Тихая гавань

Глава 9

Косматкин вытер стекавшую из рассеченной брови кровь рукавом, с досадой подумав, что отстирывать одежду будет очень сложно. Хотя, вероятность того, что ему это вообще понадобится, была не очень высока.

- Сука большевистская, это ты напарника своего науськал на господина немецкого напасть?

Полицай, имени которого он не знал, но все же встречал на станции, ударил еще раз, на этот раз в скулу. Косматкин охнул, но ответил:

- Никого я не подговаривал! Я вообще не знал, что он собирается делать!

В его подвал ночью ввалились трое полицаев, на улице ждал грузовик с немецким водителем. Бить его начали еще дома, потом дали возможность натянуть штаны, и пинками загнали в грузовик. Отвезли в комендатуру. По дороге тоже били. Косматкин вообще не понимал, что произошло, но не особо удивлялся. Он и так избегал смерти уже два года каким-то чудом. Один русский в польском городе, оккупированном немцами, которые и с поляками не церемонились, а его обходили стороной. У этого обстоятельства было, конечно, объяснение: когда Красная армия и советская администрация покидали городок, то НКВДшники заминировали железнодорожные пути на нескольких участках, а Косматкин нашел их и доложил уже прибывшим немцам об этом, при этом он не старался услужить им, просто буквально через час после того, как он лично разминировал эти участки, по путям пронесся поезд с советскими детьми, эвакуированными из летнего лагеря. Он спасал их жизни, и ему это удалось. В неразберихе первых военных дней поезду чудом удалось выскользнуть с оккупированных территорий. О дальнейшей их судьбе Косматкин не знал, но надеялся, что все сложилось хорошо. Хотя, что было более вероятно, поезд все же разбомбили.

Однако первый немецкий комендант высоко оценил его поступок, не догадываясь об истинной причине, поэтому Косматкину оставили не только жизнь, но и позволили и дальше трудиться на железной дороге. Не обходчиком, но уборщиком, но даже это позволяло выжить. О его поступке знали всего несколько человек: начальник станции и двое гестаповцев, один из которых потом был сменен Зайбертом. Но в эту ночь везение и благодарность немцев закончились. Сначала он не понимал почему, но, когда попал в комендатуру, то услышал от еще нескольких задержанных, что Анжей, его напарник, был застрелен при попытке убийства какого-то немца. Косматкин сразу подумал, что речь шла о столичном госте, про которого Анжей упоминал, когда они таскали тела расстрелянных.

Немцы и полицаи свозили в комендатуру всех, кого могли связать с Анжеем: работников станции, его соседей, родню, нашли даже собутыльников. Косматкин покачал головой: Анжей после работы продолжил пить. Самогон и обида ударили в голову, вот он и решил стать народным мстителем. Большая глупость. Главное, что своим дурацким поступком он погубил не только свою жизнь, так как, скорее всего, немцы не успокоятся, пока не найдут еще виновных. А они будут искать. Искать того, кто вложил в голову не очень умного молодого парнишки идею убить немецкого гражданина. Зайберт , конечно, далеко не дурак и прекрасно понимает, что именно массовая казнь подтолкнула Анжея на покушение, но его интересовали детали.

Сначала всех задержанных приводили в большую комнату с зарешеченными окнами и железной дверью, там-то Косматкин и узнал про поступок Анжея. Он уже предвидел , что немцы обвинят его в сговоре и отправят на тот свет. Былые заслуги уже не помогут сохранить жизнь. А расставаться с ней Косматкин не хотел: он хотел жить, хотя сам порой не понимал, почему с таким упорством цепляется за свое существование. Ни детей, ни родных, да даже друзей у него не было. Знакомые. И не сказать, что он боялся самого момента смерти — просто хотел еще пожить, посмотреть, что из этого получится. Жизнь интересовала его как поток времени и событий, а он был простым наблюдателем. Совсем отстраниться от какой-либо деятельности не получалось, но он старался как можно меньше вмешиваться в этот поток, оставаясь просто созерцателем.

В комнате было душно, воняло потом и перегаром — несколько мужиков выпивали с Анжеем, причем крепко, так что запахи стояли соответствующие. Привели отца Анжея, его втолкнули в комнату так сильно, что он чуть не упал. На нем была полицейская форма. Отец напарника был младше Косматкина лет на десять, но в тот момент ему показалось, что он видит перед собой древнего старика, испуганного и растерянного. Косматкин знал, что у него было еще трое детей: две девочки-подростка и сын пяти или шести лет. Жили они в деревне километрах в сорока от города, так что их пока не привезли, но немцы обязательно ими займутся. Понимал это и отец Анжея. Один из собутыльников начал смеяться:

- Что, пес немецкий, и тебе отольются наши беды.

Обычно суровый и высокомерный отец Анжея стушевался и отошел в сторону, прижался к стене и затравленно посмотрел на остальных. Никто не стал на него бросаться с кулаками, но во взгляде многих задержанных светилась радость, что полицай обязательно получит по заслугам, пусть не от их рук, пусть от рук своих хозяев, но будет наказан. Косматкин не разделял их торжества: да — он предатель и кровосос, но возмездие получалось каким-то неправильным, дарованным свысока. Даже сейчас никто не посмел притронуться к нему.

Примерно через час караульные немцы начали по одному выводить задержанных. Кто-то начал читать молитву, но Косматкин одернул его:

- Не на расстрел повели, на допрос.

- А тебе, сволочи большевистской, слова Божьи не нравятся? - огрызнулся молившийся, и Косматкин пожал плечами.

- Мне все равно, просто не надо наводить панику.

- Вот жаль, что тебя раньше не пристрелили, в этот раз, дай Господи, не пропустят немцы такой возможности.

Косматкин улыбнулся, хотя ничего веселого не услышал. В этот раз иного исхода он не ждал, но решил не показывать своего страха, который все же начинал овладевать им. Собутыльник Анжея, звали его вроде Владислав, который смеялся над отцом, толкнул молившегося в бок:

- Ты русского не трогай. Правильно он говорит — нечего слюни разводить. И смерти ему желать не по-христиански. Вон, - он показал на отца Анжея, - его лучше кусай. Гнида! Сын-то , похоже, не его был. Терпеть измывательств не стал, а эта гнида немцам служит.

Косматкин ничего не сказал, хотя был принципиально не согласен: все они, жители города, служат немцам. Даже самим фактом несопротивления помогают Рейху воевать дальше. Но вступать в спор в таком месте и в такое время не захотел.

Сначала вытащили отца Анжея, а минут через пять и его. Кабинет для допроса находился в конце коридора и оказался небольшой комнаткой, в которой кроме двух стульев не было никакой мебели. Присесть Косматкину не предложили, а внутри осталось два полицая из поляков. Едва он переступил порог, как получил мощный удар в солнечное сплетение, от которого перехватило дыхание и потемнело в глазах. Если бы его не поддержал полицай, то он бы точно рухнул на пол:

- Потише, а то скопытится, и лейтенанту допрашивать некого будет. И он тогда огорчится. Немцы и так злые.

- Да я слегка его приложил, - голос ударившего звучал бодро и весело.

- Знаю я твое «слегка».

- Сажай его на стул, подготовим к разговору.

Косматкина швырнули на стул, и «подготовка» продолжилась.

- Ты мне, сука, не бреши, что не подговаривал. Напарничек-то твой недалекого ума, а ты его подговорил на убийство немецкого господина. Ты же большевик, вы все немцев ненавидите.

- Я ничего ему подобного не говорил, - полицай занес руку для очередного удара, но в этот момент открылась дверь, и в кабинет вошли Барт и Доброжельский. Стало тесновато. Полицаи вытянулись по струнке. Лейтенант пристально посмотрел на Косматкина, и тот отметил, что немец сжимает губы, как будто его терзает какая-то боль. Старик встретился взглядом со Станиславом, но тот сделал вид, что не знает его. Наверное, это было единственно верное поведение. Барт начал говорить, а Доброжельский переводить.

- Это вы приказали своему коллеге напасть на гражданина Рейха?

- Нет, - Косматкин замотал головой.

- Вы знали о его намерениях? Он что-то говорил про убийство?

- Не знал. Мы с ним на такие темы не общались, - соврал Косматкин, и тут избивавший его полицай подал голос:

- Да, брешет он, гнида краснопузая!

Барт поморщился и выразительно посмотрел на перебившего. Доброжельский монотонно перевел:

- Герр лейтенант просит не вмешиваться, иначе ты окажешься на месте старика.

Полицай затараторил:

- Простите, лейтенант, простите. Я все понял. Молчу.

- Когда вчера вы в последний раз видели своего коллегу?

- Перед концом рабочего дня, - тут Косматкину не надо было ничего придумывать.

- Он говорил, куда направится?

- Да. В пивную. Я сказал ему, чтобы он шел домой, а он не послушал, видно.

- Итак, резюмируя: вы не инициировали убийство, ничего о нем не знали и попрощались в конце рабочего дня?

- Все именно так и было.

- И вы не обсуждали прошедшую казнь, пока грузили тела?

Косматкин вспомнил ссору с парковым уборщиком:

- Ну, почему же. Обсуждали. Анжей был недоволен этим, хм, событием.

- Это недовольство выражалось в обещании убить немецкого гражданина?

- Нет. Он высказывал его в общих чертах.

- То есть у вас не было и тени сомнения, что он не решится на такой опрометчивый шаг?

- Не было, - Косматкин действительно и предположить не мог, что его сопливый коллега попробует зарезать гостя из столицы.

- Понятно, - Барт сел на стул напротив старика:- Кто мог его заставить или попросить убивать нашего гражданина?

«Совесть» - чуть не высказался Косматкин, но произнес:

- Не могу ответить на данный вопрос. Самогон и пиво его заставили.

- Алкоголь, - Барт сморщился, и Косматкин вспомнил его прозвище: «хромой святоша».

- Ясно, - лейтенант вплотную подошел к Косматкину . - Ты ведь все врешь, старик?

- Нет, пан офицер.

- Вы таскали трупы и решили отомстить.

- Мне некому мстить. Этих людей расстреляли, так как они угрожали Рейху.

Барт улыбнулся:

- Старик, не нужно выкручиваться: просто расскажи, как ты уговорил своего напарника напасть!

- Зачем мне это?

- Убить немца, - улыбка на лице офицера сменилась гримасой ненависти и боли. - Вы же ненавидите нас.

- Герр лейтенант, эти люди для меня чужие: не родственники, не друзья. Я — чужак в этом городе...

- Я знаю твою историю. Ты долго ждал момента, чтобы нанести удар. Мы сохранили тебе жизнь, а ты отплатил изменой.

Косматкин подбирал слова, так как любые разумные доводы о его невиновности явно отметались в самом начале. Он поднял руку, чтобы вытереть еще раз кровь с брови, и Барт отшатнулся.

- Я — разумный человек, и если бы пошел на такое, то скрылся из города.

Немец отошел к двери:

- Верните его пока к остальным и тащите сюда отца этого выродка.

Косматкина вернули в общую камеру. Там было пустовато — задержанных уводили на допросы, значит ими занимался не только лейтенант. К нему подошел поляк, читавший молитву. На скуле у него красовался свежий синяк, а губы были разбиты:

- Я ему троюродный брат, мы и не общались-то толком никогда. Меня же не расстреляют?

- Не знаю, - Косматкин процедил слова, так как говорить было физически больно, да он и на самом деле не знал , что их ждет в ближайшем будущем. Он не испытывал никакой злости к этому поляку, хотя тот перед допросом желал ему смерти.

Косматкин сел на холодный каменный пол и прислонился спиной к стене, тело начинало пульсировать болью — избиение не прошло даром. Но он почему-то был уверен, что даже ребра остались целыми. А синяки, ну , синяки сойдут, как и кровоподтеки, если почаще прикладывать ткань с водой. Он поймал себя на мысли, что рассуждает так, словно его уже отпускают домой, и он вот-вот начнет залечивать раны. Косматкин закрыл глаза: ему оставалось только ждать решения немцев.

…

Барт зашел в свой кабинет и практически рухнул на стул: нога неистово ныла. Ноющая боль периодически разряжалась крайне болезненными всплесками, словно кто-то втыкал в мышцу раскаленный на огне железный прут. Такие приступы у него случались один-два раза в месяц, и сегодня был именно такой день. Спасение было вполне реально — укол морфия, и он забудет о боли, но лейтенант не доверял наркотикам, разумно полагая, что достаточно легко пристраститься к ним. На соседней с его семьей улице жил мужчина, прошедший французскую кампанию еще при кайзере, получивший ранение. Он пристрастился к уколам, и Барт наблюдал, как стремительно тот менялся, превращаясь из вполне респектабельного бюргера в худое, задерганное существо. Потом он куда-то пропал, но вряд ли с ним случилось что-то хорошее, так что лейтенант предпочитал перетерпеть боль. Обычно в такие дни он брал увольнительную, но эта ночь не позволила ему остаться дома. Проклятый польский придурок решил зарезать Шульца.

Сперва лейтенант решил, что нападение связано с их совместным расследованием, и этот польский подметала и есть таинственный убийца, но после допросов стало понятно, что к убийствам офицеров он не причастен, а нападение было неудавшейся местью за казнь. Этот идиот узнал от своего отца-полицая, что в город прибыл Шульц, какая-то немецкая фигура, после чего Зайберт распорядился казнить подозреваемых в нелояльности. По мнению этого придурка вина за их смерти лежала на сыщике, так как до его появления никого не казнили, а если и арестовывали то только за кражи и грабежи. Преступников отправляли на принудительные работы в Германию. Барт знал, что условия там были очень жесткими, но все же не мгновенная смерть от выстрела. И этот чертов Анжей, целый день накачиваясь алкоголем, в итоге решил зарезать Шульца. О своем намерении он высказал одному из собутыльников в пивной. Тот, по его словам, не воспринял это серьезно, поэтому не стал докладывать в полицию или комендатуру, но Барт понимал, что он просто выкручивается.

Так что нападение на сыщика — всего лишь пьяный психоз сына полицая. Лейтенант уже предвидел судьбу этого мужика: расстрел. Поделился информацией о Шульце с сыном, рассказал, где остановился сыщик и куда собирается пойти вечером. Понятно, что он не ожидал от сына такого дикого поступка, но разглашать служебную информацию нельзя. Зайберт не простит ему такого, да и Барт решил, что будет настаивать на расстреле, так как это послужит уроком для остальных полицаев из местных. Лейтенант вздрогнул — в ноге взорвался очередной огненный шар, а ему еще предстояло писать рапорт.

- Шмультке, - в кабинет открылась дверь, и водитель спросил:

- Что вам угодно, герр Барт?

- У тебя есть что-нибудь выпить?

- Найдется, - Шмультке закрыл дверь.

Лейтенант знал, что его водитель неравнодушен к алкоголю, но это никак не отражалось на его исполнительности, поэтому Барт закрывал глаза на частый запах свежего перегара от своего водителя. Сам он к спиртному относился спокойно: иногда мог выпить кружку-другую пива или бутылку вина, но такие случаи бывали редко.

Шмультке вернулся через несколько минут — ходил в машину — и протянул стальную фляжку:

- Здесь коньяк, герр лейтенант. Настоящий, трехлетний.

- Спасибо.- Может вам стоит съездить в госпиталь? - Шмультке знал о приступах своего командира и мог определять их безошибочно.

- Нет, - твердо ответил Барт. - Во-первых сейчас там никто мне не станет ставить укол, во-вторых, тут еще работы навалом, в-третьих, я не хочу морфий.

- У меня есть первитин.

- Не надо, коньяк должен помочь. Иди пока поспи. Понадобишься — разбужу.

- Благодарен вам, герр Барт.

Шмультке тоже не дали нормально поспать, но сейчас ему нечего делать, так что пусть отдохнет. Лейтенант отвинтил крышку фляжки и сделал хороший глоток. Коньяк немного обжег горло, и он закашлялся, но на вкус напиток и правда оказался неплохим. Барт достал бланк для рапорта и принялся за работу. Боль стихала. Не мгновенно, но уверенно. Полностью она, конечно, не уйдет, но коньяк сильно облегчит его страдания.

Где-то через час в кабинет заглянул Зайберт:

- Лейтенант, все еще возитесь с документами?

- Да, герр Зайберт.

- Отложите пока. Просто расскажите результат..

Барт вкратце изложил итоги допросов и высказал свое мнение по поводу отца неудавшегося убийцы, гестаповец согласился с ним и добавил:

- Туда же отправим и собутыльника, который не стал сообщать о намерениях этого идиота.

- Герр Зайберт, а что с русским?

- Что с ним? - гестаповец удивился вопросу. - Он замешан?

- Формально нет, но я абсолютно уверен, что он знал о намерениях своего напарника.

- Отпустите его, герр Барт. Он ничего не знал, а если бы знал, то доложил.

- Простите оберштурманфюрер, но вы приказываете мне отпустить пособника потенциального убийцы? - Барт начал злиться, но гестаповец в нескольких словах рассказал историю с заминированными путями, добавив в конце рассказа:

- Он еще может нам пригодиться.

- Он -ваш информатор?

- Нет, этот русский не «стукач». Просто мне видится, что он старается предупредить события с плохим исходом.

- Я, конечно, ничего не понял, - ответил лейтенант, - но не буду настаивать на его ликвидации.

- Тогда отпустите его вместе с остальными. Расстреляем только двоих. Не хочу еще больше злить чертовых поляков. Они хоть и неполноценные, но кое-что делают и полезное для нашего Рейха.

- Тут вам виднее.

- На десять утра назначу экзекуцию.

- Главе и коменданту сообщать будете?

- Потом. Это не демонстративный акт, а наказание за уголовное преступление. Я даже думаю, что экзекуцию произведут местные полицейские.

- Отличная мысль, - поддержал его Барт, и тут Зайберт внезапно спросил:

- Сильно болит?

- Вы о ноге?

- Да.

- Сильно. Но как догадались?

-От вас пахнет спиртным.

- И?

- Зная вас, я предположил, что вы так пытаетесь заглушить боль.

- Вы правы, - Барт покраснел.- Попробуйте морфий или его производные.

- Не хочу наркотики.

- Зря, - Зайберт развернулся и пошел по коридору. Лейтенант вернулся за стол дописывать рапорт, подумав что больше никогда не позволит себе выпивать в служебное время. Это ему еще с Зайбертом повезло, который смотрел на такие вещи сквозь пальцы. Здесь все же не фронт, бои ежедневные с артобстрелами не идут, так что и морального права расслабляться алкоголем на работе у него нет. А нога. Да что нога. Когда он писал Герингу письмо с просьбой дать ему возможность послужить Рейху, то прекрасно знал, что нога будет мешать и чудесным образом не исцелится. Из-за увечья его и отправили сюда, в глубокий тыл, а не на фронт. Командование здраво рассудило, что заведомый калека не очень подходит для активных боевых действий. Сперва он был разочарован своим назначением, но несколько перестрелок с местными бандитами изменили его мнение о важности и такой службы.