Том 29. Письма 1833-1854

163 ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

Лозанна,

24 августа 1846 г.

…Не получив, как обыкновенно, Вашего письма, я сел писать Вам наугад вчера, но погрузился в мысли с «Домби» и проработал над ним весь день. С прошлого вторника непрерывно льет настоящий горный дождь. После обеда, в начале восьмого, я расхаживал взад и вперед под маленькой колоннадой в саду, ломая голову над всякими «Домби» и «Битвами жизни», когда увидел двух людей, покрытых грязью дальнего пути, из которых один — в весьма раскисшей и грустной соломенной шляпе — то и дело кланялся мне, приближаясь по дорожке. Я долго не мог их узнать, и только когда они приблизились почти вплотную, разглядел, что это А. и (в соломенной шляпе) Н. Они приехали из Женевы на пароходе и кое-как пообедали на борту. Я угостил их превосходным рейнвейном, а также бесчисленными сигарами, А. был очень доволен и чувствовал себя как дома. Н. (странный приятель для гения) — несомненный сноб, но и он был, кажется, доволен и исполнен добродушия. У А. в кармане нашлась пятифунтовая банкнота, которую он, беззаботно таская с собой, до того истер, что от нее осталось только две трети, и стоило ее вынуть из кармана, как над столом закружились ее кусочки — так она истрепана. «О господи, знаете ли… право же… словно Гольдсмит, знаете ли… или кто-нибудь еще из этих великих», сказал Н.: та самая «отрывистая речь и грубый голос», которые напомнили Ли Ханту Клотена… [161] Облака, как всегда здесь в такую погоду, стлались по земле. Наши друзья совсем не разглядели Женевского озера. Пожалуй, не разглядели и Мэр де Глас, ибо их разговоры о нем весьма напоминали заявление той особы, которая, побывав на Ниагаре, сказала, что это всего только вода и больше ничего…

…Меня приводит в ужас трусость и нерешительность вигов. Не могу представить себе ничего более подлого и робкого, чем то, как они предложили этот билль о вооружении, выдержали все атаки, изъяли наиболее неприятные пункты, продолжали его поддерживать и в конце концов взяли назад. Я не могу им доверять. Лорд Джон [162], наверное, чувствует себя среди них совсем бессильным. Они почему-то никогда не умеют разобраться в своих картах и разыгрывают их вслепую. Я согласен с Вами, что сравнение с Пилем далеко не в их пользу. Я не верю теперь, что они отменили бы хлебные законы, даже если бы могли…

Надеюсь, Вы не оставите свою мысль о недостаточности защиты, которую закон предлагает женщинам, и подкрепите ее замечаниями о недостаточности наказания, которому был подвергнут негодяй, игриво прозванный газетчиками «Оптовым брачным спекулянтом». Я считаю, что в любом благоустроенном обществе с передовым социальным законодательством он получил бы не одну трепку (частным образом) и был бы приговорен по меньшей мере к пожизненной ссылке. Несомненно, субъект, выбросивший жену из окна, был нисколько не хуже его.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я приписываю это тайной вере в благородный принцип политической экономии» гласящий, что излишнее население непременно должно голодать [163]; сам же я видел в этом учении только залог несчастья для тех, кто ему поверит. Я убежден, что его проповедники погубят любое правительство, любое дело, любую доктрину, какими бы правильными они ни были. Здравый смысл и человечность масс в конце концов их не потерпят, а они всегда будут губить своих друзей, как погубили их при разработке «закона о бедных». Все цифры, какие только могла бы изготовить счетная машина Баббеджа на протяжении двадцати поколений, не могли бы противостоять сердцу общества.