на лучшее.

Он закурил. Подумал, что за вчерашний вечер и сегодняшнее утро выкурил чуть ли не недельную норму папирос и погрустнел. Алкоголь, ночное происшествие, тревожные мысли никак не помогали успокоиться, а ведь он всю свою жизнь искал покой. Не домашний или семейный уют — семья тоже может быть очень суетным предприятием — нет , именно спокойной жизни, без тревог и переживаний.

Мысль о том, что соседка непричастна, исчезла, когда он вспомнил хаос в ее комнате: она больна, больна давно и скорее всего даже не осознает этого.

Косматкин решил, что не время для раздумий, и ускорил свой шаг до самого быстрого, на который был способен. Если он начнет чрезмерно размышлять, то просто развернется и уйдет домой, а от разговора с Доброжельским зависят человеческие жизни.

Метрах в ста от комендатуры его остановил патруль из двух полицаев и немца. Одного из полицаев звали Анжей, как и его бывшего напарника.

- Куда прешь, русский?

- В комендатуру, - ответил Косматкин, удивляясь какой-то злости в голосе полицая. Они раньше здоровались и даже перебрасывались парой фраз, но никакого напряжения не было. А сейчас полицай еле сдерживал злобу.- Что там забыл? Признаться хочешь или про соседа рассказать, как он господ офицеров убивал?

- Нет, - соврал Косматкин, - Доброжельский мне нужен. Я по личному вопросу к нему.

- А-а, - протянул полицай , и голос его смягчился, - если так, то ладно. А то достали уже граждане с доносами и самооговорами.

- Очень много?

- Со счету сбились. Надоели. И ведь никто дельного-то ничего не сообщил. Так что постреляет герр Зайберт сегодня первую партию.

- Так вроде завтра же? - изумился Косматкин.

- Сегодня, старик, сегодня, - полицай потянул воздух носом, - ты, видать , пока самогонку-то хлестал во времени запутался. Через час их повезут уже.

Космткин побледнел: и он еще рассуждал, идти или подождать. Но нельзя подавать вида:

- Так как мне с паном Станиславом увидеться-то?

- Господа немцы велели никого не пропускать в комендатуру, только по очереди, а очередь на другой улице.

- А что за дело-то?

- Срочное. Было бы не срочное, домой бы пришел.

- Курить есть?

- Да, - ответил он и протянул пачку полицаю. Тот выдернул три папиросы, заставив Косматкина подавить стон, и сказал:

- Здесь подожди, я пока его позову.

- Благодарствую, - Косматкин остался с немцем и вторым полицаем, который тоже жадно поедал взглядом папиросы. Он тяжело вздохнул и дал одну поляку. Немец или не курил или брезговал брать курево у местных.

- А ты правда русский и большевик? - спросил полицай.

- Русский, но не коммунист, - наверное в стотысячный раз ответил Косматкин.

- Как же тебя к нам занесло-то?

- Долгая история, - у него сейчас не было ни малейшего желания пересказывать свою судьбу, хотя он понимал, что ответил не очень вежливо, поэтому добавил: - Долгая и не интересная. Как-нибудь, если захочешь, расскажу, но ничего особенного.

Полицай поморщился, но настаивать не стал и прикурил от бензиновой зажигалки, крышка которой открывалась с громким щелчком. Немцы называли такие "вдовушкой". Анжей вернулся через минут десять:

- Сейчас подойдет твой Доброжельский, только смотри, он сильно не в духе.

- Это почему?

- Да, братец жены его, ксендз, начудил сегодня. И смешно и грешно.

- Что сотворил-то?

- Ну, то, что он выпить не дурак, мы и так все знаем, - Косматкин согласно кивнул, а Анжей продолжил, - так он успел набраться к восьми утра и приперся к комендатуре за судьбу заложников похлопотать. В ногах у патруля валялся, сапоги им целовал, к Зайберту просился, а потом обоссался. Натурально в штаны наделал, а за оберштурмбанфюрером уже человек пошел.

- Так Зайберт вышел?

- Вышел. Мы сначала подумали, что он его на месте в расход пустит.

- Но у герр Зайберта сегодня отличное настроение, поэтому он только посмеялся и приказал этого обоссанца до дома проводить. А слушать он его не стал. Нет, ну обмочить штаны перед разговором, не просто разговором,а про жизнь людей. Позорище.

- Не очень приятная ситуация, - согласился Косматкин и увидел, что к ним идет Доброжельский. Полицай шел быстро. Вид у него и впрямь был хмурый и раздраженный.

- Чего тебе, пан большевик?

- Разговор есть.

- Говори.

- Личный, отойдем в сторону, тут не совсем удобно.

Доброжельский со злостью посмотрел на Косматкина, давая понять, что так дела не делаются. Об этом разговоре Анжей или второй полицай обязательно доложат старшине, а тот Зайберту. А им не стоило показывать, что они слишком близко общаются друг с другом. Косматкин все это понимал, но пока разговор не нуждался в дополнительных слушателях.

- Хорошо, - они отошли в сторону от патруля. Доброжельский взглядом готов был прожечь Косматкина.

- Ты зачем приперся, старый хрыч? Тоже напился и цирк устроить хочешь? Вы сговорились что ли? Какая еще срочность может быть?

Полицай почувствовал пары спиртного, но Косматкин ответил:

- Я думаю, что моя соседка причастна к смертям немцев.

- Очень смешно, - Доброжельский выдохнул: он явно ожидал чего другого, худшего, но явно не таких слов. - Что с ней не поделил? Это она тебя?

Он имел в виду раненую руку.

- Она... - Косматкин постарался, как можно точнее изложить свои мысли, примерно как докладывал полицаю про поезда. Поляк сначала скептически отнесся к началу рассказа, но потом помрачнел еще сильнее:

- И ты еще думал, когда идти? Ведь подходит идеально, хотя с трудом верится.

- А вдруг я ошибаюсь? Ее же сгубят, я на себе проверил ,как тут с допросами дела обстоят.

- Барт и Шульц вчера задержали Хельгу, норвежку из госпиталя по этому делу.

- Не знаю такую.

- Ну, видеть ты ее точно видел — девка видная, хоть и норвежка, но не в этом дело. А в том, что , я так понял, у них по ней уверенность есть.

- Тогда я домой пойду, - с облегчением сказал Косматкин, но тут же вспомнил про заложников, - так расстрел Зайберт отменит?

- Не знаю, но она не призналась, а Барт и Шульц все утро злые ходят: у нее в госпитале обыск провели, но, видимо, ничего не нашли, так что эта Татьяна скорее всего и есть убийца. А норвежка не при делах. Один Зайберт как кот после сметаны ходит довольный.

- Так что делать-то?

- Вариант один — я докладываю Барту, а тот Зайберту и Шульцу. Я, конечно, пойду на риск и попрошу Зайберта отменить расстрел, но тогда, если ты ошибся или что-то напутал, то мне придется несладко. Я и так напортачил с конвоем. Мне простили, но везение не безгранично.

- Слышал, - Косматкин не понимал, чего еще ждет поляк. - А нельзя сразу Зайберту рассказать, а то, мы же все понимаем, кто тут принимает решения.

- Нельзя, - Доброжельский на мгновение задумался, - еще раз : штырь у нее в комнате, говоришь?

- Да. А сама она на работе. Обедает обычно там же, на фабрике, так что только к вечеру возвращается.

- Ясно. Жди здесь.

- Надо торопиться. Час до акции остался.

- Уже меньше, - огорошил его полицай.

Доброжельский обратился к Анжею:

- Присмотри за ним, я пока к Барту сбегаю.

- В штаны , главное, чтобы не наделал? - засмеялся Анжей. Доброжельский только махнул рукой: у него не было желания даже огрызаться на такую шутку.

Косматкин внезапно почувствовал , что на душе стало легче: он поделился своими подозрениями с Доброжельским, и теперь дальнейшие события не зависят от него. Однако тревога не отступала: до начала казни оставалось совсем немного времени ,и он даже был рад,что не имеет наручных часов, иначе каждую секунду смотрел бы на циферблат. В неведении есть свои плюсы. Он снова закурил — в пачке осталось две папиросы. Интересно, работает ли киоск? Но, спросить об этом у полицаев, означало поделиться с ними. А они и так забрали треть пачки.

Он присел на бордюр и стал рассматривать вывеску закрытого хлебного магазина. Если даже этот магазинчик закрыт, а в нем всегда были покупатели, так как хлеб там пекли замечательный, то и киоск явно не работает. Слова Доброжельского, что он переговорит с Зайбертом внушали надежду, что гестаповец отложит акцию до выяснения обстоятельств. Смущал его только Барт, хромой лейтенант может затянуть процесс своей дотошностью и въедливостью.

- А ты ведь меня обманул? - спросил у него Анжей. Спросил беззлобно, но требовательно.

- Обманул, - честно признался Космтакин, ожидая ругани или даже удара, но полицай присел рядом.

- Я , так понимаю, что ты что-то такое важное знаешь, что наш профессор так заволновался.

Под профессором, конечно, он имел в виду Доброжельского, все в городе знали, что он раньше преподавал в училище.

- Думаю, что да.

- Ну, даст бог, успеет Станислав Зайберта уговорить.

Полицай тоже не хотел смерти горожан: он хоть и служил немцам, но вовсе не был рад расстрелу совсем непричастных людей. Евреев и коммунистов в городе не было уже давно, всех подозрительных, которые еще оставались, расстреляли после покушения на Шульца, в заложники взяли случайных людей. Но сопротивляться никто не решился. Да и как тут возразишь — немцы злые после нового трупа, так что спорить начнешь — сам в списке окажешься.

- Даст бог, - проговорил Косматкин. - Даст бог.

И хотя он в бога не верил, но в тот момент был готов принять его помощь. Но в бога можно верить, можно не верить, а решения принимают люди. Он свое принял, теперь очередь за другими.